— Почекай, Коля, в такое пекло скакать — только для глупой погибели! Да и не твое дело в связных быть, командовать взводом своим тебе надо.

— Нечего чекать! Ехать надо, и точка! Всем барановским ясно, что бой в нашем селе, Вон хата загорелась! Что мы тут высидим? И партизан перебьют и хаты наши спалят! — кипел Карманов.

— А ты не пыли, Миша, да подрасти трошки! От, бачь, як грюкнуло! Узнаёшь наших артиллеристов? Вон як точно бьют! — успокаивал товарищей Петро, наблюдая за разрывом 122-миллиметровой мины.

— И чтобы все вы, хлопцы, наперед знали, — отрываясь от бинокля, пояснял Гусаков: — як понадобится капитану наша подмога, он кинет над ветряком три красные ракеты!

— Ясно. Раньше времени срываться — только дело портить, — спокойно заявил Роман Астахов. — Не для того я трое суток перевязанным мотался да баб обманывал! Надо сидеть и ждать команды!

Роман тоже был уроженец Барановки. Несмотря на свой маленький рост и молодость, он отличался отчаянной смелостью и хладнокровием и успел завоевать уважение всех конников. Дерзостью он был схож с Гусаковым, но их отличал характер: Роман говорил мало, редко смеялся, был сух и суров, меж тем как свойствами Петра были общительность и юмор.

— Эй, эй, коноводы! Ховай в яр коней! Покличем вас, як треба буде! — кричал Петро на партизан, которые вышли из своего убежища и при свете поднявшегося солнца четко выделялись на горизонте.

От шляха, где на краю поля Гусаков спрятал в подсолнухах пулемет, брызнул сноп огня.

— По ком это Толстыкин сыпанул? — спросил Пузанов.

Пулемет выпустил очередь, потом вторую, третью. К нему присоединился другой пулемет, который стоял впереди конников, справа от дороги. Почти разом с ним длинными очередями заработал третий.

Пробежав несколько шагов вперед, конники увидели, что по шляху, из-за пригорка накатывалась на них орава пеших и верховых жандармов. Они перемешивались с повозками, до отказа набитыми людьми.

Три пулемета дружно гремели, свинцовым ливнем поливая колонну. Не ожидая встречного огня, она сбилась в кучу, испуганно кружась на месте. Наконец, туловище ее резко раздвоилось и потекло направо и налево от дороги.

— Коноводы, сюда! По коням, хлопцы! Рубите сволочь! — яростно крикнул Гусаков, вскакивая в седло и бросаясь наперерез уходящим.

— В атаку-у, за мно-ой! — кричал, перекосив рот, Баранников. Он вытянулся свечой, клинок его сабли раскаленной иглой устремился к розовому небу, белый конь нетерпеливо рванулся, и весь взвод, подобно стреле, понесся над стерней.

Талахадзе осадил коня и, впившись горящими черными глазами в расчлененную колонну карателей, описал своей шашкой горизонтальный полукруг и ринулся со своим взводом в обход направо.

Роман Астахов с места поднял вороного в карьер и в несколько прыжков обогнал Гусакова. Взмахнув нагайкой, он полетел по полю черным дьяволом за двумя в зеленых френчах, что скакали далеко вправо, отделившись от бегущей колонны.

Роман еще раз взмахнул нагайкой, и его конь распластался в стремительном беге. Автомат черкнул очередью; задний всадник, взмахнув руками, упал на шею коня. Вспыхнула вторая очередь — конь беглеца отскочил в сторону; седок, не удержавшись, свалился на землю.

Роман настигает переднего всадника. Нахлестывая коня и поминутно оглядываясь, тот отстреливается, но пули его летят то высоко над головой, то впиваются в землю.

Вдруг Роман, качнувшись, ухватился за левый бок, сдавил его и, пришпорив коня, снова нацелился автоматом. Видно, как из ствола плещут огненные струйки: одна, три, ряд коротких. Скакун беглеца осел на передние ноги и рухнул через голову. Всадник стремительно и ловко соскочил с коня, но Роман уже настиг его и целится, чтобы убить. Но тот порывисто вскакивает и сдергивает Романа с седла. Падая, Роман хватает противника за горло, и оба они катятся по земле живым клубком.

Гусаков спешит на помощь. Он уже возле зеленого френча. Клинок, блеснув, опустился. Гусаков вынимает из кармана убитого документы.

