Дегтярев крепко задумался, я снова занялся списками. С порога кто-то произнес знакомым голосом:

— Товарищ капитан, можно?

Я увидел Нину и Аню, на них серые жакеты, белые косынки. Что-то родное и милое вошло с ними в комнату. Я обрадовался гостям.

— Входите, входите! Здравствуйте, девчата! Что это вы как именинницы?

Девушки улыбнулись:

— Я маму нашла, а она меня; пока мы в Брянском лесу были, она, бедненькая, по селам скиталась, как бездомная, — взволнованно произнесла Нина. — А эти вещички из ямки выкопали. Мама и меня, и Аню нарядила, — смотрите, как легко и удобно!

Она стояла перед зеркалом, охорашиваясь и поправляя волосы.

Аня тем временем говорила мне и Дегтяреву:

— Не знаю, как вам, а нам хочется быть нарядными, хоть бы на час, на два! Весна! Сами-то не видите? Эх, кабы не война!..

— Посидите, девчата, с нами, расскажите, как нашли маму, любят ли вас хлопцы, — отшучивался Дегтярев, — а мир я вам обещаю. Он скоро настанет…

— Когда, когда? — зашумели девушки…

— Враз, как только победим фашистов, и мир будет, — ответил Терентий.

В окно залетел мотылек и весело трепетал золотыми крылышками, ища выхода. Где-то неподалеку в полях заливался жаворонок.

— Чуете? Как хорошо! — сказала Нина. — Тихо…

— Вот то-то, — серьезно произнес Дегтярев, — тихо!.. Это только на какой-то час тихо, — не та тишина! Вот разобьем фашистов, — придет настоящая тишина! Представляете: светит солнце, небо синее-синее, а земля ровная и бескрайняя, будто коврами вся устлана. Сады на ней цветут, и посевами зеленоватая рябь изредка пробегает, как волна морская. И так и степи тихо, что кажется, — слышишь рост травы. И ни одного выстрела во всем мире!

— Ни одного? — разом повторили девушки. — Вот это жизнь будет!..

Откуда-то издалека донесся до нас глухой удар. Девушки вздрогнули. Я успокоил их, сказав, что это наш Юферов пристреливает минометы. Дегтярев, прислушавшись, поглядел на девушек, улыбнулся и тем же мечтательным голосом продолжал:

— Да, наступит мир, и мы вернемся к труду и счастью. Мы построим сказочные города, великие электростанции, мы изменим течение рек и создадим в пустынях моря, — там, где сегодня гуляла смерть, расцветет счастливая, мирная жизнь. И такие вот, как вы, красивые и нарядные девушки выйдут навстречу нам с цветами, и мы…

— Ну, что же дальше, говорите, — нетерпеливо произнесла Аня, и Дегтярев шутливо ответил:

— И мы крепко обнимем вас и расцелуем!.. Красавицы…

Девушки смущенно засмеялись. Нина, словно невзначай, спросила:

— Это потом, а теперь?

— А теперь — патроны чистить! — серьезно проговорил Дегтярев. — Война.

— Патроны? Маме мешочки поручено шить, и мы ей помогаем, — заявила Нина.

— Какие мешочки? — удивленно спросил Дегтярев.

— Для Юферова, чтобы порох насыпать, — пояснила Аня.

— Так это патронташи, а не мешочки, — рассмеялся Дегтярев. — И что же?

— Да вот, сшили уже пятьдесят штук, а Юферов и Гусаков сотню требуют, да еще хотят, чтобы шелковые были. Мама и платок и две блузы изрезала.

Дегтярев пожал плечами.

— Чудно́ что-то, не пойму.

— Это для дополнительных зарядов к минометам — сами делаем, а порох из патронов вытрясаем, — пояснил я Дегтяреву.

Девчата вышли было из комнаты, но через минуту вернулись и сообщили, что к нам просится жинка Митрофанова.

Я посмотрел в окно, — увидел Елену Павловну; она стояла подле дерева в дождевике, на ногах желтые сапожки, на голове синий шарф. Она разговаривала о чем-то с группой вооруженных людей. Увидев меня, Елена вошла в комнату.

— Я вам пополнение привела, — сказала она. — И куда вы дели моего Митрофанова?

— Прежде всего, здравствуйте, Елена Павловна, — сказал я. — Где пропадали?

— Ждала сухой стежки-дорожки, — смеясь, ответила она. — Смотрите, какие бородатые крепыши!

— А мы тут гадали, где бойцов взять для артиллерии, — сказал Дегтярев, вздыхая с облегчением. — Пройдусь, поговорю с хлопцами, — добавил он.

