Но вот вопль прекратился, а столб бело-голубого света, только что сиявший над Главным храмом, пропал, а клубящиеся вокруг него тучи начали рассеиваться, так и не пролившись дождем, из чего мне стало понятно, что херр Тойфель уже издох. Одновременно люди вокруг нас, которые только что корчились в приступе ужасной головной боли, теперь как один стали без чувств опускаться на землю там же, где и стояли.

Ужасное зрелище, когда все люди вокруг тебя одновременно начинают мучиться головной болью, а потом одновременно теряют сознание, вповалку падая на землю. Попадали и наши охранники – и к счастью, в силу своего опыта, как только их стали одолевать приступы головной боли, они сразу спешились, и поэтому потеря сознания не грозила им никакими серьезными травмами.

– Гретхен, – обеспокоенно произнес мой отец, оглядываясь по сторонам, – ты же обещала, что все, или большинство, тевтонов останутся живы, но я вижу, что все люди умерли – и умерли одновременно – после смерти херра Тойфеля. А «после» означает «вследствие», как учит нас философия…

– Совсем не означает, папа, погоди, – сказала я, спешиваясь с коня, при этом подковки сапог звонко клацнули о брусчатку.

Первой я подошла к лежащему навзничь Гапке и потрогала жилку у него на шее. Жилка пусть слабо, но билась, и вообще было такое впечатление, что обер-фельдфебель просто крепко спит. Вслед за командиром я проверила еще нескольких его людей, все они были живы, и все находились все в том же обморочном сне.

– Все в порядке, папа, – сказала я, – они просто спят. А ты думаешь, пережить предсмертные муки и смерть вместе со своим божеством, и остаться после этого в живых – это такое простое занятие?

Произнося эти слова, я и вправду надеялась на то, что действительно все в порядке, и наши охранники не лишатся разума, как штурмбанфюрер Макс Лемке, которого отец Александр так же принудительно освободил от херра Тойфеля. Знала я немного этого Лемке. В части его считали тупым педантом и карьеристом, а также отъявленным козлом и последней сволочью, которой плевать на боевых товарищей, но никто и не догадывался, что у этого типа настолько глубокое посвящение…

И тут на площади, как будто пробуждаясь, понемногу начали шевелиться люди. И были это не ремесленники, которые жили в этом нижнем квартале, и не фермеры, которые входили в город по делам (хотя какие могли быть дела, если херр Тойфель задумал уничтожить мир), а храмовые сервы, которых гнали в город на убой. Ну да, правильно! Влияние на их сознание у херра Тойфеля было минимальным, главное было – обеспечить покорность обстоятельствам, а дальше от серва вообще ничего не зависело. Поэтому они первые и очнулись, и увидев, что все их охранники и надсмотрщики лежат без сознания, сначала на четвереньках, а потом и на своих двоих, прямо по лежащим вповалку бесчувственным телам, через открытые ворота начали удирать прочь из города. Скорее всего, их просто вел инстинкт свободы, потому что с интеллектом у сервов с самого рождения не очень, и они едва способны сообразить, как правильно выполнить отданный приказ. Возможно, случится так, что уже завтра или послезавтра эти люди придут в первое попавшее поместье и сами отдадут себя под власть тамошнего хозяина за миску похлебки и место для сна на соломе.

Вообще-то это было не наше дело. Де Мезьеры сервов никогда не покупали и не продавали, так как содержали имеющихся в нормальных условиях, и на восполнение или увеличение рабочей силы нам обычно хватало и их собственного приплода. Папа как-то рассказал, что в юности, когда он еще стеснялся щупать домашних служанок и тянуть их в постель, все необходимые тренировки он проделывал с юными смазливыми пейзанками на сеновале, и некоторые из них в этом смысле были очень даже ничего.

Но это я отвлеклась. Вслед за сервами начали приходить в себя и остальные люди, находившиеся на площади, в том числе и наши охранники. Опираясь на пока еще бессильные руки, они пытались подняться на ноги, а те, кому это удалось, стояли на ослабевших ногах, держась за стремена своих коней.

– Что это было, мой господин? – спросил обер-фельдфебель Гапке, повернувшись к моему папе, – мне показалось, будто я умираю, проткнутый насквозь мечом, и поверьте мне, это были не самые приятные ощущения в моей жизни.

