— Вот оно что! — поняла я. — Насильно, получается, хозяйка вас сейчас переселила, это я вроде еще вчера почуяла. Чего это она?

Дарья Тихоновна кивнула, все не отпуская мою руку, чуть всхлипнула, сказала быстрым, по-детски сердитым шепотом:

— Здоровая она, а делать ей нечего, для нарядов она уж устарела, вот идеи ее и обуревают. Спохватилась она вдруг, что комната, какая мне полагается, вообще пропадет, если я помру, понимаешь?

— И сейчас она пропадет для Тарасовых, если вы помрете.

— Да пока я помру, она еще что-нибудь успеет придумать, как бы комнату мою не упустить, — Дарья Тихоновна горестно вздохнула.

— Да что? — растерянно спросила я, чуть не со страхом уже думая об этой самой Маргарите Сергеевне: хоть и есть в нас с нею что-то общее, кажется, но мне-то и в голову бы не пришло, что человеком можно играть, как куклой!

— А кто ее знает… Ни разу она мне своих замыслов до конца не открыла.

— Если она такая, почему ее Михаил Евграфович любит?

— Жизнь прожила уж, а все понять не могу, за что именно один человек другого любит? Вот взять хоть и меня… Ну, помоложе я, конечно, была, да ведь красотой-то никогда не владела, а как Саша меня любил!

— Душа у вас есть, Дарья Тихоновна!

— Да я и сама думаю, что за это, — просто ответила она, и я поняла, что это было известно ей давным-давно.

И тогда я неожиданно для себя и как-то окончательно решила:

— Вы пенсию получаете? — мягко спросила я. Она кивнула. Я снова спросила: — Сколько?

— Сорок два рубля.

— И у меня заработок около ста пятидесяти, а бывает и побольше, — ровно говорила я. — Да Гвоздев, подручный отца, купил машину, наш разбитый «Запорожец», деньги на книжке лежат. И садовый участок с домиком у меня имеется, если появится у вас охота, будете в земле по старости копаться. — Я встала, из шкафчика буфета взяла все свои деньги, положила их горкой на стол, спросила: — Ваши деньги где?

— С документами… В сумке… — она, не мигая, глядела на меня, все сильнее и сильнее распрямляясь на стуле; только вот узловатые пальцы ее, лежавшие на столе, мелко-мелко дрожали. — Ты не думай, Анка, что я старая, я еще здоровая, я тебе в тягость не буду!.. — Глаза она не закрывала, хоть они и были уже в слезах.

Я увидела на буфете старенькую сумочку — с нее уж и краска облупилась, — взяла ее, раскрыла: в ней лежали паспорт, пенсионная книжка, двенадцать рублей денег и тоненькая пачка писем, перевязанных голубенькой ленточкой. Письма были такими старыми, что на конвертах даже выцвели чернила.

— Сашины… — прошептала Дарья Тихоновна; теперь слезы извилистыми струйками текли по ее морщинистому лицу, но глаз она все не закрывала.

Двенадцать рублей я положила сверху на свои деньги, сказала:

— Заменю я вам вашего Игорешку, — и всю кучку денег подвинула к Дарье Тихоновне: — Захотите, будете наше общее хозяйство вести.

— Захочу? — И она заплакала наконец-то. — Да все хозяйство у Тарасовых на моих плечах… Да я без работы не могу… — Она вдруг замолчала, как споткнулась, и стала глядеть на меня залитыми слезами глазами: — Ты это… вправду?

— Вправду. Деньги у нас теперь общие, да и все общее, — я повела рукой вокруг.

Она помолчала еще, потом недоуменно спросила:

— За что?..

— Что — за что?

— Ну… Ты меня, чужую старуху, и — по-родному к своей груди приняла!

Я не знала, что ответить… Потом сказала, будто извинялась:

— Прижало вас на старости лет… А вы еще вчера сказали, что мы поладим, да и я это сразу поняла. Так уж не наполовину же нам ладить-то.

— Да, ты такая, — и она неожиданно стала тихонько смеяться, все глядя на меня, не вытирая залитых слезами глаз, опять совсем по-детски пристукивая по столу сжатыми кулачками.

Это было так неожиданно, что я даже чуть испуганно спросила, приглядываясь к ее лицу, будто пляшущему сейчас всеми морщинами, глубокими и извилистыми:

— Вы что, Дарья Тихоновна?

— Что?.. — Она все смеялась и радостно, и будто огорченно одновременно; и смех у нее был по-старушечьи мелкий, какой-то дребезжащий. — Да вот… Жизнь уж я прожила…

— Ну! — нетерпеливо поторопила я ее.

— Чего-чего уж только со мной за это время не было…

— Ну!