— Майор Кон, военный комендант… — говорит Гусаков. — Эге! Да это старый знакомый!

Роман показывает Гусакову на свой пояс. Запасной диск испорчен. Комендант прострелил магазин. Пуля пробила крышку и впрессовалась в окне приемника. Роман развинчивает диск, извлекает уцелевшие патроны, вкладывает их в основной магазин автомата.

— Нет худа без добра, Рома! — говорит Петро. — Не прострели он диск, быть бы пуле в животе. Жить тебе теперь, хлопче, долго!

Они идут обратно, ведя в поводу коней, подходят к тому, кто был подстрелен первым: убитый лежит на спине, оскалив зубы. Всмотревшись в него, Гусаков говорит:

— Так я и думал — Плехотин…

— Падаль, — сухо роняет Роман и, сплюнув, отходит.

Кавэскадрон рассыпался по голым полям, выскочил на Севско-Глуховский шлях, сверкая клинками и оглашая степь выстрелами. Рубили, топтали, гнали до Эсмани, до Сального, вытаскивали полицаев из-под снопов, и только к половине дня, обремененные захваченным оружием, собрались конники к Барановке.

На бугре появился Анисименко. Он все время был при первой роте. Окинув взглядом богатые трофеи, широкое поле и шлях, усеянный трупами врага, Анисименко повернулся лицом к Барановке и задумчиво проговорил:

— Вот она, товарищ капитан, гребля, где десять месяцев назад принял я боевое крещение!

Он показал вниз, на заболоченную речку, где только что закончилась боевая схватка с противником.

— Тогда нас мало было. Не более десятка, и бандиты смело по этим местам ходили. Тут секретаря райкома партии мы потеряли…

— Знаю, Иван Евграфович! И, более того, помню, что говорил он, умирая…

— Не забыл, Иван Евграфович, — перебил меня подошедший Лесненко, — помнишь, как храбр-р-ро ты тогда нами командовал?..

Лесненко прищурился, в глазах его блеснул насмешливый огонек. Анисименко смущенно улыбнулся.

— Смело, да неумело… До смехоты неумно, — ответил он. — Считал я в то время; тот командир бесстрашен, что грудь свою под пули подставил. Стою в полный рост и кричу глупо: «Если вы партизаны, идите сюда, а если полицаи, то мы — партизанский отряд и бой вести будем с вами…» Каково?

Анисименко махнул рукой, как бы отметая этим жестом прежнюю свою неопытность. Мы добродушно расхохотались.

— Школа, товарищ парторг, хорошая школа для всех нас эти Хинельские походы! — воодушевленно продолжал Анисименко. — Больше чем школа, товарищи. Для меня Хинельские походы — академия. Будто три жизни прожито мною за один этот минувший год!

— Выходит, товарищ капитан, девяносто лет теперь вам считать надо, — рассмеялся Лесненко.

А я совершенно серьезно ответил ему русской пословицей:

— Не тот, други мои, живет больше, кто живет дольше!.. Умудряют же солдата не годы, а боевые походы…

— Но помню я и другое, — Анисименко пристально и тепло поглядел на меня своими глубокими синими глазами: — помню, как в первый час нашего знакомства хорошо вы сказали, товарищ капитан: «А батальоны, думаю, организуем сами…»

Анисименко взял меня под руку. Мы не спеша спустились с бугра, перешли через греблю, дважды обагренную своей и вражьей кровью, остановились на Барановской улице.

Барановка ликовала… Кожухи, самовары, подушки, рушники — все, что было унесено карателями, возвратилось на свое место.

Партизаны сбрасывали с трофейных возов на зеленую улицу домашний скарб жителей.

Автоматчики, держа свое оружие на груди, с важностью расхаживали по улицам Барановки и Фотевижа, показывая людям автоматы — подарки, полученные три дня назад из Москвы, от самого Ворошилова!

— Где ты такую новую штуку добыл? — спросил старик Коршка.

— Москва прислала, — с гордостью ответил Коршок деду.

Старик склонил седую голову над автоматом, разбирая вычеканенный на металле год изготовления: «Тысяча девятьсот сорок второй», и наставительно сказал:

— Ну, коль Москва, так знай, хлопчина, против кого пользовать будешь этот подарок!

Отпраздновав победу над карателями, отряд на следующее утро покинул Хинель. С нами уходили партизаны-хомутовцы. Они уводили с собой стариков-родителей, детей и жен, бежавших из своих сел от карателей.