«Эй вы все, — по-испански пел про себя Бен, — тираны, буржуи!

Эй вы все, как вы нам мерзки!

Мы объединимся вам на гибель!

Да здравствует единство, коммунисты мы!»

В четверг вечером Бен увидел Левина. Тот сам подошел к нему, когда заключенные получали ужин.

— Ты помнишь меня? — спросил Левин.

Они уже спускались по гремящей железной лестнице, когда Бен обернулся и ответил:

— Здорово! Ну, как дела, земляк?

— Лучше некуда, — улыбнулся Левин.

— Давненько вы здесь.

— В следующий вторник меня отправят в тюрьму, буду отбывать наказание, — ответил Левин и добавил: — Слушай, Блау, я хочу извиниться.

— За что?

— За то, что оскорблял тебя, когда ты был здесь в феврале.

— Чепуха! — ответил Бен. — Так вас осудили?

— Ясное дело.

— И сколько дали?

— Пожизненно.

— Крепко! — Бен покачал головой. Стоявший за перегородкой охранник ткнул пальцем в сторону Бена и заорал:

— Эй, ты! Попридержи-ка свой язык!

За столом они молчали. Левин отдал Бену свой десерт, и Бен с улыбкой принял его, хотя и не хотел есть. По всему было видно, что Левин старался загладить свою вину перед ним. Бену стало жаль Левина. «Пожизненно! Вот это да! — думал он. — Провести всю оставшуюся часть жизни в тюрьме!»

Он вспомнил Назыма Хикмета, турецкого поэта-революционера, просидевшего в тюрьме более пятнадцати лет, и еще более примечательную историю об одном польском поэте (его имя он не мог припомнить), который провел в заключении двадцать лет, пока его не освободила Красная Армия. Поэту в тюрьме не давали ни карандашей, ни бумаги, и он все эти годы сочинял и заучивал на память поэму, составившую впоследствии книгу в сто страниц. Выйдя на свободу, он записал свое творение по памяти.

В пятницу, перед тем как присяжные должны были удалиться на совещание, Сэм передал Бену записку от Сью. «Мужайся, муж! — писала она. — Мы найдем выход, вот увидишь. Что бы ни решили присяжные, мы соберем необходимые для залога деньги, и у нас будет в запасе не менее двух лет, пока твою апелляцию начнет рассматривать верховный суд. Ну, а за это время может многое случиться. Милый ты мой Бен! Не вешай носа! Привет узнику!»

Бен отыскал глазами Сью и улыбнулся ей. Сью подняла руку со сложенными кольцом указательным и большим пальцами. Бен кивнул.

Присяжные удалились на совещание. «Долго ли они будут заседать? Какое решение примут?» Бен не мог не признать, что Сэм Табачник в своей заключительной речи поднялся до подлинных вершин адвокатского искусства. «Он потрудился на славу», — мысленно отметил Бен. С холодной логичностью Табачник доказал полную несостоятельность всех аргументов прокурора. Его речь, казалось, была способна тронуть даже камни.

«Довольно жить прошлым, — сказал себе Бен. — Довольно вновь и вновь переживать Испанию и вторую мировую войну. Нужно жить настоящим и будущим. Каждый день, проведенный даже здесь, ты должен использовать для дела, которому служишь. И если придется отсидеть все пять лет, ты должен использовать их так, чтобы оказаться еще сильнее, когда тебя освободят. Ты будешь все эти годы обречен на бездействие, но не превратишься, как Левин, в живой труп».

Какое это стихотворение Хикмет тайком вынес из тюрьмы? Оно называлось «Товарищам в тюрьме», Бен помнил только небольшую его часть:

Из установленного в камере репродуктора послышалось: «Внимание, внимание! Десять часов! Всем спать!»

Огонь в камерах погас. Бен лежал на кровати, уставившись в потолок. Внезапно ему на ум пришли слова из библий, которую он от нечего делать читал в этот вечер:

«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода.

