Если взять вместе торговлю промышленными и сельскохозяйственными продуктами на широком рынке (т. е. без производственного снабжения промышленности, без экспорта, без снабжения армии, без оборудования транспорта и т. д.), то окажется, что в городах, считая крестьянский привоз на базары, через частную розницу население получает в общем около 50% всех товаров (треть промышленных и три четверти сельскохозяйственных). А в деревне, если считать и внутренний крестьянский оборот, эта величина будет больше 80%, а если не считать продаж сельскохозяйственных продуктов крестьянами крестьянам, то она всё же будет больше половины всех продаваемых товаров. Это и определяет роль частной розницы в установлении у нас уровня цен, а следовательно и курса червонца, и реального значения номинальной зарплаты, и т. д. Выше мы уже показали, в какой части приэтом за спиной частной розницы и над нею стоит частный оптовый капитал, диктующий ей уровень цен. Но и в той части, в какой частный розничник выступает самостоятельно, без предварительного руководящего посреднического участия частного оптового торгового капитала, — а часть эта не так уж незначительна, — розничник также вздувает цены не хуже оптовика. Основной директивой для удешевления цен поэтому, как правильно ещё раз подтвердил Совет труда и обороны в мае 1927 г., остаётся стремление к замещению кооперацией и частной розницы. Пока же это в достаточной мере невозможно, надо как паллиатив по крайней мере оторвать соответствующую часть этой розницы от подчинения оптовым капиталистам и подчинить её ограничивающему цены регулирующему влиянию государства.
5.4. Удорожающее влияние частной торговли. Экономическое и социальное значение проблемы розничных цен
В марте 1926 г. я прочёл в сравнительно узком кругу доклад на указанную в заголовке тему. Через несколько дней я получил письмо (опубликованное затем в журнале «На аграрном фронте») от т. Ф. Э. Дзержинского. В этом письме т. Дзержинский, между прочим, пишет:
«…С вашим основным положением, что высокие розничные цены на промизделия являются основным звеном наших затруднений, я вполне согласен и полагаю, что преодолеть все трудности (одновременно изучая их в процессе борьбы) можно успешнее всего, ухватившись именно за это звено, т. е. против уровня розничных цен… Я думаю, надо нещадно разоблачать частный капитал так, как вы это делаете, — одновременно искать и указать путь подчинения этого частного капитала нам, устанавливая отведённый ему участок работы (ибо не всегда его надо пускать) и определяя размеры его накопления. Вместе с тем мы должны развить огромнейшую работу по усилению кооперации, как будущего могильщика частого капитала. Ведь сила частного капитала и вытекает из слабости кооперации… Без хорошей и дешёвой кооперации нас частник будет бить, и мы из наших хозяйственных затруднений не вылезем…»
Тов. Дзержинский в этих строках превосходно формулировал основную мысль: вопрос о розничной торговле является вопросом не только об этой розничной торговле, но и об «основном звене всех наших затруднений». Утверждение это многим тогда казалось чем-то парадоксальным, странным, преувеличивающим. Наиболее вдумчивый из крупных практиков нашей хозяйственной жизни — т. Дзержинский, как он пишет, «вполне согласен» и пришёл к тому же основному выводу, что «преодолеть все трудности можно успешнее всего, ухватившись за это именно звено», к какому пришёл и я на основании общего социально-политического анализа трудностей нашего хозяйственного роста и путей их преодоления.
Задача борьбы за понижение розничных цен поставлена нашей партией совершенно непререкаемо. Но далеко не все полностью усваивают тот социально-политический смысл и то значение её для всей экономики страны, какие на деле имеют место. Тот круг мыслей по этому поводу, в какой вводит моя постановка, пытается поставить вопрос о розничной торговле в деревне не как узкую хозяйственно-техническую задачу, а как «общественное отношение». Насколько правильно или неправильно во всех частях — другой вопрос. Но только постановка вопросов советской хозяйственной действительности как конкретных вопросов классовой борьбы может вести нас вперёд в понимании этой действительности, а не в простом плавании по морю легковесной болтовни, заменяющей нередко искание социальных корней явлений.
