— Но это же ложь! — не выдержал наконец Лэнг. — В Испании в батальонах имени Линкольна, Тельмана, Домбровского; в Гарибальдийской, и во Франко-бельгийской бригадах и в других частях я встречал самых различных людей, и далеко не все они были коммунистами!

— Во всяком случае, большинство из них, — отозвался Биллингс.

— Я познакомился там с твердолобым республиканцем из Вермонта, — уже менее горячо продолжал Лэнг. — Среди добровольцев были и набожные католики. Между прочим, большая часть населения Испании — католики, а подавляющее большинство испанцев боролось против Франко и ненавидит этого типа до сего дня!

— Речь идет сейчас не об испанском народе, — сказал следователь, — а об американском коммунисте, который отправился в Испанию по приказу американской коммунистической партии.

— Блау не был коммунистом, когда уезжал в Испанию.

— Да, но он стал коммунистом, когда вернулся.

— Это не меняет сути дела, — добавил Биллингс. — С 1939 года Блау действует по указаниям Москвы.

— Не приходило ли вам когда-нибудь в голову, мистер Биллингс, — холодно заметил Лэнг, — что многие люди избирают одну и ту же общую цель и единодушно стремятся к ее достижению без всяких приказов свыше? Как иначе вы объясните американскую революцию, не говоря уже о русской? А бесконечные восстания ирландских республиканцев? А игра в футбол? Дисциплина и самодисциплина — различные вещи. Я, например, никому не уступлю в своих симпатиях к Испанской республике, хотя я и не коммунист.

— Вы были им, — тихо произнес Биллингс.

Лэнг сразу понял намек. Да, да! Он солгал им на первом заседании, и теперь они будут без конца тыкать его носом в его собственную ложь!

— Джентльмены! — сказал он. — Мне кажется, ваш выбор пал не на того человека, который вам нужен. Не сомневаюсь, вы сможете найти любое количество необходимых вам овидетелей-«специалистов», которые скажут на суде все, что вы пожелаете. Я не принадлежу к их числу и не стану давать ложных показаний.

— Никто их от вас и не требует, — ответил Биллингс.

— Правительство не позволит вам давать ложные показания, мистер Лэнг, — добавил южанин.

— Должен вам сказать, — продолжал Лэнг, — что дело Блау вы начали не с того конца, как говорят в Голливуде. Если вам так хочется осудить его, то нужно найти более веские улики, чем игра слов.

— Никто не добивается осуждения мистера Блау, — запротестовал Биллингс. — Министерство юстиции и не интересовалось этим делом, пока конгресс не передал нам показания Блау. Мы отправили их в Большое жюри. Оно установило, что Блау лгал, несмотря на присягу. Это и послужило основанием для обвинения. Но обвинение — это, конечно, еще не приговор. Вполне возможно, мистер Лэнг, что присяжные заседатели встанут на вашу точку зрения и не найдут в действиях Блау состава преступления. Однако министерство юстиции обязано привлекать к судебной ответственности каждого, кого признало виновным Большое жюри.

— Конечно, — ответил Лэнг со страстью, которая удивила его самого. — Но я, как журналист, в течение довольно длительного времени освещал работу федеральных судов в Сиэтле и знаю, что министерство юстиции вовсе не обязано пересылать все показания в Большое жюри. Ну, а когда министерство хочет отдать кого-нибудь под суд, жюри обычно охотно идет ему навстречу. Раньше министерство прибегало к такой процедуре весьма редко, но сейчас делает это все чаще и чаще.

— Мистер Лэнг, министерство юстиции не меньше вас заинтересовано в предотвращении судебных ошибок. Наша священная обязанность состоит в том, чтобы защищать невиновных и карать преступников.

— Надеюсь, что это так.

— Я хочу также сказать, что вас никто не принуждает принимать наше предложение. Однако ваши показания дали основание думать, что вы готовы оказать помощь правительству США. Во время последнего вызова в комиссию вы были очень откровенны.

— Спасибо, — ответил Лэнг, — но я уверен, что правительство не хочет, чтобы я совершал насилие над своей совестью.