Его подчиненные после слов своего командира одобрительно загудели, что, мол, и им тоже было очень плохо, а потому нужно как можно скорее зайти в пивную, чтобы смыть этот мерзкий привкус смерти, навязший в зубах.

– Это умер херр Тойфель, – мрачно сказал папа, глядя в сторону храмовой горы, – друзья Гретхен выполнили свое обещание, пора и нам выполнять свое. По коням, господа, по коням. И поспешим. Пусть вам сейчас трудно, но помните, что вы же тевтоны, а поэтому должны уметь преодолевать временные трудности. Потом я могу вам обещать сколько угодно пива, но сейчас время не ждет.

Посмотрев туда же, куда смотрел папа, я увидела, как разваливается и оседает внутрь себя грозный и мрачный храм херра Тойфеля – и несомненно, что это явление видела вся столица, от самого центра до самых протухших портовых окраин. Папа был прав. Мы должны были сделать все, что необходимо, пока разные люди не спохватились, что власть сейчас просто лежит в грязи и достаточно только нагнуться для того, чтобы ее поднять. В этот момент у меня за ухом запищала приклеенная таблетка специального устройства, через которое гауптман Серегин в случае необходимости мог со мной связаться.

– Слушаю, – чуть слышно произнесла я.

– Дело сделано, Гретхен, – сказала таблетка чуть искаженным голосом Серегина. – Зверь мертв, а за его смертью развалился и его храм.

– Знаю, – ответила я, – то, как это случилось, было видно из любого места города. Мы с папой действуем по плану…

– Действуйте, – произнес Серегин, – падре Александр говорит, что благословляет вас. Удачи вам, и до связи.

Гапке и остальные наши охранники поднимались в седла, с каждой минутой чувствуя себя все лучше и лучше. И тут я обратила внимание на жреца херра Тойфелля, который вместе со стражей стоял на воротах. Теперь, в отличие от остальных, которые почти полностью пришли в себя, этот маленький человек в черном балахоне до пят, сверкая грязными босыми пятками, ползал по грязной заплеванной мостовой на четвереньках, и при этом бессмысленно мекал, гукал и пускал слюни как младенец. Точно так, говорят, вел себя штурмбанфюрер Лемке после того, как падре Александр принудительно изгнал из него херра Тойфелля.

Один из стоявших на воротах стражников – рыжий коренастый детина – некоторое время, хлопая глазами, изумленно смотрел на этого взрослого младенца, а потом от всей души отвесил ему увесистого пинка под тощий зад.

– Ну что, Йохас, – прорычал стражник, – кончилось твое время, упырь!

Минуту спустя несчастного жреца – а точнее, пустое тело, которое только от него и осталось – дружно затаптывал весь привратный караул, вымещая на этом куске мяса все свои прошлые страхи перед маленьким тщедушным человечком, который способен по одному подозрению любого из них отправит на жертвенный алтарь. Тошнотворное зрелище. Но нам действительно нужно было спешить.

Сначала рысью, а потом галопом наша кавалькада направилась к штабу квартировавшего в столице панцергренадерского корпуса СС, для того, чтобы папа смог предъявить там свои права на пост Великого магистра. Все старшие офицеры наверняка или уже мертвы, или ползают по земле, впав в младенчество, как тот несчастный Йохас.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич.

Вот стою на асфальте я в лыжи обутый, толи лыжи не едут, то ли я… дурачок! То есть стоял я как раз не на асфальте, а сидел своим одоспешенным задом на какой-то фигне, напоминающей каменную скамью. А может это и была скамья, но только таких размеров, что сидеть на ней с комфортом мог бы, наверное, только баскетболист ростом за два метра. У меня, например, ножки свешивались, не доставая до земли, и я снова чувствовал себя пятилетним мальчиком, которого мама усадила на стул для взрослых. А что – даже до предела крутой капитан Серегин, который уже совершил столько, что хватит на десяток героев, тоже когда-то был маленьким мальчиком, которого мама кормила с ложечки манной кашкой. Но так как эта самая фигня не рассыпалась прахом со смертью старого Тойфеля, то значит, она стояла здесь и раньше, еще в те времена, когда данная территория принадлежала центральному храму этого города, посвященному главному городскому богу*: Юпитеру, Афине, Аполлонусу, Гере, Меркурию или даже кому-то еще – сейчас уже не установить, если не искать дотевтонские хроники.