— …А тут будут плавать ваши кресты, — вставил бригадир.

— …Вы о будущих людях печетесь, а я счас мамину карточку на земле, втоптанную — после этих боровов твоих — подобрала!

— Носарева! — не выдержал Воронцов. — Выбирай выражения!

— А ты сам, Воронцов, голос не подымай! — двинулся на него дед Егор. — Я родился тут, и отец мой родился тут. И дед! И покуда я тут хозяин — ты меня не зори! Дай дожить без позору!..

— Пинегин! Павел! — поверх голов крикнул Воронцов.

От пристани показался бригадир совхоза Павел Пинегин. Воронцове ходу обрушился на него:

— Шляешься черт знает где! А тут кладбище громят! Кто позволил?! Кто команду на это дал?!

Павел оторопел.

— Я-то при чем?

— Ты — бригадир! Значит, за все тут в ответе!

— Дак я разорвусь, что ли! — вскипел Павел. — Вы ж сами меня в поселок послали! И указаний по кладбищу я никаких не давал!

— Ладно, — перебил Воронцов. — Разберись тут с народом. Я — в конторе…

Воронцов повернулся и ушел, Павел поглядел вслед. Перевел взгляд на односельчан и вдруг яростно сплюнул:

— Тьфу!

Изба Дарьи.

…Ночевать пришел к матери. Содрал с себя сапоги, вынес в сени. Босиком прошел к столу. Сел. Перед ним горячая картошка с опятами, яичница, хлеб, огурцы, молоко. Сама Дарья сидела на лавке.

Павел ковырнул вилкой, бросил. Есть не хотелось. Сидел, наклонив крупную, лысеющую голову. Стучали на стене дешевые ходики. Звук маятника уходил куда-то и опять приближался.

Павел спиной чувствовал взгляд матери и наконец не выдержал;

— Ну чем я тебе виноватый? Чем?.. Могу я, один, на все стороны разорваться? Технику — сдай! Технику — прими! Тут — догляди! Там — усмотри! А тут новый приказ: колхозного урожая под воду не оставлять. К сентябрю чтоб — ни кустика, ни колоска, ни травинки на острове! А сколько до этого сентября осталось? Вот и уследи каждого дурака, который без времени могилки зорит!

Дарья краем платка смахнула набежавшие слезы.

Павел коротко, шумно вздохнул.

— Переезжала бы ты в поселок, мать. Квартира — три комнаты. Забот — никаких… Соня тебя ждет. Че тут сидеть? Когда-никогда, переезжать придется.

Дарья, всхлипнув, умолкла. Подняла на него глаза, и Павел понял, о чем она опять будет просить.

Вздохнув, отодвинул миску.

— …Не до могилок сейчас, мать. О живых надо думать. Станет посвободней, перевезем могилки. И деда и бабку. Сговорюсь с кем-нибудь, чтоб не одному, и перевезу.

Павел содрал пиджак, бросил его на лавку. Шлепая по полу босыми ступнями, пошел к кровати. Тяжело лег и сразу закрыл глаза.

Дарья долго смотрела на сына.

Павел отвернулся к стене, натянул одеяло на голову и отгородился от пристального взгляда матери.

Дарья тяжело вздохнула.

Двор Егора.

И вот для Настасьи и Егора наступил день отъезда с Матёры.

Настасья отворила ворота. Егор выкатил тележку на улицу. На ней громоздились кровать, сундук, две табуретки, узлы, стол, таз. Груз покосило, и Егор кинулся увязывать его опять.

— Егор, погоди!

Схватив мятое цинковое корыто, Настасья начала пристраивать его поверх узлов.

— Куды, мать его мать! Куды? — закричал Егор.

— Нет, ты погляди: совсем доброе корыто. В ем воду держать можно…

— Брось где лежало!

Егор кинул корыто на дорогу.

Настасья вернулась к дому.

Долго стояла средь двора, не зная, за что приняться. Все хотела припомнить, что надо найти, и не могла вспомнить, что именно.

Заглянула в клуню, в сарайчик. Зажгла огарок свечки. Поискала с огнем в сенях, в кладовке, за печью. Средь дня бродила с горящей свечой по двору.

Увидела под крылечком старенький, самотканый коврик. Сказала:

— Ты че тут лежишь?

Взяла его, постояла, подумала, положила на старое место, ласково приговаривая:

— Тебе ли ехать, жизнь менять? Оставайся тут, будто на пензии.

Вытащила тазик для варки варенья.

— А ты не прячься, поедем. Эдак я бы и сама осталась, да нельзя.

И вновь — закружила, как овца, по двору. Искала что-то безнадежно потерянное, что и отыскать-то уже, как прожитую жизнь, невозможно. И все приговаривала:

— Да где же оно, господи, где?

И вдруг, обернувшись, увидела…

…Дарью. Та жалостливо глядела от ворот на Настасью и, видно, наблюдала за ней давно.

— Дарья? Ты че там?..

И вдруг задрожала губой. Прислонилась лицом к столбу навеса. Заплакала в голос:

— Да это че теперь будет-то? Че? Я от вас еду? Зачем?..

Перестала так же внезапно. Утерла глаза рукавом. Пригласила:

— Ты заходи, заходи!.. Егора — жалко. Все плачет Егор-то, все плачет, — и умолкла.

Возвратился Егор.

Пришли проститься старухи: Татьяна, Катерина, Сима с Колькой. Забежал Павел. Оглядел двор.

— Что, дядя Егор, собрался?

Егор только отмахнулся.

— Самовар-то берешь? — спросила Сима.

Все поглядели на самовар, начищенный, празднично сияющий возле порога.

— Не задавит, — сказала Настасья. — Сама, на руках понесу. А заворачивать из дому нельзя, в лодке уж заверну.

— Пошто нельзя-то?

— Чтоб видел, куда ворочаться. Примета такая, — сказала Настасья.

— Нам теперь ни одна примета не подойдет…

Умолкли.

— Ладно, поехали! — Егор двинулся к воротам.

Растерянно потоптавшись, Настя подняла самовар, глянула на открытую дверь, снова поставила его на землю.

Начала, торопясь, не попадая ключом в замок, запирать дверь. Замкнула. Закричала Егору:

— Егор!

Тот, выкатывая с Павлом тележку, запнулся:

— Чего?

— Ключ-то куды?

— В Ангару кинь…

Егор сплюнул под ноги. И, больше уже не задерживаясь, поворотился в заулок. Настасья, жалко скосив лицо, глядела ему вслед.

— Дай сюды, — сказала Дарья и, зажав в кулаке ключ, добавила: — Заходить буду, доглядывать.

— Ворота запирай, — напомнила Настасья. — А то скот наберется, напакостит.

Снова подняла самовар, оглядела подруг, опять поставила на землю. Начала прощаться: по очереди совала им ладошку и все повторяла:

— Ниче… Ниче… Может, еще ниче…

Берег реки.

Тележку с сундуком помогал везти Павел.

Егор шел сбоку, придерживал, чтоб не свалилось. Старухи поспешили следом.

На пол пути встретился Богодул, в сопровождении своего пса, и пристроился к тележке сзади.

Лодка с грузом ждала у мостков. Спустились к воде. Настасья поставила самовар в носу лодки. Вернулась к подружкам. Опять начала прощаться. Снова совала ладошку, приговаривая:

— Ниче, может, еще ниче…

Егор поторопил из лодки:

— Настасья!

Настасья вошла на мостик. Оглянулась. И переступила в лодку. Егор трижды — направо, налево и прямо — поясно поклонился Матёре. И — отчалил… Лодка сползла в воду, оставив глубокий след на берегу. Волна быстро заполнила его водой и откатилась, не размыв след.

— Настасья! — закричали старухи (за кадром).

Настасья глядела на…

…удалявшийся берег, на старушек подруг…

…обтирала руками слезы и, дрожа губами, все бормотала:

— Ниче, может, еще ниче…

Но вдруг, словно подломилась, рухнула ничком на узлы и завыла.

Егор застыл напряженной спиной.

Дарья долго глядела им вслед. Потом перевела взгляд.

Караван барж, идущих на ГЭС.

След от моторки почти замыло, а там, вдали, обдавая волной суденышко, к ГЭС торопились самоходные баржи с техникой.

Берег реки у деревни.

…Домой возвращалась знакомым, ухоженным путем.

Сперва через угор, откуда видать чуть не весь остров…

Листвень.

…мимо огромного вечного лиственя, могуче возвышавшегося над всем вокруг…

Лесная поляна.