Не получив ответа, смущенно ерзнул на табурете:

— Не наш, а по нашей земле ходит. И всех боится — и нас, и немцев, и военных, и цивильных. Позавчера ездового убили, консервы с повозки забрали. Вчера девчушку, двенадцати лет, застрелили. Поймали их сегодня. Спрашиваем: за что? А боялись, говорят, чтоб не разболтала про нас. Как же так жить можно?

Васин со зла плюнул себе под ноги, но тут же испуганно зыркнул на лейтенанта, потом виновато оглянулся на Лиду. Поймав ее укоризненный взгляд, покорно, на цыпочках прошел в угол, взял швабру и тихонько пошаркал ею по тому месту, куда плюнул. Поставил швабру в угол, вернулся к койке.

Лицо лейтенанта порозовело, он медленно раскрыл глаза, остановил взгляд на Васине, зашевелил губами.

Васин наклонился к самому лицу лейтенанта, полудогадался, полуразобрал:

— Не человек. Хуже врага… Гнус…

Лейтенант обессиленно замолк. Васин немного подождал, прислушиваясь. Распрямился, пояснил Лиде:

— Это он про дезертиров. Не люди, говорит.

Лейтенант шевельнул рукой, открыл глаза, требовательно посмотрел на Васина. Тот наклонился, прислушался к шепоту.

— Мертвецы…

— Вот и я ж говорю, — подхватил Васин, увидев, что лейтенант снова закрыл глаза и побледнел. — Я как считаю? Тебе Родина не нужна? Так и ты ей не нужен! Ты людей боишься, тебе они не нужны? Так и ты им не нужен! А на что ты тогда? Вот и есть живой мертвяк.

Васин повернулся к Лиде:

— Вот скажи ты мне: за что про что этакая падаль покалечила лейтенанта или ту девчоночку?

— Ты не кричи, парень, — тихо, умоляюще остановила Лида. — Не видишь разве, боль на него навалилась. Больно ему, страшно больно…

У Лиды заблестели глаза, частыми капельками по щеке юркнули под халатик слезы. Васин растерянно, вставая, уставился на лейтенанта, лицо которого сводили судороги, а пальцы лежавшей на одеяле руки судорожно сжали серое сукно.

Васин на цыпочках пошел к выходу. Лида подбежала к раненому, наклонилась, стала дуть в глаза, в нос. Обхватила его голову и тоненько, в голос заплакала.

ОЧЕРЕДНОЕ ЗАДАНИЕ

Пока возился с лямками и стропами, стараясь развернуться по ветру, упустил момент приземления. Упал на левый бок, по затылку ударил вещмешок с толовыми шашками, лицо ткнулось в мерзлую землю и как по рашпилю проехало по ней за непогашенным куполом. Почти ослепнув от боли и ярости, Сергей перевернулся на спину, изо всех сил потянул за стропы, утихомирил парашют и минут десять лежал, приходя в себя и почти машинально наблюдая, как растаял в темном ночном небе унесенный ветром парашют старшего группы лейтенанта Николая Багмута. Мелькнула мысль: «Разнесло, не соберемся». Освободившись от подвесной системы, встал на еще дрожащие ноги, огляделся. Серую предутреннюю мглу трепал острый ветер, словно силился разорвать, развеять ее над пятнистой от снега и чернеющих копешек прошлогоднего сена поляной, швырял и гнал ее на темную, угрюмую громаду гор, обступивших долину. Где-то игрушечно пипикнул паровоз, неясным шорохом с пристуком донесся из непроглядно-серой дали шум проходящего поезда и оборвался, словно унесенный порывом колючего ветра.

Сергей прикинул: по времени самолет выбросил их в четыре ноль-ноль. Стало быть, сейчас не больше половины пятого. До утра еще добрых три часа. За это время надо успеть с имуществом управиться, найти напарника и добраться до назначенного места.

Глянул на компас, чертыхнулся — разбил при приземлении. Внимательно вгляделся в очертания гор. Ага, вон та громада с кучей горбов на вершине — не что иное, как Бештау. А эта сопка поближе — конечно же, Машук. «Стало быть, мне топать на восток — где-то там должен быть Пятигорск. Ладно. Первое дело — ликвидировать парашют, спрятать взрывчатку. Потом найти Николая. У него — запалы. Ни он без моего тола, ни я без его запалов ничего не сделаем с тем железнодорожным мостом, который предстоит взорвать. А без этой диверсии мы за войсковых разведчиков не сойдем, и немцы сразу раскусят, что мы — чекисты. Тогда весь план войти к ним в доверие побоку, а нас — в лучшем случае за колючку».

