Помимо всего прочего, использованные аргументы вновь не решили проблему: Сальвиати удается доказать, что гелиоцентрическая система объясняет наблюдаемые явления более элегантно, чем система геоцентрическая, но ему никак не удается доказать ее верности. Более того, он пропускает тот факт, что система Тихо Браге тоже весьма хорошо соответствует наблюдениям.
Чтобы переломить патовую ситуацию, в четвертый день в бой вводится знаменитая теория морских приливов. Но перед тем, под самый конец третьего дня, появляется новый и неожиданный аргумент. Он основан на открытии солнечных пятен и вводится в оборот с размахом:
Тогда выслушайте эту удивительнейшую и необычную новость. Первым открывателем и наблюдателем солнечных пятен, равно как и всех иных новых небесных явлений, был наш приятель из Академии Рысьеглазых: открыл он их в 1610 году (…)
"Наш приятель из Академии Рысьеглазых" – это определение, которым Галилей пользуется в Диалоге для обозначения самого себя.
Повторив эту безосновательную претензию, он приписывает себе еще одно открытие Шайнера: а именно, что Солнце, а вместе с ним пятна на нем, вращается вокруг оси, которая наклонена по отношению к плоскости эклиптики. В результате, пятна путешествуют вокруг Солнца по "наклоненным" окружностям (если глядеть с Земли). Кривая их орбиты меняется в зависимости от положения Земли – точно так же, как для глаза меняется форма наклоненной юлы, которую мы обходим по кругу. Следовательно, делает вывод Галилей, меняющиеся кривые, по которым "бродят" солнечные пятна, доказывают, что Земля движется вокруг Солнца, "чего никогда нельзя было бы вывести из какого-либо иного явления с такой уверенностью и со столь убедительной силой".
В этом моменте бедный Симпличио становится релятивистом и верно замечает, что кривые перемещения пятен выглядели бы одинаково, независимо от того, то ли если бы Солнце вращалось вокруг Земли, то ли наоборот. Сальвиани приступает с низвержению данного аргумента: если мы примем, чтоСолнце вокруг Земли, тогда пятна будут выглядеть точно так же, если предположить, что ось вращения Солнца всегда остается параллельной самой себе, что он считает "делом сложным, если вообще невозможным для принятия". Получивший выговор Симпличио выходит из спора, а Сагредо восхищается тем, что "среди стольких тонких, когда-либо услышанных мыслей, никогда не встречался я с чем-либо, что с одинаковым восхищением переполняло бы мой разум и вызывало столь сильное впечатление".
Это неслыханно! Сальвиати доказывает свое, утверждая, будто бы в принципе невозможно, чтобы одно небесное тело вращалось вокруг другого, сохраняя параллельность своей оси относительно себя самой. А ведь именно так Земля движется вокруг Солнца: ось ее параллельна себе самой при постоянном наклоне в 23 1/2 градуса. Раз было исключено, чтобы солнце двигалось подобным образом, то точно так же исключено было, чтобы именно так двигалась Земля. Но в последующей части Диалога Галилей подробно объясняет, почему Земля движется именно так, и поясняет, что сохранение постоянного наклона оси "не доставляет каких-либо трудностей".
Изменение формы траекторий солнечных пятен была столь же очевидным последствием наклона солнечной оси, как смена времен года является последствием наклона оси земной. Ничего сложного здесь нет. Тем не менее, две страницы, на которых Галилей доказывает Симпличио (в английском издании Диалогов, это стр. 362-364 – Прим.Автора) его неправоту, принадлежат к числу наиболее темных и непонятных во всей книге. Галилей применяет там типичную для себя тактику сбивания тезисов противника без представления собственных. На сей раз он не пользуется для этой цели сарказмом, но методом затемнения проблемы.
