Так и не выбрал я дня, чтобы побывать на репетициях Нилимы. Но по телефону твердо заверил ее, что на представление приду пораньше. Оно было назначено на половину седьмого вечера. Незадолго до шести я уже был на месте. Нилиму я нашел в артистической уборной — она гримировалась. Видимо, она переусердствовала в употреблении красок, и потому глаза ее казались теперь несколько припухшими. Я знаком обратил ее внимание на эту деталь, но она, мельком глянув на меня, невозмутимо продолжала свое занятие. Подрисовав кончики бровей, она отложила карандаш в сторону, встала с табуретки и взяла меня за руку.
— Судан, мне нужно поговорить с тобой, — тихо сказала она.
Как раз в эту минуту вошел руководитель оркестра, который должен был сопровождать ее выступление. Ответив на его вопросы, Нилима опять взяла меня за руку и отвела в сторонку.
— Знаешь, мне все время кажется, — начала она, — что этот вечер будет для меня последним. Больше мне не танцевать…
— Да с чего ты это взяла?
— Не знаю. Мне так кажется, вот и все… Сегодня и день какой-то странный, с самого утра я со всеми не в ладах. Если бы отложить представление хотя бы на один день!..
— Но что случилось? Зачем тебе сейчас пускаться во всякие вредные фантазии?
— По-твоему, ничего не случилось? — со слезами в голосе сказала она и поспешно, боясь испортить грим, тронула глаза платком. — Самое скверное в том, что несколько минут назад рассердилась и ушла Мриналини.
— Кто эта Мриналини?
— Она должна была сопровождать танец пением.
— Вот как! Чем же она недовольна?
— Чем недовольна? Как тебе это объяснить?.. Ну, в общем, тем, что ей не заплатили вперед.
— Только и всего?
— Да. Ей обещали за выступление сто двадцать пять рупий, и она попросила выдать их авансом. Я думаю, у нее какие-то старые счеты с Гуптой. Когда я к нему обратилась, он наотрез отказался дать деньги вперед.
— Это действительно скверно. Неужели Гупта не понимает, что без вокального сопровождения танец сильно проигрывает?
— А может, ему только и нужно, чтобы представление вообще провалилось. Утром они с Харбансом поссорились.
— Ах, вот как! — Я даже вздрогнул. — Именно сегодня им понадобилось сцепиться!
Она отвела глаза с сторону, а пальцы ее еще крепче сжали мою руку. Овладев собой, она продолжала:
— Харбанс не продал в посольстве ни одного билета из тех, что дал ему Гупта. Представляешь, он все вернул Гупте!
— Но почему? Ведь на банкете политический секретарь сказал, что…
Она прервала меня:
— Вчера Харбанс сам был у него и, видимо, там тоже наговорил лишнего. Из посольства вернулся совсем поздно, со мной разговаривать не захотел. Я спросила его про билеты. Он молча положил их передо мной, велел Банке нагреть воды и ушел купаться.
— И не сказал тебе, что произошло?
— Ты думаешь, я не пыталась узнать? Они в чем-то не поладили — вот и все, чего я добилась. Ты ведь знаешь его характер! Уж если что заберет себе в голову, к нему не подступись. А этот человек мог оказаться для него очень, очень нужным! Он ведь предлагал ему прекрасное место, и даже зашла речь о пособии для меня, чтобы я могла и дальше учиться танцу. Но ты же знаешь, со мной он способен поссориться по малейшему поводу, наверно, и там придрался к какому-нибудь пустяку.
— А где же Харбанс? Разве еще не пришел?
— Я даже не знаю, придет ли он вообще! — Глаза Нилимы снова наполнились слезами, она опять принялась осторожно осушать их платком. — Утром я была так раздражена! Мы ни о чем определенном с ним не договорились. Я одно поняла из его слов, что если он и придет, то лишь к началу представления, как простой зритель, а не будет настроения, так и вовсе…
Наш разговор прервался — снова пришел руководитель оркестра, он предупредил, что ему, к сожалению, придется самому сопровождать танец пением и что он уже начал учить текст, а теперь им нужно вместе прорепетировать хотя бы какие-то фрагменты.
— Простите, сейчас я уже не могу, — ответила ему Нилима. — Как все получится, так тому и быть. Поймите, если будет что-нибудь не так на репетиции, у меня потом не хватит смелости выйти на сцену.