— Само собой разумеется, — согласился следователь. — Это я предложил мистеру Биллингсу встретиться с вами и выяснить вашу позицию в этом вопросе. Пожалуйста, не думайте, что вас принуждают.

— Благодарю.

— Конечно, найдется много людей, — заметил Биллингс, — которые могли бы рассказать о политических взглядах генерала Вальтера и об отношениях, существующих между польской и русской армиями.

— Именно об этом я и говорил.

— Да, но лишь немногие из них, — продолжал Биллингс, — пользуются такой безупречной репутацией, как вы, и в состоянии дать такие же авторитетные показания, мистер Лэнг.

— Вы мне льстите.

— Благодарим вас, мистер Лэнг, — поднялся Биллингс. — Вы не пожалели для нас своего времени.

— Это очень любезно с вашей стороны, — присоединился к нему следователь.

— Не стоит благодарности, джентльмены, — ответил Лэнг, провожая гостей до двери.

«У меня есть еще время, — подумал он, наливая стакан коньяку и слегка вздрагивая. — Суду еще надо принять дело Блау к рассмотрению, а Бен тем временем найдет умного адвоката, который потребует отсрочки судебного разбирательства. Адвокаты всегда так делают. А потом Биллингс и комиссия подыщут свидетеля получше, чем я».

Вспоминая свой разговор с Биллингсом и следователем, Лэнг испытывал удовлетворение. Он не позволил себя запугать и дал ясно понять, что его показания не продаются и не покупаются и что он будет говорить так, как велит ему совесть.

В свое время, работая корреспондентом различных газет, Лэнг присутствовал на многих судебных процессах и хорошо знал, что такое колеблющийся свидетель (со стороны защиты или обвинения — все равно). Никто не знает, что он вдруг выпалит. Больше того, опытные адвокаты путем искусного перекрестного допроса могут добиться того, что такой свидетель прямо укажет на людей, вынудивших его явиться в суд и давать нужные им показания.

Он сел за пишущую машинку и стал печатать:

«9 февраля 1948 года меня, Фрэнсиса К. Лэнга, посетили мистер Фелпс Биллингс из прокуратуры города Нью-Йорка и следователь комиссии по расследованию антиамериканской деятельности мистер…»

Лэнг вдруг остановился. «Зачем ты это делаешь? — спросил он себя. — Чтобы положить свою писульку в сейф и ждать, когда она тебе сможет пригодиться? А для какой цели? Кто ты такой, черт тебя подери? Георгий Димитров, обвиненный в поджоге рейхстага? Ты даже не Бен Блау!»

Он выдернул бумагу из машинки, подошел к окну и посмотрел на улицу. На зданиях развевались знамена. «Мистер Линкольн! — думал он. — К чему тебе эти флаги, вывешенные в честь дня твоего рождения? Они же убили, хладнокровно застрелили тебя, не так ли?..»

«Поистине потрясающая особенность тюрьмы, — размышлял Бен, сидя в своей камере, — состоит в глубокой пропасти, разделяющей жизнь людей в тюрьме и жизнь людей на воле. Находясь в заключении, вы теряете представление о том, что происходит за тюремными стенами; находясь на воле, вы не можете себе представить, как протекает жизнь в тюрьме.

Пусть вы окружены другими людьми — сотнями людей, — все равно вы не с ними, но в то же время вы не одиноки. Вы встречаете их в тюремной столовой и на прогулке; вы говорите с ними через стену камеры, не видя их; за вами наблюдают другие люди, люди в форме, — и все же ни с кем из них у вас нет ничего общего.

Едва закрываются за вами тюремные ворота, как вас поглощает давящая, дикая, нелепая обстановка, свойственная подобным местам. И все-таки человек сразу же приспособляется. Эта приспособляемость находит свое выражение в попытках заключенных вести себя, как все люди в мрачных шутках, которые они выдумывают, в напускной удали, с которой они бросают фразу: Подумаешь, черт возьми! А что тут особенного?»

Парень в соседней камере стучит в железную стену и просовывает в отверстие у потолка сложенную газету. Отовсюду слышны обрывки разноголосого разговора. Тюрьма гудит, как пчелиный улей, а тут еще радио, установленное на недосягаемом расстоянии, передает легкую музыку и новости дня.