«Жду тебя…»
Словом останавливающий дождь…
Жду тебя.
Ты городом идешь,
А ведь должен я к тебе идти.
За окном —
качающийся дождь
На твоем заведомом пути.
Я ведь знаю, что и так тяжел
Этот скользкий путь
по февралю,
Надо сделать так,
чтоб дождь прошел,
Потому что я тебя люблю.
Я ведь тоже знал и позабыл,
Но надеюсь, что не навсегда,
Слово, что поэт произносил,
И кончался ливень без следа.
А теперь, немотствуя порой,
По прошествии немалых лет,
Не могу над милой головой
Разогнать дождинки —
слова нет.
Я ведь знаю, что твои мечты
И мои — на родственном пути,
Что беду чужую можешь ты
Невзначай руками развести.
Много слов я знаю наизусть,
Но одно забытое влечет,
Умоляю, чтобы эту грусть
Ты на свой не принимала счет.
Посещение
Я ждал тебя на улице, в метро,
В монастырях с огромными глазами.
Я ждал, на медь меняя серебро,
У телефонных будок. Ждал часами
(И между часовыми поясами),
Как в юности, когда не знаем сами,
Куда звонить, где зло, а где добро.
В минуту давнюю, не дорогую,
Глаза случайным блеском ослепя,
Я ждал тебя, когда я ждал другую,
Возможно, где-то около тебя.
А ты в порывах ветра и сирени
С другим стояла, выйдя на крыльцо,
И, может быть, все медлила в смятенье
И молча думала: не то лицо.
«Красивый, старый, черный дом…»
Красивый, старый, черный дом,
Ведь и такой случится час,
Что некий день, задев бортом,
Перенесет куда-то нас.
Я даже рад, что я поэт,
Что и потом смогу сказать,
Когда весь этот белый свет
Я перестану осязать.
Красивый, старый, черный дом,
Ты показался нынче мне
Раззеленевшимся кустом,
Расцветшим в полной тишине.
Что говорить о тесноте
И поминать о примусах.
Есть и в наружной красоте
Такая даль, как в небесах.
В какой несбыточный музеи
Перенести твое крыльцо,
Где мне и в сумраке ночей
Светили руки и лицо?
Красивый, старый, черный дом,
Ты показался нынче мне
Раззеленевшимся кустом,
Расцветшим в полной тишине.
А воздух помнит все дома,
Запечатлевшиеся в нем,
Как память сердца и ума,
Красивый, старый, черный дом.
«Цветущая ветка с надломом…»
Цветущая ветка с надломом,
Сирень среди этой ольхи
Повеяла чем-то знакомым,
как старые чьи-то стихи.
Два дуба темны, как ворота,
Распахнутые навсегда…
Здесь явно отсутствует
кто-то
И тянется кто-то сюда.
Из софийской тетради
I
Тебе обещал я деревья,
Которые будут зимой
В Софии, красивой издревле,
А то и на Шипке самой.
Но весть о внезапной кончине
Меня позвала одного.
И вот я в Болгарии ныне
Один ни с того ни с сего.
Один в серебристую темень,
Слегка от дороги устав,
Брожу под деревьями теми,
На похороны опоздав.
Тебе обещал я деревья,
Которые будут зимой
В Софии, красивой издревле,
А то и на Шипке самой.
Здесь очень короткие зимы.
Не то что в России у нас.
Поэтому неотразимы
Снега, что со мною сейчас.
Деревья стоят, как скульптуры
В огромной живой мастерской,
Где лепят натуру с натуры,
А радость мешают с тоской.
Ведь можно из южного снега
Такое слепить небесам!
А он это делает сам,
Свалившийся с самого неба.
Снег лепит себя на деревьях.
Он лепит тебя и меня.
И всех, как в старинных поверьях,
Доживших до светлого дня.
Мне кажется, в белой гвоздике
Могилы и клумбы сейчас,
Где снег не большой, а великий,
Идет, суеты сторонясь.
Я тоже поэт повседневья.
Как снег, я летаю зимой.
Тебе обещал я деревья,
И эти деревья — за мной.
II
Балканский сырой ветерок,
Снежок легче пуха и дыма.
Мелькающий, как между строк,
Меж ветками неуловимо.
Я в комнате свет погасил,
И сразу окно осветилось…
Гора заснеженная. Синь
Предутренняя появилась.
Прозрачный февральский туман
С горы потянулся к предместью,
Как знак, а не самообман…
И все это было мне вестью —
И снег, и зеленая высь,
И белый цветок на столе,
И солнечный зайчик, как мысль
О том, что ты есть на земле.