— Я тоже клянусь многоуважаемому председателю Мао!

— Я тоже клянусь!

— Напрасно обижаете! Я не ругал его!.. Голоса сыпались со всех сторон, полились слезы.

— Напрасные обиды! Я тоже не поносил его!

— Председатель Мао, дорогой председатель Мао, только вы многоуважаемый можете рассудить нас!

— Председатель Мао, если я ругал, пусть моя семья умрет преждевременной смертью!

— Председатель Мао, дорогой председатель Мао, меня тоже зря обижают!

— Ей богу я не ругал Вас многоуважаемый!...

Все эти возгласы вызвали всеобщий плач и рыдания.

Ведь это были 17–18-летние школьники. Как они могли взять на себя ответственность за проклятия в адрес многоуважаемого председателя Мао, обезглавившего сотни людей и вызвавшего возмущение простого народа? Как тут не плакать?!

Под воздействием клятв с возгласами и рыданиями заявитель сам стал сомневаться в слышанном. Возможно у него появилось сострадание к «окружению красных». — Я... наверно... правым ухом слышал... — едва шевеля губами с трудом выговорил себе под нос заявитель.

Подозрение перебросилось на хунвэйбинов. Хунвэйбины возмутились еще больше.

— Этот негодник только что говорил, что слышал левым ухом, а теперь уже говорит, что правым!

— Бойцы-хунвэйбины попали в беду!

— Скажите, чему можно верить, и чему нельзя?!

— Чтоб ему провалиться, поддать ему!

— Поддать ему!

— Поддать ему!

У главарей не было своей точки зрения на этот счет, они смущенно переглядывались.

— Ну ты в конце концов, где слышал: слева или справа?! — один из главарей схватил его за шиворот.

— Я ... да не могу определенно сказать: слева или справа! Я же говорил, что кажется ... слышал, наверно... — с заявителя катил пот, — а может быть ни слева ни справа не ругали, может быть мне послышалось ... слуховая галлюцинация...

У него слуховая галлюцинация! Мы с ним товарищи по несчастью. Судя по его виду, он испугался, что влез в серьезное дело и не сумеет защитить себя, боялся стать объектом всеобщих нападок, лихорадочно думал, как бы выбраться из трудного положения.

— Какая еще слуховая галлюцинация! Тут был злой умысел! Хотел посеять вражду!

Хунвэйбины снова зашумели, требуя побить его. От этого ему сразу захотелось уйти в преисподнюю. Внезапно из-за здания школы донеслись звонкие удары о рельс, а вслед и крики:

— Пожар! Быстро всем на пожар!

— Горит куча стружек!

— Горит штабель леса!

Там, за зданием школы за тесовым забором находился небольшой лесозавод.

Густой дым моментально поднялся вверх.

Главари растерялись, перед ними встал вопрос, что важнее: сначала тушить пожар или до конца вскрывать действующего контрреволюционера, который поносил самого председателя Мао?

Хунвэйбины и «красное окружение», а также оцепившие их «семь черных», глядя на густой дым, стояли в оцепенении.

Благо, что главари при виде пожара все же додумались принять меры по его тушению.

— Хунвэйбины, окружение красных, у нас еще будет время, когда мы сможем раскрыть подлинное обличье того действующего поносителя председателя Мао! А сейчас пришел момент испытать нас. Вперед, в дым и огонь!..

Хунвэйбины, «окружение красных» прорвали ограждение «черных» и, обгоняя друг друга, бросились тушить пожар.

«Черные» поняли, что их короткая «историческая» миссия временных пикетов закончилась, и они тоже наперегонки ринулись в огонь.

К счастью, благодаря такой массе людей, навалившейся на огонь, он был быстро ликвидирован, сгорела лишь куча стружек и два штабеля леса.

Однако славы мы не заработали, со стороны малого лесозавода благодарности не получили, наоборот, нам выставили иск на сумму более тысячи юаней, потому что пожар возник из-за ранее брошенной нами петарды.

Мы, конечно, не согласились с их «необоснованной» претензией.

Главари с чувством правоты возражали: «Это требование вы выставляете Центральной группе по делам культурной революции. Мы считаем, что мы — хунвэйбины — получили право в ходе «великой культурной революции» быть избавленными от ответственности за всякие ошибки. Подумаешь: два штабеля леса, а если бы два многоэтажных дома?»...