Любящий душу свою — погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную…»

— Ты веришь в это? — громко спросил себя Бен. В то же мгновение на его лицо упал пучок света, и охранник Холкомб, тот самый, что прикрикнул на него днем, проворчал:

— О чем это ты бормочешь?

— Ни о чем, — приходя в себя, ответил Бен. — Просто разговариваю сам с собой.

— Ну, ты здесь еще не так долго, чтобы дойти до этого, — рассмеялся Холкомб и потушил фонарь.

«Я верю в это и не верю. Жизнь вечна? Но что это означает? Вот Ленин будет действительно жить вечно в сердцах миллионов людей всего мира… А Шекспир?.. А Иисус Христос?.. Подожди, но, как гласит легенда, Иуда, этот жизнелюб, повесился, однако о нем все еще помнят… Да, но как? Только как о человеке, предавшем плотника из Галилеи».

«Душа моя теперь возмутилась, — говорится в библии, — и что мне сказать? Отче! Избавь меня от часа сего! Но на сей час я и пришел…»

— Да перестань ты! — прикрикнул Бен на себя и закрыл глаза. — Чего доброго, ты начнешь сравнивать себя с Христом. Тебе же не угрожает распятие! Отсидишь как миленький пять лет, и все…

В субботу утром заключенный из соседней камеры постучал в металлическую стенку и, когда Бен подошел, коротко сказал:

— Держи.

Бен просунул руку сквозь решетчатую дверь и почувствовал, что ему вложили газету. Он был удивлен и обрадован, увидев «Дейли уоркер».

— Левин прислал, — пояснил заключенный.

— Спасибо, — ответил Бен.

«Присяжные удалились на совещание», — гласил огромный заголовок, и Бен почти до самого свистка, призывавшего заключенных на завтрак, читал статью Дейва Беннетта о судебном процессе. Проходя вдоль очереди, Бен увидел Левина и поблагодарил его:

— Спасибо, дружище!

— Встретимся на прогулке, — улыбнулся Левин.

В полдень у них была двухчасовая прогулка на посыпанном шлаком и окруженном высокими стенами дворе. Стояла нестерпимая жара. Раскаленный воздух казался неподвижным в этой мрачной тюремной коробке.

Левин организовал игру в бейзбол и предложил Бену принять в ней участие. Бен сидел на песке, неподалеку от стены, и отрицательно покачал головой.

— Чертовски жарко, — проговорил он. — Как вы можете играть в такую жарищу?

— Надо держать себя в форме, — ответил Левин. В руках у него была пара бит, и он размахивал ими, разминаясь перед игрой.

— Выходит, что вы здоровее меня, — заметил Бен с улыбкой. — Я пасую.

— Да брось ты! — отозвался Левин. — Тебе надо привыкать к этому. Вон в Ливенворте, куда меня переводят, еще жарче, чем здесь. Присяжные все еще заседают?

— Во всяком случае, так сообщали сегодня по радио.

На верху стены Холкомб слегка подтолкнул другого охранника, стоявшего рядом с винтовкой в руках, и сказал:

— Будь наготове! — Он кивнул на заключенных. — Может, увидишь сегодня кое-что интересное.

— О чем это ты? — спросил охранник, но Холкомб промолчал.

Они стояли и смотрели вниз, во двор. Бен сидел на земле, метрах в двух от стены, с намалеванной на ней надписью: «Заключенным запрещается приближаться к стене ближе, чем на два метра». «Но разве можно, черт возьми, взобраться на такую стену?» — должны были спрашивать себя заключенные, читая эту предостерегающую надпись.

— Когда-то я недурно играл, — говорил Левин, размахивая битами. — Смотри, Блау!

Бен взглянул на него, и Левин, высоко занеся биты, с силой ударил ими Бена по голове. Послышался сильный треск. Левин бросил на землю биты и закричал.

— Я убил негодяя! — вопил он. — Я убил красного мерзавца!