— Почему же?
— Ну, не будем об этом говорить, — заявила Пэттон и, подумав, добавила: — Вы знаете, мне ведь приходится работать с секретными документами государственных учреждений.
— Да?
Гости заметили, что Пэттон оживленно беседует с Беном, и стали постепенно подходить к ним. Эта женщина обладала тем, что принято называть животным магнитизмом, — в этом не было никакого сомнения.
— Мы должны понять друг друга, — сказала Пэттон. — Я дочь сельского учителя, бедного, как церковная мышь. Я знаю, что такое голод. Я не закрываю глаза на пороки нашей системы и знаю ее сверху донизу.
— Хорошее начало, — проговорил Бен, широко улыбаясь.
— Скажите мне, — продолжала Пэттон. — Вы действительно верите в то, во что вам велят верить о Советском Союзе?
— Будьте точнее, мисс Пэттон, — ответил Бен, продолжая улыбаться. — Вы задали слишком общий вопрос. Опрашивайте по пунктам, во что, по-вашему, мне велят верить.
— Ага! — крикнул Лэнг. Он стоял позади Пэттон и Бена и уже слегка покачивался. — Бой завязался. Послушаем! — Он придвинул кресло и сел в него с таким видом, будто намеревался просидеть всю жизнь.
— Вы верите, что в России социализм и что это в самом деле хорошая вещь?
— Вы задали два вопроса, — отозвался Бен, — и на оба я отвечаю утвердительно.
— Откуда вы знаете, что правда о Советском Союзе и что неправда?
Бен рассмеялся:
— Откуда человек вообще что-нибудь знает, мисс Пэттон? Я знаю, что социализм — это превосходная вещь, потому что любое общество, не допускающее эксплуатации человека человеком, должно быть лучше того, которое ее допускает.
Пэттон окинула взглядом окружающих и воскликнула:
— Этот человек весьма забавен! Он говорит эпиграммами. Ни дать ни взять — марксистский Ларошфуко!
— Allons, enfants de la patrie, — пропел Зэв, — la jour de gloire est arrivé![138]
— Заткнитесь, Зэв! — прикрикнула Пэттон.
— С днем Бастилии! — ответил Лэнг.
Пэттон снова повернулась к Бену.
— Вы когда-нибудь были в Советском Союзе?
— А вы были в Корее?
— Нет.
— И вы полагаете, что о Корее поэтому ничего нельзя знать?
— Видите ли, я…
— Ведь можно же читать, разговаривать с людьми, которые были там, и можно отличить лжеца от честного человека.
— Разумеется, но…
— Пэттон проигрывает! — крикнул Клем Иллимен; он стоял за креслом Зэва, обняв свою подружку и игриво положив свою рыжую бороду ей на плечо.
— Почему вы считаете, что Советский Союз — это единственная страна в мире, о которой ничего нельзя узнать? — спросил Бен.
— Да дайте же мне оказать хоть словечко! — воскликнула Пэттон, воинственно выставляя подбородок.
— Внимание! Внимание! — крикнул Зэв. — Сейчас она заговорит о нашем золотом веке!
— Я задала вам вопрос, а вы не ответили на него, — сказала Вильгельмина. — Вы были когда-нибудь там?
— Нет.
— А я была. Я жила там.
— Ну и что? Что вам там не понравилось? Канализация в гостинице «Метрополь»?
— Бросьте шутить.
— А я не шучу. Не забывайте, что я тоже читаю ваши заметки, мисс Пэттон, и отношусь с большим подозрением ко всему, что вам нравится.
— Вот это удар! — заорал Иллимен. — После удара претендента у чемпиона появилась кровь!.. Чемпион теряет сознание… Чемпион падает… Чемпион упал!..
Пэттон покосилась на Клема.
— Занимайся-ка ты своей блондинкой и своим виски, Клем! — Она снисходительно улыбнулась девушке и добавила: — Не обижайтесь, дорогая. Вы самая красивая девушка в этом современном Содоме и Гоморре.
— Прорицательница Пэттон, — промычал Зэв, пристально рассматривая дно своего пустого бокала.
Пэттон поднялась со своего места с таким видом, будто была королевой Англии, и провозгласила: — Аудиенция окончена!
Энн ушла вместе с ней в спальню, где Пэттон занялась своим лицом.
