21 марта. Видела в коридоре Балдина. Он сказал: Валерка отпущен из милиции, уехал в Свердловск. Следствие не закончено. Всех будут судить.
«Ох, Миша, что вы наделали», — сказала я Балдину.
«Мы с Валериком боролись за справедливость!» — ответил он.
«Неужели ты подбивал Валерика на эту дуэль? Какая же тут справедливость?»
«Что ты его защищаешь! Он же трус, твой Киря!»
«Ты тоже трус».
«Помолчала бы, Комиссар!» Наглость Балдина меня удивила и обидела. Меня еще никто так не оскорблял. Не могу прийти в себя от обвинения. Кажется, и Люба, которая дружит с Мишкой, и Гуля, и Аня ко мне относятся очень плохо. Но я люблю Кирилла!
23 марта. Сегодня в коридоре общежития появился Кирилл. Он хромает. Был обут в валенки, ничем не отличался от других ребят. Мы с ним поговорили очень мало. Хочет уехать из общежития к своей группе в Ялуторовск. Быстрехонько собрался и, хромая, ушел на автобус. Поедет с вокзала поездом. Ох, сердце мое разрывалось на части. Я не пошла провожать его: у нас была работа — мы штукатурим цех.
Как я буду жить без Кирилла? Неужели уехал из моей судьбы навсегда? Я тебя уважала, а теперь люблю безумно… Неужели мы будем лишь вспоминать дни, проведенные вместе? Жизнь разломана. У меня нет никого роднее Кирилла… Никого… Всему виной Подкидышев. Нет ни одного парня, которого бы девушка прогоняла: «Не приходи ко мне», а он, как собака, прибегал… Наверное, Подкидышев обзывает меня лживой, коварной, подлой. Дорогой друг, годы идут, их не остановишь, приходят более острые ощущения. Мне жаль тебя, Валерка. Тебя засудят. Ты был немилосерден. Ты имел винтовку, но не пощадил Кирилла. Ты стрелял в безоружного, как в зайца. Это подло. Если из-за тебя я расстанусь с Кириллом, то будь ты проклят! Я не смогу жить без Филина.
27 марта. Думаю о Кирилле и о Подкидышеве. Написала стихотворение от имени Кирилла к Валерке.
Кирюшенька, милый, отзовись! Вечером танцы. Но я не пойду. Нет света и радости без тебя.
Готовится комсомольское собрание «О комсомольской дисциплине». Я не принимаю никакого участия.
ТЕТРАДЬ № 10. ПТУ
28 марта 1964 г. Болею гриппом. Ослабла от переживаний. Собираются в комнате девочки, болтают о чем-то, будто чирикают. А я думаю только о Кирилле. Моя юность, самое светлое, самое радостное связано с ним. Он моя совесть, разум мой, защитник мой, честь моя.
29 марта. Приходила женщина-врач. Выписала лекарства. Глотаю пилюли. Люба и Гуля приносят в комнату мне еду, заботятся, спрашивают о самочувствии. Люба поинтересовалась, не пишет ли мне что-нибудь Кирилл. Нет. Не пишет.
30 марта. Зашла в комнату, где жил Кирилл. Увидела его пустую заправленную кровать, и две слезинки выкатились из моих глаз. Слезы, как гири, ложились на мое сердце, как на чашу весов. Я утерла их, но поняла, что плачет моя душа и нет платка утереть ее. Милый мальчик, буду любить тебя всю жизнь, хотя бы судьба свела тебя с другой. Милый, несчастный мой дружок. Судьба в лице Валерика решила разлучить нас с тобой.
Ушла по коридору к красному уголку. Тут никого не было. Успокоилась. Потом нашла Гулю Булатову, она повела меня к складу, всем выдавали лыжи. Я еще хвораю, но чувствую прилив сил. Покаталась на лыжах.