Елена Павловна заметила:

— Но только — чур: все они пойдут к Митрофанову, — иначе не согласятся.

— Это почему же? — обернулся с порога Дегтярев.

— А так! Помните у Некрасова: мужик что бык!.. И к тому же, они знают только одного Митрофанова.

Дегтярев махнул рукой, сказал: «Ладно», — и вышел.

— Не правда ли, хорошее пополнение, товарищ капитан? — Елена села на подоконник, оглядывая бородаче — Они вооружены, у них отрезы, бердыши…

— Обрезы и берданки, — поправил я и выглянул в окно, чтобы еще раз посмотреть на пришельцев. Те стояли у повозок с патронами и, видимо, не знали, что делать: просить ли патронов или просто протянуть руку и взять, сколько хочется…

— Значит, вы не собираетесь переходить фронт, Елена Павловна? — спросил я. — Или, может быть, эти бородачи будут сопровождать вас и Митрофанова?

— Какой вы злопамятный! — капризно проговорила она. — Я тогда вам шутя об этом сказала, а вы…

Я напомнил ей первую беседу.

— Значит, вы все же решили быть вместе с нами?

— О, нет! Не собираюсь и никогда не соберусь, товарищ капитан!

— Но вы — врач и обязаны выполнять долг патриота.

Рассмеявшись, она слегка коснулась моего плеча и спросила:

— Ах, товарищ капитан, неужели патриот только тот, кто в партизанах? Вы, очевидно, забываете, что я женщина. Я всего боюсь: боюсь леса, одиночества, я никогда не держала в руках оружия, да, наконец, — я боюсь выстрелов! Как вы не хотите понять этого, жестокий человек!

— Тогда скажите, почему так долго мы вас не видели? Где вы были? Почему не ушли с нами в Брянский лес? Скажите откровенно, где же вы пропадали?

— Я прячусь у подруги в Чуйковке, — не сразу ответила Елена.

Я не поверил этому: в Чуйковке немцы, полицаи. «Не может быть, чтобы она жила именно там», — подумал я и спросил:

— И вы не боитесь попасть фашистам в лапы?

— Боже мой! — она даже руками всплеснула. — Вы утомили меня своими расспросами! Трудно быть среди немцев мужчине, а женщине! Десяток яиц, игривая улыбка в придачу, и любой полицай не то что из села, а из концлагеря выпустит! К тому же, в этом районе меня знают. Я училась в Михайловском Хуторе.

Елена встала перед зеркалом и занялась своей прической. Я обратил внимание на красивый черепаховый гребень, который она воткнула в косы. Я невольно залюбовался чистотой и богатством отделки. Длинная, изогнутая, с затейливой золотистой каймой и с тремя зеленоватыми блестящими камешками на углах, гребенка светилась янтарным блеском и, казалось, чем-то походила на Елену, такую же эластичную и яркую.

— Изящная вещичка, — заметил я.

— Да, это почти все, что сохранилось из подарков мужа, из Риги. — Елена громко вздохнула. Я возвратил гребенку, и Елена отвернулась к окну. Там загрохотал обоз с патронами, и она высунулась в окно.

— А вот и мой Митрофанов! — вдруг воскликнула она. — Жив и здоров! Сеня, Сенечка! Я здесь… Здравствуй, дружок! Иди сюда скорее. Мы попросимся, чтобы нам разрешили теперь же поехать в Демьяновку. Мама не дождется!

Я молча слушал ее болтовню, в которой многое было нелогичным.

То она боится быть в лесу, и в то же время не страшится никакой полиции, то скучает без Митрофанова, а сама явилась на свидание к нему только теперь, когда нашему пребыванию тут насчитывается уже три недели.

И к тому же я ни на минуту не забывал окна в последнем доме села, где месяц назад мелькнуло лицо этой женщины.

— Товарищ капитан, товарищ командир, вы разрешите, конечно, отлучиться Сене? — Она стремительно обернулась в мою сторону, задорная и будто искрившаяся от возбуждения.

— Нет, Елена Павловна, это невозможно, — сказал я. — Вы знаете, что в Марчихиной Буде большой гарнизон немцев.

Елена устремила на меня наивно-удивленный взгляд.

— Да, да, совсем забыла… Что же мне делать?

— Останьтесь, — сказал я.

— Не могу, мама больна. У нее жар, а я даже не сказала, что ушла из дому. Ах, боже мой… Ну, я побегу. Пусть меня не задерживают на заставе, — заторопилась Елена и, не попрощавшись, выбежала из комнаты.