Сергей достал завернутую в обрывок полотенца бритву и принялся обстоятельно кромсать белоснежный купол. Изрезав, перетащил тряпки к ближайшей копне, приподнял ее и запихал весь ворох лоскутов под пахнущее прелью слежавшееся сено. Туда же затискал вещмешок со взрывчаткой и, вздохнув с сожалением, — пистолет.

Не спеша, оттаивая в ладонях твердый ноздреватый снег, осторожно обмыл саднящее лицо. Талая вода стекала темными струйками. Подумалось: «Наверное, и кровь и грязь. Попадусь на глаза — и паспорт спрашивать не станут. А все-таки где же Николай? Условного свистка не слыхать. Может, разбился — тоже ведь первый раз с парашютом прыгал. Или ветром занесло далеко. Тут, помнится, по карте где-то высоковольтная линия. Хоть бы на провода не угодил».

Покряхтывая и шипя сквозь зубы — рука и левый бок тошнотно ныли, — распрямился. Посвистал. Прислушался. Не слыхать. Пошел в ту сторону, куда, как ему казалось, сносило парашют напарника. Шел и время от времени подавал сигнал. Но кроме злого шипения ветра — ничего. Бродил долго. Прикинул — больше часа. Дурь-дело. Значит — по второму варианту. Тогда — спать. Зарылся в копну. Шуршали и попискивали мыши. Тело ныло. Но сон победил.

Проснулся сразу. Помнил все, будто и не спал. Стал выбираться из копны. Все тело ныло — аж застонал. Встал, принялся отряхивать свою одежку — потертое рыжеватое пальто с облысевшим собачьим воротником, затасканную кроличью шапку-ушанку, темно-серые в полоску вылинялые брюки навыпуск и до предела стоптанные вразвалку ботинки, зашнурованные сыромятными кожаными ремешками.

Долина осветилась алыми бликами поздней декабрьской зари, разлитой за горами. Морозец покрепчал. Сергей пожалел о своей теплой, притертой ватной стеганочке, которую там, дома, поддевал под шинель.

«Ладно. Надо идти. Только вот, дурь-дело, физиономия у меня больно привлекательная для любого патруля и полицая». Вздохнул. Приметил вдали резкие черные изломы оврага или ущелья, пошел к нему. Оказалось, то был спуск в ущелье, которое выводило в нижнюю долину, прочерченную железной дорогой, телеграфными и электроопорными столбами, лентой шоссе и рыскающей в обрывах змейкой реки. «Ага. Это должно быть, Кума. Теперь все сходится с тем, что изучал по карте. Попробовать добраться до железной дороги, подцепиться — и на Минводы».

Сергей пошел вниз по ущелью. Слева открылся какой-то поселок. В этот момент из-за Машука выскочило солнце, ударило ослепляющими лучами, высветило долину, разрисованную мазками снега, развалинами старых гор, паутиной дорог, дорожек и тропок. По одной из них шли двое. За плечами покачивались штырьки винтовочных стволов. И деваться некуда. Устало поплелся навстречу.

— Эй, стой! Руки уверх!

— Вы чего, мужики?

— А вот щас узнаем. Партизан?

— Да эвакуированный я. Бухгалтер госстраха.

Один держал винтовку «на руку». На рукаве — белая повязка. Другой, тоже с повязкой, закинул винтовку за спину, подошел, стал обыскивать. Залез в нагрудный карман. Достал паспорт с вложенным туда эваколистом. Отодвинулся, стал читать.

— Ну, чего там в бумагах?

— Да чего хош. И бухгалтер, и вакуированный. И содействие, мол, оказывайте…

— Ага. Ну, так давай посодействуем. А ну, март вперед!

Шли лениво. Полицаи вяло перебрасывались словами по поводу вчерашней попойки и где бы опохмелиться.

Пришли. На аккуратном домике вывеска: «Лисогорский поселковый Совет». «Ишь, сволочи, — ругнулся про себя Сергей, — и вывеску не сняли. И за то спасибо: хоть знаю, что попал в Лисогорки. Значит, рядом — Пятигорск».

Толкнули в дверь. В большой комнате — длинный стол. У стены — диван. На нем — укутанный в простыни и накрытый немецкой шинелью с лычками на погоне здоровенный мужик. Даже лежачего видно — битюг. Старшой (так его определил Сергей) шагнул вперед, заискивающе, но громко рявкнул: