Говорили, что в тот день «черные» пришли в полном составе, не хватало всего одного человека. Даже по болезни ни один не остался дома. Ряды, на которых сидели более четырехсот представителей «черных», были немы, как в рот воды набрали, что их сильно выделяло на фоне хунвэйбинов и «красного окружения», где все время царило возбуждение, восторги, выкрики.

В самом начале, когда только произошло такое разграничение рядов по классовому признаку, «красным» и «окружению красных» пришлось это не по душе, остался какой-то неприятный осадок. По сути одноклассники, сидевшие за одной партой, обучавшиеся в одной группе, раньше вместе ходившие в школу, вместе возвращавшиеся домой, даже в начальною школе учились вместе и вдруг их разводят в два классово противостоящих лагеря, как расставляют шахматы перед игрой. До поры до времен красные и черные были уложены в одну коробку, но теперь их разложили в две отдельные, а когда придет время «борьбы не на жизнь, а на смерть», их расставят на политическую шахматную доску, разделив на «чужих» и «своих». Что касается учащихся средней школы, то в целом это их нисколько не обрадовало.

В первый день «красные» еще могли возвращаться домой вместе с теми соучениками, который были зачислены в «особый список», но разговаривали гораздо меньше чем раньше. Те и другие проявляли осторожность, избегали тем, касающихся политики. На следующий день обе стороны, испытывая определенное психологическое размежевание, под благовидными предлогами возвращались домой разными путями. На третий день, встречаясь в школе, лишь обменивались приветственными жестами. Повседневная близость сокращалась. На четвертый день, завидев друг друга, отворачивались, делая вид, что не заметали. На пятый и шестой день уже стали чужими. Через семь-восемь дней все ясно понимали, что прошлые отношения не вернуть, теперь вступили в силу отношения «красный» — «черный». Вскоре «красные» и «окружение красных» получили самое высочайшее и самое новейшее указание с подробным разъяснением классов и классовой борьбы, и то, что не нравилось, стало нравиться, о чем не соглашались, стали соглашаться. А еще немного погодя как домашние и дикие собаки набрасывались один на другого.

В «особых списках» оказались те, у кого красивая внешность, те, кто умен и смышлен, те, кто нравился учителям, те, у кого домашние условия жизни были получше чем у других (к сожалению, всем им не хватало красоты. Они не принадлежали к буржуазии или к мелкой буржуазии, но были «каппутистами разных рангов), высокомерные по своему характеру женщины (тоже к большому сожалению, независимо от степени высокомерия), и те из мужской половины, которых учителя и соученики всегда считали очень способными учащимися (способность сама по себе явилась злом), «особые списки» однажды дали возможность «красным» и «красному окружению» утолить жажду мести. Чем тяжелее прошлое семьи, чем беднее она была сейчас, чем больше ее прославляли, тем больше это приводило к тому, что малейшее преимущество в материальном уровне жизни вызывало величайшую ненависть. Подобная ненависть, войдя в человеческую душу, приводила к психологии, подобной классовому реваншу. Такая психология породила бездушные поступки.

Для того, чтобы учащийся средней школы мог поступить в среднюю школу высшей ступени, а, следовательно, в последующем и в высшее учебное заведение с пролетарским воспитательным уклоном, надо иметь красное происхождение, чистую семейную биографию и такой ценз , как проявление «революционности» во время «Великой культурной революции», надо получить горячую поддержку большинства учащихся средней школы. Обладание повязкою хунвэйбина было почти равнозначно получению в руки аттестата об окончании средней школы и извещения о зачислении в высшую среднюю школу. Говорили, что главари хунвэйбинов могли «от имени революции» посылать людей на учебу в престижные университеты, чтобы подготовить преемников для партийных и государственных руководителей различных рангов. Выдержать экзамен по «революции» гораздо легче и приятней чем по математике, физике, химии, языку и литературе, истории, географии. Поэтому, кроме «семи черных», все с радостью поддержали реформу образования. Почему бы и не разрушить «буржуазную теорию обучения», в которой на первое место ставились знания?..,

Немного погодя хунвэйбины давали коллективную клятву.

