Она смеется и аплодирует, я потешно раскланиваюсь. Мы идем в «вечерний» бар, потому что «дневное» кафе прикрыла то ли налоговая, то ли санэпидемстанция. Мы едим шашлык, салат «Морской» и пьем томатный сок. Народ вокруг танцует под песни Верки Сердючки из прошлоновогодней «Золушки», пьет различные алкогольные напитки в больших количествах — одним словом, лечится.

Я провожаю ее домой, к счастью, мы теперь живем в одном корпусе. Поднимаясь по ступенькам, я читаю надпись на противопожарном щите: ПК-7 Ответственный Наумов АД. Огнетушитель здесь, а рядом нарисован красный петушок пламени, и вспоминаю, что однажды я видел карту рая. В Словакии есть такая местность, называется «Словацкий рай», название — замануха для туристов, и там, возле нашего отеля, висела такая замечательная карта — карта рая.

Мы подходим к дверям ее комнаты, я ее спрашиваю, не откажет ли она мне в любезности в этом году, а она отвечает прямо как в том фильме: «Всё, что угодно, только больше не пой, ладно?» Потом я лежу в постели и рассматриваю потолок ее комнаты — он также безалаберно выбелен, как и в моей. Все уже случилось, она возвращается из ванной, горячей воды, конечно же, нет, и я, обнимая ее, зачем-то все рассказываю ей о Мэри и о том, что произошло потом. Она внимательно слушает и спрашивает, зачем я это сделал. Я отвечаю, что не знаю зачем, но знаю почему. «И почему?» — «Потому, что так было надо!», — умалчивая о том, что поступил с Мэри так потому, что любовь — это свобода, а не зависимость, поэтому путь, по которому я прошел, — это путь освобождения, хотя я и проделал его через очевидное зло, причинив его другому человеку. Очевидное ли? Это сложный вопрос. На моей дороге к освобождению было препятствие, но я превратил его в средство.

Она снова смеется, и я снова ее целую, я тут совсем одичал за две недели без женской ласки. Тогда я спрашиваю, почему же в прошлом году она совсем не хотела меня, а она отвечает, что я ей казался каким-то совсем несерьезным, совсем пацаном, и ей со мной было неинтересно. Я удивляюсь, потому что и представить себе не мог, что какой-то женщине со мной может быть неинтересно, она говорит, что я самоуверенный, но это правильно, а я доканываю ее вопросом, почему же тогда в этом году все так славно получилось. А она отвечает: потому что я — совсем другой. «Какой?» — «Не знаю, отстань!» — «Заматерел, что ли?» — «Ну, что-то типа того, может быть», — отвечает она, и я отстаю.

Она уже спит, а я лежу и думаю, что хоть что-то случилось приятное здесь в этом году. Я слушаю мерные раскаты за открытым окном — молнии освещают комнату каждые пару минут. Вдруг раздается ужасный звук — с неба я не слышал такого никогда. ЭТО ГРОМ? Это гром. Он гремит, кажется, прямо на балконе, за стеклом жуткий лязг — и молния наполняет комнату мистическим светом. Все животные во мне на мгновение замирают от ужаса. Она просыпается, испуганно смотрит на меня, я говорю: «Шторм». Обнаженные, мы выходим на балкон — и зря это делаем, потому что ветер, и дождь, и молнии, вспыхивая и освещая бренный мир, наполняют белым блеклым светом море, которое пенится и ругается. Евпаторийского маяка совсем не видно. Я думаю, что хуже всего, наверное, сейчас дельфинам, если они не успели уплыть куда-то в сторону. Да и вообще, любой живой твари в эту грозу, наверное, жутко, и смотрю на паука, который живет в оконной раме. Он как раз сладострастно подбирается к мушке, попавшей еще утром к нему в паутинку, и понимаю, что далеко не любой. Ему, например, абсолютно пофигу. Может, он глухой?

Стихия злобствует до самого утра, и я не могу заснуть, думая, каково там дельфинам и сожрал ли паук свою цокотуху.

Утром все более-менее успокаивается. Она просыпается, потягивается, нагая и притягательная, женщина, которой я ничем не обязан и которая ничем не обязана мне. Я делаю ей комплимент: «Хорошо выглядишь!», а она отвечает: «Хорошо оттраханная девушка всегда хорошо выглядит!». Трудно спорить.

Оставшиеся два дня мы проводим вместе, потом я уезжаю, и мы даже не обмениваемся телефонами. Единственное, что я знаю о ней, так это то, что она из Беларуси, она же обо мне знает практически все, но только зачем это ей?

Герман и его соседи

Под занавес моих исканий судьба, вероятно, решила мне выдать порцию нежданных встреч.