Когда музыкант ушел, Нилима сказала мне:
— Вот, с самого утра я в таком беспокойстве! И больше всего сержусь на саму себя! До того, как тебе прийти, я даже мечтала — знаешь о чем? — потихоньку скрыться от всех, сесть в первый попавшийся поезд и уехать куда-нибудь подальше из Дели, хотя бы на сегодняшний вечер… Хорошо еще, вовремя догадалась проглотить успокоительную таблетку. Раньше они ужасно мне помогали. Иногда, бывало, примешь снотворное и спокойно уснешь. А утром ни о чем уже и не помнишь! Однажды я даже пошутила — в наши времена, говорю, человеку вовсе необязательно бежать в лес, чтобы успокоить нервы. Довольно одной таблетки снотворного! Но я выпила днем, и теперь, знаешь, все наоборот. Единственно, чего хочется, — это забиться куда-нибудь в угол и заснуть… Какая уж там сцена!.. Прежде перед выступлением я чувствовала в себе какой-то подъем, бодрость. А сегодня — как неживая…
Сложив наподобие лотоса пальцы левой руки, она подхватила ее правой рукой и застыла в этой безжизненно-изящной позе; лицо ее выражало беспомощность и уныние. Я легонько похлопал Нилиму по руке и сказал:
— Забудь сейчас обо всем и постарайся держать себя в руках. Я выйду на минутку, велю принести тебе кофе.
— Погоди, Судан! — Я и шага не успел сделать, как она снова цепко схватила меня за руку. — Пожалуйста, останься! Кофе закажет кто-нибудь другой. Я сейчас так одинока… Даже Харбанс не пришел! Побудь здесь, со мной…
Но точно в ту же секунду, как актер, появившийся в нужный момент на сцене, к нам вошел Харбанс. Он был мрачен, но, видимо, за этим крылись сейчас неоднозначные чувства. Можно было догадаться, что и он испытывал в решающий час немалые нравственные муки, только не хотел дать им проявиться внешне.
— Ну как ты тут, детка? — ласково проговорил он, взяв в свои широкие ладони обе руки Нилимы, и я почувствовал, что моя роль сыграна, можно сойти со сцены.
— Ничего, — тихо ответила она и высвободила руки из его ладоней.
— Надеюсь, таблетка помогла? — спросил он. Тем временем выражение бессилия в глазах Нилимы уже сменилось гневом.
— Будто тебя это заботит! — воскликнула она сердито. — У тебя часы, наверно, спешат?
— Как — спешат?
Харбанс и в самом деле недоуменно глянул на свои часы.
— Да так! Ты ведь хотел прийти в половине седьмого — прямо к представлению! Что же ты изменил себе?
— Ну-ну, не будем сейчас ссориться, — примирительно сказал он и привлек ее к себе.
— Так я распоряжусь насчет кофе, — пробормотал я. Первая моя роль явно не имела успеха, и предстояло испробовать себя в другой.
Войдя в вестибюль, я — увы! — не обнаружил там нетерпеливой толпы зрителей, жаждущей увидеть представление. Гупта, нахмурив брови и едва не по локоть засунув руки в карманы, стоял поодаль от входа с таким видом, будто у него на глазах грабили его же собственную квартиру. Он не встречал даже почетных гостей, которым были посланы особые приглашения. Лишь мельком он взглядывал на них, машинально изобразив при этом на лице улыбку и на мгновение сложив руки в приветствии. Обязанность разговаривать с приглашенными и провожать их в зал была возложена на второстепенное лицо — помощника секретаря «Обители искусств». Сам Гупта не отрывал глаз от улицы. Бог знает, что он рассчитывал там увидеть! Когда я подошел ближе, он вежливо вытащил руки из карманов.
— Ну, как дела? — осведомился я.
— Сами видите, — отвечал он иронически. — Публики пропасть! Хоть отбавляй!
— Но ведь сегодня в городе много других привлекательных зрелищ, — возразил я. — Может быть, в этом все и дело? В зале Сапру-хаус, например, со вчерашнего дня идет новая нашумевшая пьеса. Вы же знаете, в Дели вообще считанное число настоящих любителей искусства. А простой зритель предпочтет спектакль, за который можно заплатить какие-нибудь три рупии.