— Всякое было, Анка, всякое… А всего второй раз, кажись, за всю мою жизнь встретилась мне такая вот радость, как ты!

— А первый?

— Сашенька мой… — И вдруг заторопилась: — Ты не бойся, будешь жить как у Христа за пазухой, кроме работы — ничего знать не будешь, обещаю! Гуляй да веселись по молодости! Ты не думай, я старуха надежная, жизнь меня умудрила: если ко мне по-человечески, и я в ответ так же, да еще с лихвой! Постарше станешь, и сама поймешь, что все на белом свете добротой добыто, все ею, милушкой, выстроено! Злом да войной душевность в человеке не вырастишь, а без нее — только сорняки на земле. Хоть с виду, бывает, и красивые, да все равно колючие! — Замолчала, что-то соображая, потом снова улыбнулась: — Ты ко мне с открытой душой, Анка, и я тебе добром отплачу — может, и тебя вот так же порадую… — И спросила неожиданно: — Понравился тебе Игорешка мой?

— Понравился.

— Ну, дело это, конечно, еще нескорое, хотя у вас, у молодых, и по-всякому бывает. Ты не тушуйся, в жизни обо всем надо уметь правильно словами сказать: утайка добра не родит! В общем, потребуется тебе моя помощь — ты только мигни… Нет, и мигать не надо, я сама почую, всесильно помогу твоей судьбе!

— Спасибо! — вдруг откровенно сказала я.

— Я уж не говорю, что Игорешка — красавец писаный, второго такого поискать, но и умный он, и работник старательный: вверх идет, как ракета, что в космос запускают, по телевизору показывают! И доберется он до вершин папашиных, потом вспомнишь меня! А ты с ним проживешь радостную жизнь: я тебе злом за добро не отплачу, душа моя не позволит!

— Спасибо! — повторила я и побагровела до слез.

Она помолчала еще и вдруг вздохнула:

— А только по-вчерашнему видать, что моя помощь тебе не потребуется, он и сегодня целый день про тебя вспоминал, а сейчас, похоже, за цветами тебе побежал.

— Правда? — еле выговорилось у меня.

— Правда, — опять вздохнула она, но тут же спохватилась: — И вижу я, что ты сама красавица не хуже его, а уж человечнее тебя ему сроду не найти, и все равно жалею с ним расстаться, будто с Вовкой со своим.

И я опять, как вчера, обняла и поцеловала ее.

— Ну, я сейчас обед разогрею, остыл уж он, — сказала потом она.

— Да я сама…

— Нет уж, мы с тобой обязанности поделили: твоя забота — на заводе трудиться, — она встала, подошла к плите, взяла спички, но не зажгла газ, а вдруг обернулась ко мне и сказала: — Не могу я от тебя утаить…

— Есть у него кто? — испугалась я.

— А у тебя что, нет?.. — спросила она, и я почему-то вспомнила про Лешу. — Красота любого завлекает, есть и у Игорешки поклонницы, да всем его мамаша от ворот поворот дает: жениться — не в баню сходить, ну, и боится промахнуться. — Дарья Тихоновна будто запнулась, но я упрямо глядела ей в глаза, и она договорила совсем тихо: — Маргарите Сергеевне, думаешь, простой слесарь-невестка нужна?

— Что она, еще из до пашей эры человек, что ли? — удивилась я, подождала, попросила: — Вы уж все-все говорите, Дарья Тихоновна!

Она опять пристукнула по столу сжатыми кулачками, стала глядеть прямо перед собой и говорила уже будто самой себе:

— Все люди в жизни, конечно, разные: одни покрепче, посмелее, а другой послабже, потрусливее… То есть одни и те же события кого закаляют по-стальному, а другого — наоборот, в бараний рог скручивают. Или Тарасовых трудности войны да эвакуации насмерть перепугали, или от природы трусоваты они чуть больше меры, только живут они с постоянной настороженностью, все время защищаются на всякий случай, чтобы не оступиться. — Дарья Тихоновна уже глядела задумчиво и пренебрежительно: — Вот поэтому такими уверенными они и держатся с виду-то, поэтому же Маргарита Сергеевна такая и напористая, понимаешь?.. — Помолчала и вздохнула: — И ведь никакой решительно причины для опасений у них нет: сами здоровы, жизнь налажена до предельного благополучия. — И улыбнулась чуть свысока: — Михаил Евграфович даже нелюдимую специальность себе выбрал: в древностях копается, со студентами ему общаться в тягость, точно боится он лекции им читать. — Она вздохнула: — Вот поэтому и жизнь для них — как погода, и все, что ты можешь, только выбрать себе одежду по погоде, чтобы защититься от мороза или дождя, поняла?