Раз пока нет социального единства всей хозяйственной жизни, раз она не едина, а есть существование и борьба разных классов (организовавшийся в государство пролетариат; буржуазия, преимущественно торговая; разные группы крестьянства и частная трудовая промышленность), то всякого рода трудности в нашем хозяйственном развитии могут быть поняты, только если мы их сведём к их социальным корням. Если же мы будем ограничиваться только подсчётом арифметических ошибок в нашем плане, — я не говорю, что это несущественно, это тоже надо подсчитывать, учитывать и взвешивать, — но если мы не будем отдавать себе отчёта, что именно за этим скрывается, что идёт дальше, то мы будем стоять перед опасностью впасть в плановый фетишизм.
Как в капиталистическом товарном фетишизме отношения между вещами заслоняли общественные отношения между людьми, так и в нашем обществе такого рода «плановый» фетишизм может заслонить представления о борющихся социальных силах в нашей стране. Тем самым он не дал бы возможности правильно и достаточно твёрдо наметить те социальные пути, те социальные узлы, на которых должно быть сосредоточено внимание хозяйствующего пролетариата. Я никоим образом не высказываюсь против усиления планового начала в нашем хозяйстве вообще. Во всём ходе нашей плановой организации и укрепления идеи планового начала в нашем хозяйстве я был всегда на стороне укрепления и развития этого планового начала. Теперь я только хочу указать, что если бы увлечение плановым началом превращалось в забвение тех социальных отношений, которые в жизни существуют, т. е. если бы объяснения экономических затруднений начали бы сводиться только к установлению «просчётов» в области плана, то это явилось бы перенесением в наши условия, в новые условия нэпа, таких объяснений, которые — и то лишь отчасти — допустимы были в условиях военного коммунизма, но сейчас означали бы попытку от социального содержания жизни спрятаться за одни только арифметические ошибки.
Если подойти к социальному объяснению хозяйственных затруднений, проявившихся в 1925/26 г., то, мне кажется, нужно особенно обратить внимание на две вещи. На эти вещи нужно обратить внимание больше, чем это иногда при анализе наших хозяйственных затруднений делается. Эти две вещи заключаются в том общеизвестном факте, что мы, советское государство с пролетарской диктатурой, живём в таких условиях, когда, с одной стороны, вне нас существуют другие, буржуазные государства с весьма крупной хозяйственной ролью иностранной буржуазии, а с другой стороны — внутри нашего государства при наличности власти и диктатуры пролетариата всё-таки не исчезла ещё хозяйственная роль буржуазии, которая имеет ещё довольно существенное значение. Эти два обстоятельства — существование рядом с нами, с одной стороны, независимой и не подчинённой нам хозяйственной деятельности иностранных буржуазных государств и, с другой стороны — хозяйственной деятельности буржуазии внутри СССР, — эти два обстоятельства играют (и не могут не играть) весьма крупную роль в объяснении замедления темпа нашего хозяйственного роста сравнительно с ожиданиями, которые имели место перед началом 1925/26 хозяйственного года.
Здесь прежде всего надо остановиться, хотя бы вкратце, на иностранной буржуазии. У нас довольно распространено мнение, что так как Европа находится в состоянии экономического упадка, то роль европейских государств, как возможного рынка для потребления наших товаров и как возможного рынка для снабжения нас иностранными капиталами, вопервых, не очень велика и, вовторых, имеет тенденцию всё больше уменьшаться, так как в общей мировой экономике среди буржуазных стран роль Европы всё больше падает, процент её производства в мировом производстве уменьшается, а вместо того всё больше и больше возрастают роль и размеры производства Соединённых штатов Северной Америки.