— Так тебе и нужно, — буркнул Лэнг, тщетно пытаясь держать голову прямо. — О святая Мария Долорес!
— Это что же, начинай все сначала? — спросил Иллимен и ущипнул блондинку за мягкое место, давая понять, что им пора уходить.
— «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви», — трагическим голосом проговорил Лэнг и поднял палец: — Это из «Песни песней» Соломона.
Иллимен расхохотался и с такой силой ущипнул блондинку, что та взвизгнула.
— А я знаю изречение получше! — заорал Клем. — «…Люди время от времени умирали, и черви их поедали, но случалось все это не от любви». Шекспир!
Молодая девушка, которую звали Сью, неожиданно подсела к Бену на кушетку и вынула сигарету. Бен взял с кофейного столика коробку спичек с напечатанными на ней инициалами «Ф. Кс. Л.» и дал девушке прикурить.
— Я не надеюсь, что вы позволите мне проводить вас, — услышал он свой голос, но она ответила с улыбкой:
— Почему же нет? Но только не сегодня.
— Ваша фамилия есть в телефонной книге?
— Да. Я работаю в магазине Клейна в отделе платьев больших размеров. Не вздумайте шутить!
Вильгельмина снова подошла к Бену; он вдруг почувствовал себя маленьким и беззащитным.
— Молодой человек, — обратилась к нему Пэттон. — А что вы можете сказать о письме Дюкло?
— Причем тут я? Не я его писал.
— Но вы одобряете сальто-мортале, которое совершили ваши единомышленники, и вы вместе с ними?
— Я никогда не делал этого, — пожал плечами Бен. — В то время я находился в армии и поэтому…
— Готова спорить, что вы неплохо жили в армии, обучаясь насильственному свержению правительства, — перебила Пэттон. — И все это за государственный счет!
— А как же? Это же легкое дело, — насмешливо ответил Бен. — Особенно если судить по тому, как нам удалось обмануть старого генерал-майора Бисселя.
— Кто он такой? — спросил Иллимен.
— Начальник армейской контрразведки. В прошлом году его вызвали в одну из комиссий конгресса, чтобы выяснить, каким образом несколько ветеранов батальона Линкольна смогли получить офицерские звания. — Бен повернулся к Пэттон. — Вы знаете, что он им ответил?
— Что?
— Он заявил: «Эти офицеры действительно применяли насилие, но для защиты Соединенных Штатов».
— Но вы не ответили на мой вопрос, — продолжала настаивать Пэттон.
— А вы не дали мне возможности ответить на него. Я уже говорил вам, что в то время не был коммунистом, но все равно я никогда не согласился бы с сальто-мортале, как вы изволили выразиться, то есть с роспуском партии. Как мне потом стало известно, Уильям Фостер тоже не был согласен с этим.
— Но вы же поддерживаете и оправдываете новую линию партии и все остальное, с чем вам приказывают соглашаться?
— Знаете, мисс Пэттон, — проговорил Бен. — Если бы вы не были дамой, я подумал бы, что вы хотите меня оскорбить.
— Уилли! — вмешался Лэнг. — Я запрещаю вам оскорблять моих гостей. Этот человек — настоящий герой. Он геройски дрался в Испании и Германии. Я видел, как он сражался. Я знаю, что он был тяжело ранен и чуть не умер, но воскрес, как Христос. Блау — железный человек.
Лэнг с трудом поднялся, подошел к радиоле, повозился около нее, и в комнате зазвучала мелодия «По долинам и по взгорьям».
— Только не эту красноармейскую ерунду, Зэв! — требовательно воскликнула Пэттон.
— Но это же настоящая музыка, — ответил Лэнг.
— Фрэнк! — обратилась Энн к Лэнгу.
— Никто тут не разбирается в музыке лучше меня, — заявил Лэнг. — Я знаю музыку от Палестрины до Аарона Копланда[139]. Вы слушаете сейчас прекрасную музыку, а если будете приставать ко мне, я заведу «Интернационал». Замечательная мелодия!
— Ну, так что же, товарищ! — продолжала Пэттон. — Отвечайте на мой вопрос.
— Бесполезно, мисс Пэттон, — сказал Бен, заметив краем глаза, что Сью Менкен и ее провожатый уже прощаются с Энн Лэнг. — Все равно вы по-своему истолкуете наши действия. Вы ненавидели русскую революцию и все то, ради чего она совершилась.