НОЧНЫЕ ТЕНИ

1

В предвечерней тайге вдруг стало тихо и глухо. Ни шелеста молоденьких листьев, ни восторженного пересвиста птиц, ни клокотанья весенних ключей, стремительно скатывающихся по каменистым желобам крутых распадков. Такая глухота в горах наступает перед самым закатом, словно и сопки, и деревья, и птицы напряженно следят, удачно ли приземлится солнце - этот красный парашютист.

Только зайца, щеголеватого после линьки в своем новом сером костюме, не тревожило это. Он лениво скакал из долины, где полакомился молодыми побегами иван-чая, к вершине каменистой сопки. Вскочив на плоский теплый валун, заяц погрел грудку и беспечно развалился, раскинув длинные задние лапы. Поглядывая на красный шар прищуренным глазом, он сладко позевывал маленьким смешным ртом. Ничего ему на свете не надо, только бы спокойно поспать на этой теплой шершавой плите…

Рядом с валуном тихо качнулась мохнатая ветка сизого стелющегося кедровника - стланика. Пегая волчица высунула острую морду и напружинила лапы, готовясь к прыжку. Сидевшая на сосне желна заметила хищницу, опрометью сорвалась с ветки и пролетела над зайцем так низко, что коснулась его крылом. Зайца как пружиной подбросило. Волчица от злости осклабила клыки и проводила желну ненавидящим взглядом. В следующее мгновение хищница оцепенела: не успел заяц сделать и десятка скачков, как что-то отбросило его на солончаковый плитняк. Инстинкт подтолкнул волчицу глянуть в сторону верхней тропы. Глаза ее встретились с холодными серыми глазами черного бородача. Прямо в переносицу волчице уставился темный смертельный глазок винчестера. Позади бородача седая горбатая старуха с трудом удерживала связку перепуганных оленей. Волчица растерялась, от страха у нее вздыбилась на загривке шерсть, лапы словно приросли к тропе, но выстрела не последовало. Волчица рванулась в сторону, прыгнула в колючие кусты и, обдирая пустые измусоленные соски, помчалась вниз по распадку.

- В другой раз под ноги не суйся, шалава,- погрозил вслед ей бородач и наставительно добавил:- Или не знаешь дороги к приисковому телятнику?

Бородач, не обращая внимания, что напуганные олени совсем измотали его немощную спутницу, медленно подошел к зайцу, поднял за лапы и полюбовался удачным выстрелом: метко посланная крупная пуля раздробила косому голову.

- Оставайся тута,- приказал бородач спутнице, но, заметив, что олени рвутся прочь, с издевкой проговорил: - Корячишься, как лягушка. Вяжи к кусту. Башки, што ли, нет у тебя, Варвара?

- Баска баска!-сердито выкрикнула горбатая, и ее желтое скуластое лицо исказилось гримасой ярости.- Сам ты, Баклан, баска нет! Один только борода вырастил.

Баклан взял ручищей оленя за рога, пригнул ему голову к земле и накрепко привязал к смолистому корневищу кедровника. Старуха сама справилась со своим учугом - ездовым оленем, замотав повод за другое корневище. Два других оленя, завьюченных тяжелыми кожаными тороками, были привязаны ременными поводками-алыками к седлам учугов.

Сняв с седла двух черных глухарей и присоединив к ним зайца, Баклан перекинул их через плечо и зашагал в сторону темного ущелья. Ровесник своей спутнице, он не походил на старика. В его дремучей бороде не светилось ни одной серебряной ниточки. Высокий, широкогрудый, он шел быстро, не сутулясь, размашисто шагая на ровных местах и смело сбегая под уклоны.

Горбатая жмурила свои вспухшие, без ресниц веки, стараясь разглядеть, куда направился Баклан, но напрасно: она была почти слепая. Только слух выручал. Вот и сейчас, когда солнце коснулось гребня горы и в тайге родилось вечернее эхо, Варвара чутко вслушивалась в мир звуков. Это просвистел крыльями табунок уток-мородушек, это барабанит стремительный ручей…

Из глубины долины доносятся отзвуки Золотореченского прииска. Варвара там ни разу не была. Почти полвека прячется она в тайге. Сначала совсем одна, потом появился Баклан. Скрежет драги или экскаватора в ее представлении не что иное, как рычание чудовищных зверей. Как-то лет тридцать назад - тогда глаза Варвары были еще зорки, как у орлицы,- над горами с громом пролетела краснокрылая птица. Варвара признала в ней железного ворона, прилетевшего из преисподней похитить ее. Упав на спину, она неистово отмахивалась руками и ногами, кричала самые страшные заклятия. Только заклятиями и спаслась… В допотопной линялой рубахе из выпоротков, в пыжиковых штанах и сыромятных ичигах, сейчас она сидела, сложив ноги калачиком, курила деревянную коротенькую трубку, часто и хрипло откашливаясь. По временам старуха вслушивалась в дальний рокот моторов и читала отрывки заклятий, чтоб не встретился на ее пути ни один такой чугунный медведь.

…В тенистом ущелье Баклан заметил оседланного вороного коня и сидевшего на камне человека в широкополой шляпе с опущенным темным накомарником.

- Здравия желаю, Начальник! - с явным недружелюбием пробасил Баклан и, бросив к ногам связку дичи, протянул свою грязную громадную лапу.

Тот, кого он назвал Начальником, не ответил на приветствие. Подмаргивая левым глазом (у него был тик), он сердитым тенорком спросил:

- Зачем стрелял?

- Зайца тебе подшиб. А что?

- Свяжешься с дураком - сам в дураки попадешь,- нервно вскочив и поддернув сползшие с толстого живота брюки, взвизгнул Начальник.- Вот хлынет вода в твою берлогу, тогда поумнеешь.

- В мою, можа, хлынет, можа, нет,- возразил Баклан, разглаживая окладистую черную бороду,- а в твою, чую, подпущают огонек… Но ты не пужайся. Поделишь свою тайну пополам - пущу в мою пещеру, не обижу, хоть сто годов живи…

- Гляди,- на плечо Баклана лег маленький, но тугой кулак. Начальник указал вниз, туда, где чуть в стороне от складских помещений перевалочной базы возвышалась над речным обрывом громадная лиственница.

Баклан взглянул без всякого интереса. Лиственница как стояла, так и стоит… Хоть бы ее громом разбило. Дурные воспоминания связаны у Баклана с этой таежной богатыршей, что уже лет триста красуется на тропе из сибирской тайги к восточному морскому побережью и с незапамятных времен считается у таежников священной. Здесь колчаковский полковник Ракитин чинил когда-то расправу над красными бойцами - колотушками дробил им руки и ноги. Сам Баклан дубинкой не размахивал, но и жалости не испытывал: одурманенный россказнями, он люто воевал против «большаков», к которым подался его младший брат. Да, раскололась тогда их семья…

В ту морозную ночь он по пьянке преподнес лиственнице щедрые дары - пять горстей золотых «николаевок» сыпанул, чтоб помогла добить «сатанинскую власть». А как вслед за полковником драпал под натиском красных обратно к морю, только плюнул в сторону «священной»: денег-то уже не соберешь, порты бы унести.

Недобрым прищуром скосились глаза у Баклана, глядевшего с горы на лиственницу.

- А чо? - столкнув с плеча руку Начальника, недоуменно прохрипел он.

- Теперь вижу - остарел ты! Не лучше своей слепой горбуньи стал,- съязвил Начальник.

Заходящее солнце бросило сквозь дальнюю седловину последний пучок лучей, позолотило лиственницу и все вокруг. И тут Баклан наконец разглядел под лиственницей палатку.

- Экспедиция готовится. Вверх по Ярхадане, слышал, пойдут. Понял, откуда вода в твою берлогу хлынет?

- Отговори, отступную дай!-выкрикнул ошарашенный новостью Баклан.

- Отступную… Эх, ты, дубовая голова,- безнадежно ответил Начальник. И прошептал, словно бы и деревья могли подслушать.- Один вроде податлив, да не в нем сила…

- Покупай! - рявкнул Баклан.- Иной раз и чирок могёт орлу шею свернуть!

- Не подумаю,- покачал головой собеседник.