Я тоже вынужден был подняться с места рядом с Ван Вэньци, чтобы отправиться в лагерь хунвэйбинов. В сущности, я должен был, сойдя с помоста, прямо идти к ним. Боясь, что Ван Вэньци обидится на меня, я вернулся к нему и сел рядом. Он принадлежал к «окружению красных». Садиться хунвэйбину рядом с человеком из «окружения красных» никем не запрещалось. Если бы он был из «семи черных», тогда я бы ни за что не посмел подойти к нему. Пусть бы завидовал. Если бы из ревности он даже вздумал убить меня, то я все равно не мог бы пойти навстречу его желанию.

— Иди, иди! Не думай, что я ревную! — сказал Ван Вэньци, глядя на меня, но не прямо в глаза.

Из его слов я уловил, что его мучила ревность. Если вдуматься в ход его рассуждений, то можно найти их естественный источник: все относимся к окружению красных, все, черт побери, красные, все не совсем красные, тогда почему кто-то может стать хунвэйбином, а я нет? Если революцию не делят на впереди идущую и последующую, тогда почему сначала он, потом я? Можно согласиться с таким ходом мыслей? Кое-кто из «окружения красных» наверняка то же самое думал; и о главарях: если копнуть архивы, поглубже проверить ваше происхождение и ваши биографии, то не окажетесь ли вы всего наполовину красными? На основании чего вы стали главарями, получили право определять, могу ли я стать хунвэйбином? Лидеры масс «великой культурной революции» самых разных мастей и оттенков потому стали лидерами, что на определенном отрезке времени они сумели завладеть властью. А впоследствии они не предстали перед судом «великой культурной революции», не ответили за свои преступления перед историей, они отделались лишь тем, что бесславно закончили «карьеру» «маленьких генералов». Они не только не сумели понять, что необходим был и такой политический шаг, как «успешно отступить», но и не поняли главного: они должны были стать только духовными лидерами масс, могли и должны были «влиять» на массы только духовно. Они не постигли этой истины, хотели стать лидерами, владеющими некой властью, они также пытались, пользуясь властью, начать ставить условия массам. Кроме того, она стояли на двух противоположных позициях: на политической позиции, разработанной «великим вождем», и на позиции масс, которые не совсем принимали навязываемые им условия власти. Именно поэтому они обрекли себя лишь на трагический конец.

«Великий вождь» сказал им: «Пришло время сказать вам что вы, маленькие генералы, совершили ошибки!» Эти слова были произнесены после их разгрома. Тем не менее они не поняли своей роли, наоборот, считали, что если их не будет на сцене «великой культурной революции», то окончательная победа революции будет просто немыслима. Не представляли себя вне роли действующих лиц от начала до конца. Взяв на себя эту роль, завладели театральной сценой и кино. Режиссеры до сих пор кипят гневом, вспоминая об этом времени. Потом «маленьких генералов» пришлось отправить На природу, предоставив им широкое поле деятельности.

Ван Вэньци, никогда не страдавший припадочными болезнями или чем-то похожим на них, неожиданно вскочил с места, высоко подпрыгнул и, подняв вверх кулаки, воскликнул: «Да здравствует председатель Мао! Да здравствует председатель Мао! Многие, многие лета председателю Мао!».

Такой взрыв в его настроении как раскат грома застал всех врасплох.

Все хунвейбины, все окружение красных долго не реагировали, не сообразив, что происходит, и только потом вслед за ним дружно закричали: «Да здравствует председатель Мао! Да здравствует председатель Мао! Многие, многие лета председателю Мао!».

Вы думаете, что он воскликнул пару раз и на этом остановился? Нет, не остановился!