ГЛАВА 8

Когда я с повязкой хунвэйбина на рукаве вместе с затаившим ко мне ревность Ван Вэньци возвращался из школы домой, он с тонким намеком спросил меня:

— Слушай, ты на помосте так классно сыграл свою роль, когда это ты научился? Когда научился? Самоучка! Я, насупившись, ответил:

— Не лучше ли не прибегать к такому слову, как сыграл? Каждый проявляет себя таким, какой он есть, без всякой учебы.

— Ну, будем считать, что это было проявление самого себя! Самовыражение! Не специально разыгранное! Тогда данное природой?

Мне все больше становилось это неприятным и я со всей серьезностью твердо заявил:

— Судить о проявлениях любого человека надо с учетом его постоянной классовой позиции, его идеологических пристрастий. Он с насмешкой ответил:

— Это действительно так? Или все же было притворство? Я тоже подпустил ему колкость:

— Ну, а ты бесконечно кричал «да здравствует Мао», это тоже было настоящее или притворство?

Он сразу посерьезнел:

— Отбрось подозрения! Неужели могло быть притворство?

Я тоже перешел на серьезный тон:

— Не делай другому того, чего себе не желаешь!

Больше он не стал ничего говорить.

Некоторое время мы шли молча, он глубоко вздохнул. Я видел, что он никак не может примириться с постигшей его неудачей, он не понимал, почему не мог вступить в организацию хунвэйбинов с первого раза. И, задав ему вопрос, я попал в самую точку:

— Скажи, ты немного завидуешь мне, что я сегодня надел повязку хунвэйбина, а ты — нет?

— Чертовски завидую! — ответил он.

Я никак не ожидал такого простодушия и сразу не нашелся, что сказать. А он продолжал:

— Ты не знаешь! В нашем дворе есть несколько учеников средней школы и все стали хунвэйбинами, только я один — нет. Ты не видел, как высокомерно и важно они держались передо мной! Как будто в нашей семье есть что-то такое, что подлежит осуждению. Ведь мой отец стал заниматься мелкой торговлей лишь перед самым освобождением. И я всерьез опасаюсь, что сейчас нашу семью начнут притеснять — с печалью в голосе сокрушался он.

— Ты же из красного окружения! Они не посмеют обижать тебя! — сказал я.

— Я говорил им, думаешь, они поверили?

Мы подошли к перекрестку, на котором надо было расходиться. Он стоял, опустив голову, молча негодуя. Видно было, что ему не хотелось так просто расстаться со мною.

— Почему ты так обеспокоен? Окружение красных — это же резерв хунвэйбинов, это равносильно, что быть кандидатом в члены партии, ты пройдешь испытательный срок и все! — успокаивал я его.

— Ты дай мне сегодня свою повязку надеть!

— Разве можно! Тогда я совершу политическую ошибку, для тебя это тоже будет политической ошибкой! — на самом деле сегодня я тоже мечтал войти в свой двор с красной повязкой хунвэйбина, чтобы все обратили внимание.

— Не имеет значения! Ты сначала зайдешь вместе со мной к нам в дом, но повязка будет на руке у меня. Там я верну ее тебе, и ты уйдешь домой хунвэйбином!

Он оказался достаточно проницательным, с ходу разгадал мои мысли.

Я заколебался, не мог отказать:

— Так и сделаем. Как раз было обеденное время, во дворе тишина, не встретили ни души, наверно, все обедали.

— Если бы вечером, было бы намного лучше, тогда все люди во дворе наслаждаются прохладой, — сказал мне вполголоса Ван Вэньци. Не достигнув цели, он разочаровался.

— Тогда давай хоть мать порадуй, и то ладно, — сказал я.

Он вдруг во весь голос закричал:

— Почему во дворе пахнет паленым? У кого горит какое-то тряпье?...

После его крика со всех домов и дверей повысовывались люди.

— А почему я не слышу?

— Я тоже не слышу!

— Ой, у меня у обогревательной стенки лежит куча одеял! — засуетилась одна из женщин и убежала в дом. Вскоре она выскочила во двор и объявила, — У меня дома все в порядке! Я думала, что одеяла загорелись!