2 апреля. В красном уголке было заседание комитета комсомола. Собралось человек пятнадцать, сидели замполит, воспитательница Раиса Петровна. Выступил сначала секретарь комитета Орлов. Он сказал: в училище случилось два чрезвычайных происшествия. Одно — Мишка Балдин порезал ножом Лешу Пахотина, другое — этот же Балдин стал соучастником дуэли между Филиным и каким-то приезжим Подкидышевым. Следствие еще не закончено, но эти два несчастья свидетельствуют, что в училище ослабла учебная и комсомольская дисциплина. Потом Орлов обвинил во всем Половникова, члена комитета комсомола, который в дуэли был секундантом, и предложил исключить его из рядов ВЛКСМ. Саша Половников сидел в углу. Крепкий, невысокий, с русой челочкой. Он встал и ответил на вопросы замполита: дуэль была устроена честно, Филин струсил.
«Ты знал, что будет стрельба из оружия, и не счел нужным предупредить педагогов?»
Саша промолчал.
«В училище запрещено ходить мальчикам со стороны, у нас есть внутренний распорядок. Подкидышева следовало отвадить от посещения нашего общежития и без всякой дуэли», — поучали Сашу.
«Какую роль ты, Саша, выполнял в этой дуэли?»
«Дуэль была честной», — упирался Половников.
«На чьей стороне ты был?»
«На стороне Филина».
«Почему же Балдин, тоже наш учащийся, был на стороне Подкидышева»?
«Они из одного детдома».
«Ты знал Подкидышева?»
«Мы учились в одной школе, я в девятом, а он в шестом».
«И ты, комсомолец-активист, старший товарищ, не отговаривал Балдина и Подкидышева от преступного поединка?»
«Разве было бы лучше, если бы они дрались без правил? Печорин сам меня просил».
«Кто Печорин?»
«Филин».
«У вас у всех, что ли, клички? — Замполит был возмущен. — Ты хоть понимаешь, что участвовал в преступлении против жизни своего товарища?»
Саша не ответил. Замполит рассердился.
«Ну что с тобой, Саша, делать?»
«Они дрались честно», — упрямо повторял Половников, и тут он глянул на меня, хотел что-то произнести, но отвернулся. Испугалась. Сидела ни жива ни мертва, боялась, что он выдаст меня.
«Филин струсил, убежал в кусты», — сказал Саша.
«Он мог погибнуть от выстрела негодяя».
«Нет, Подкидышев честный парень! — возражал Половников. — Он не хотел стрелять, ждал, что Филин перед ним извинится».
«Вот что, Половников, — обратился к нему секретарь комитета комсомола Орлов. — В голове у тебя сумбур. Ложное представление о чести. Дуэли запрещены. Удивляюсь, что ты не раскаиваешься. Ты старший товарищ, организатор дуэли. Балдин и Подкидышев моложе тебя. Балдина зовут чудаком, но он догадался позвать милицию. Предлагаю исключить Половникова из членов комитета и из комсомола».
Было еще долгое препирательство, спор. Половникову вынесли строгий выговор. Мою фамилию на заседании не упоминали. Спасибо Раисе Петровне.
3 апреля. Кирилл, где же ты? Почему не пишешь? Уехал в Ялуторовск и стал недосягаем. Сегодня в коридоре общежития встретилась с Половниковым. Хотела обойти его стороной, но преградил мне дорогу.
«Ксеня, своих не узнаешь?»
«Это ты-то свой?»
«А чем я провинился?»
«Предал Кирилла!»
«Чего ты понимаешь, Ксеня! Сама скоро раскусишь…»
«Никогда!» — возмущенно крикнула я и отошла от него. Чувствовала, что он смотрит мне в спину. Неужели Кирилл струсил? Нет, я не могу в нем ошибиться, ты не прав, Саша! Ты же был вместе с Кириллом, а теперь против него… Достала из тумбочки томик стихов М. Ю. Лермонтова, когда-то подаренный Валериком. Вот строки, которые выражают мое настроение: «Я не хочу, чтоб свет узнал Мою таинственную повесть; Как я любил, за что страдал, Тому судья лишь бог да совесть!.. Им сердце в чувствах даст отчет, У них попросит сожаленья; И пусть меня накажет тот, Кто изобрел мои мученья…»