Нет никаких сомнений в том, что теория морских приливов Галилея основывалась на бессознательном самообмане. Но в свете вышесказанного, не может быть сомнений и в том, что аргумент относительно траекторий солнечных пятен был сознательной попыткой замутить вопрос. Представить постоянный наклон оси вращающегося небесного тела в качестве новой и непонятной гипотезы в ситуации, когда любой ученик со времен Пифагора знал, что это и есть причина, по которой после зимы наступает весна; затемнить эту простенькую проблему, ссылаясь на новизну открытия солнечных пятен, и одновременно представить запутанную систему Коперника как совершенно несложную – все это входило в принятую Галилеем стратегию, рожденной от презрения к интеллигентности его современников. Как мы уже убедились, ученые частенько вели себя маниакально, опять же, имелась у них склонность мухлевать по мелочам, но маскарад, представленный Галилеем, в анналах науки является чем-то исключительно редким.
Четвертый и последний день Диалога практически полностью посвящен теории морских приливов, изложенной более подробно. Годичные отклонения в регулярности приливов объясняются наклоном земной оси; ежемесячные отклонения – ежемесячными изменениями орбитальной скорости[328]. Кеплер, объяснивший явление приливов притяжением Луны, просто запутался, ибо, хотя "он и обладает независимым и понятливым умом, (…) наслушался утверждений о господстве Луны над водами, о скрытых свойствах и тому подобных детских россказнях"[329].
Что еще изумляет в Диалоге, это то, что Галилей не только сознательно и ошибочно представил систему Коперника как нечто необыкновенно простое, но, похоже, и на самом деле не отдавал себе отчета в ее сложности. Никогда он слишком сильно не интересовался скучными подробностями планетарной теории, да и не было реальной причины, ради которой ему нужно было продираться сквозь главы De revolutionibus, посвященные техническим проблемам. Если бы он все же сделал это, то не мог бы считать, будто бы все планеты движутся с одинаковой угловой скоростью, равно как не мог приписывать Копернику утверждение, будто бы Луна либо светит собственным светом, либо она прозрачна для света солнечного (английское издание Диалога, стр. 342f). О неразрешимых трудностях, которые навязывала коперниканская система, мы узнаем лишь из брошенного на полях замечания:
(…) каким образом каждая планета ведет себя во время своего отдельного движения, и какова точно форма ее орбиты, то есть то, что в разговорном языке называется теорией планеты, мы до сих пор не может разрешить не подлежащим каким-либо сомнениям образом; доказательством этому является Марс, который доставляет современным астрономам столько трудностей (английское издание Диалога, стр. 462).
Эти слова были написаны через двадцать лет после того, как Кеплер определил орбиту Марса и уложил новый фундамент под планетарную теорию[330]. Правда такова, что после своих сенсационных открытий 1610 года Галилей забросил как наблюдения, так и работу над теорией астрономии в пользу пропагандистской кампании. Когда он писал Диалог, то дано уже перестал держаться наравне с новыми достижениями в этой отрасли, и что он позабыл даже то, что сказал по этому поводу Коперник.
5. Imprimatur
Рукопись была закончена в январе 1630 года. Галилей собирался осуществлять надзор за печатью в Риме, но немедленно отправиться туда не мог. Приятели заверяли, что никаких сложностей не будет. Верный отец Кастелли, который теперь проживал в Риме, написал Галилею, что Урбан VIII заверил Кампанеллу во время аудиенции, что "если бы это зависело от него, запрет 1616 года никогда бы не увидел света". Другой член старой гвардии, монсеньор Чиамполи, теперь уже папский секретарь, написал, что в Ватикане "более скучают по Галилею, чем по любимой женщине".
В Рим Галилей прибыл в начале мая, Урбан VIII тут же удостоил его длительной аудиенции. Папа еще раз подтвердил, что ученому разрешается дискутировать относительно достоинств системы Коперника, но при условии, что он будет рассматривать ее исключительно в качестве гипотезы. При этом он был против предполагаемого названия книги, Диалог о приливах и отливах моря, который делал излишний акцент на физическое доказательство, и предложил назвать книгу Диалог о двух важнейших системах мира. Но он явно был слишком занят, чтобы прочитать книгу самому – этим заданием он поверил цензоров.