На Крещатике, как обычно, полно народу. Я иду и смотрю, и как вы думаете, кого я вижу? Я вижу Татьяну, старшую дочь моих бывших соседей Кальченко, рыжеволосую поклонницу Анубиса. Она спокойно прогуливается и ест мороженое, в то время как половина нашего городка не может ее найти уже больше двух лет!

Я говорю ей «привет», она мне радуется, и тоже говорит «привет», и целует в щеку. Я ошеломлен, мне казалось, вероятность нашей встречи равна нулю, а она вдруг происходит так запросто, и я совсем не уверен, что после всех разборок она вообще рада меня видеть, но, судя по всему, ей не свойственны излишние моральные терзания.

— У тебя есть немного времени?

Она смотрит на часы.

— Через полтора часа я должна быть в посольстве. Я как раз есть хочу, давай что-нибудь по-быстренькому слопаем?

— Уезжаешь?

— Ага! — Мы спускаемся в «Глобус» поесть картошки с селедкой.

— Работать или замуж?

— Не. В гости, а там посмотрим.

— К кому, если не секрет?

— К младшей сестре. — Я удивляюсь. — Она там поработала немного, так сказать, по стопам, а потом решила, что лучше вот так будет. Повезло. Человек хороший, небогатый, но хороший, маленький городок, свой дом, даже огород есть, машина и все такое. В общем, по нашим меркам вполне приемлемо.

— Хочешь остаться там? — Мы берем эту картошку, как и хотели, с селедкой, картошка какая-то подозрительно большая, не из Чернобыльской ли зоны, шучу я. Она улыбается.

— Посмотрим. Наташа дочку уже забрала, посмотрим.

Я спрашиваю ее, знает ли она о том, что родители ее переехали, а в их старой квартире уже заканчивается ремонт, и что наш сосед, Григорий Андреевич, старый партизан, недавно умер? Она говорит, что да, конечно, они давно уже купили новую квартиру, что здесь удивительного, это нормально, а Андреевича жалко, хороший был дедок, боевой… И тут я задаю ей самый главный вопрос: что она может сказать по поводу всей этой суеты вокруг убийства на Первомайской, знает ли она, что делал «фольксваген-жук» испанца Сезара Герреро у нашего подъезда в то время, когда убивали этих несчастных пятерых, и где был в это время сам Сезар, который показал следствию, что катался на автомобиле с ней, Татьяной Соколовой, в девичестве Кальченко, что она и подтвердила следователю Романову на допросе? Хотя сама она в это время изучала египетскую мифологию и занималась сексом в соседней квартире со мной, Германом С., которого в результате, в том числе и этого бардака, чуть не упекли пожизненно?

Татьяна отвечает, что слышала о моих проблемах (ха!). Но что она могла сделать, когда ее давний знакомый еще по греческим делам Сезар (о которых лучше просто никому ничего не рассказывать, потому что это была такая дурь, в которую она вляпалась, что, наверное, всю жизнь теперь не развяжется) попросил ее об этом? А у нее менты спросили очень быстро, буквально в тот же день вечером, об убийстве она даже еще ничего и не слышала («ой ли?!»). А потом поздно уже было что-то менять, могли запросто пришить соучастие и все такое, ей вообще пришлось на какое-то время уехать, но она рада, что у меня все обошлось… Она говорит быстро, явно нервничая и стараясь быстрее закрыть тему.

Но я уже знаю, что пришел ответ из Интерпола, журналюги добились, пусть и через полгода, но молодцы все-таки, пробили тему. И факт заключается в том, что испанец действительно в бизнесе. Он долго торчал в Греции, оттуда его подали в международный розыск, и он упер в Украину, потому что здесь «есть, где спрятаться», как говорил водила из «Места встречи изменить нельзя», прямо тебе Сокольники, увеличенные многократно, но, скорее, по другой причине — искать тут вряд ли будут, пока не засветился. А он засветился, да еще как, но, как ни грустно, в нашем случае это ничего не меняет, а все из-за этого дурацкого кофе, который не вовремя пришли попить покойные ОБОПовец и его жена. И этот Сезаришко продолжает делать свое черное дело, то есть спокойно себе жить и развлекаться, а Вадька Журавлев сидит на «зоне» за то, чего не совершал, и ждет Соню на свидания, если они, конечно, у него бывают, и если Соня еще помнит, как его зовут. И тут Татьяна мне рассказывает об обыске в моей квартире, о чем я и так знаю, и о пани Польской, и о Литрофаныче. Я шокирован этим известием, я не верю, что так бывает. Оказывается, своим освобождением я во многом обязан своим соседям?!