Герман Арнольдович весь вечер, проторчавший в кабинете с нетерпением ожидая звонка, так его и не дождался. Ни через день, ни через два, а потом в его кабинет пришёл офицер из особого отдела и полчаса отчитывал, как провинившегося мальчишку. Этот разговор мгновенно отрезвил генерала. Он каким-то звериным чутьём почуял, что на сей раз зашёл слишком далеко, и над ним начинаются сгущаться тучи, поэтому бросил пить, притих и затаился. Если Решетников вроде как отделался нотацией, то неудачливый взломщик, попавшийся на месте преступления, мгновенно был уволен из армии с волчьим билетом. Чудо, что не посадили. Когда прошёл почти два месяца, и за совершённую глупость, не последовало никакого серьёзного наказания, генерал невольно выдохнул и расслабился, решив, что и на этот раз всё обойдётся. Но, тем не менее, начал потихоньку приводить дела в порядок, а главное, спешно сплавил дочку замуж.

Сначала Ирина от идеи отца была не в восторге и всячески противилась навязываемому браку, но постепенно прислушалась к доводам Германа Арнольдовича, чему немало способствовал перевод на новое место службы Твердохлебова. Майор не оставил ей никаких надежд, а отец с его «жить, как королева», «блистать в столице» и так далее, плюс дорогими подарками совершенно очарованного её прелестями жениха, постепенно сломили сопротивление капризной красавицы.

Конечно, жених был не молод и далеко не мачо, но с другой стороны, ни старик, ни урод, к тому же, ещё достаточно энергичный мужчина, чтобы самостоятельно управлять весьма преуспевающей компанией. Отец мягко ей намекнул, мол, пусть ты его совсем не любишь и не хочешь, зато, благодаря замужеству, автоматически взлетишь на верхушку пищевой цепи и сможешь вести светский образ жизни не где-нибудь, а в столице. Да и подруги откровенно завидовали. Вздыхали, мол, какая Ирка везучая. Вот Решетникова и согласилась. Сыграли грандиозную свадьбу, человек на триста. Сначала в родном городе, а потом для родственников мужа, близких друзей и деловых партнёров в столице. Генерал ради дочки раскошелился, выполнял любые, самые сумасшедшие её фантазии, да и жених от него не отставал.

Вернувшись после свадьбы из столицы, Решетников с головой окунулся в повседневные дела. Быстро, почти незаметно пролетали дни и недели, складываясь в месяцы. Как-то незаметно прошли Рождественские и Новогодние праздники с их весёлой суетой и неразберихой. Традиционный новогодний бал, вместо обычно приподнятого настроения, вызвал в генерале лишь грусть и глухую тоску. Ириша отказалась приехать, слишком была занята, а Галя… О ней генерал приказал себе пока не думать, надеясь, что рано или поздно, но она вернётся в город. Тем более, её родители остались здесь и, по его сведениям, никуда уезжать не собирались.

Не успел Решетников после целой череды праздников толком втянуться в работу и тут, как обухом по голове, приказ об его увольнении в связи с уходом на пенсию по состоянию здоровья. Генерал было дёрнулся, попытался возмутиться, но один телефонный звонок и он понял: не забыли и не простили его самовольства. Кабы не его связи и знакомства на самом верху, давно бы спровадили, а тут он сам подставился. По случаю ухода Решетникова на пенсию, организовали банкет. Приехало много высоких чинов, были представители даже из Москвы. Говорили много красивых слов, типа, какой он прекрасный человек, отличный офицер, опытный руководитель… Решетников слушал, кивал с лёгкой улыбкой на губах, а в душе всё переворачивалось от злобы и ненависти. «Гады, сволочи, лизоблюды, лицемеры проклятые», ― костерил он всех про себя. И чем больше хвалили, тем цветастее была ругань.

После увольнения Решетников закрылся на даче и запил. Друзей не хотел видеть, боялся, что будут жалеть, а прихлебатели, исчезли сами. Ириша наотрез отказалась приехать, чтобы хоть немного утешить сломленного отца. Она только-только начала завоёвывать свое место среди столичного бомонда и бросить всё, чтобы мчаться утирать слёзы бывшему генералу, а теперь простому пенсионеру, категорически не желала. Вот и сидел Решетников на даче, как сыч, один. Пил день и ночь без просыпу, выбирался в город только чтобы продуктами и спиртным затариться.

Может, так и умер бы от тоски и одиночества, проклиная всё человечество, если бы однажды его не разбудил настойчивый солнечный свет, бьющий через неплотно закрытые шторы. Решетников, заворочался, возмущённо засопел и перевернулся на другой бок, но солнце не отстало, нещадно грея затылок и кончик уха. Бывший генерал, кряхтя и громко матерясь, слез с кровати. Он был зол, как тысячу чертей, в голове у него жутко гудело, во рту всё пересохло, а язык, будто прилип к гортани. Давно немытое, потное тело сильно зудело и чесалось.

Решетников подошёл к окну и злобно дёрнул проклятую занавеску, пытаясь закрыть щель. Непривычная к такому грубому обращению ткань жалобно затрещала, но выдержала, зато один конец карниза сорвался и пребольно треснул его по пальцам. Мужчина громко и со вкусом выматерился. Он от души толкнул проклятый карниз, и тот, поддавшись на уговоры, окончательно отвалился и с грохотом рухнул на пол. Бывший генерал, несколько минут осматривал, произведённое им разрушение, потом махнул рукой, поскрёб небритую щёку, и еле волоча ноги, побрёл на кухню.

Воды в чайнике не оказалось. Тяжело вздохнув, Герман Арнольдович открыл кран и шумно напился, не утруждая себя поиском кружки. В кухне напротив мойки находилось большое окно, и мужчина чисто автоматически посмотрел на улицу. На дворе стоял удивительно погожий денёк. Немного постояв у окна, Решетников повернулся и, тяжело ступая, пошёл на веранду.

Она имела удручающий вид. Дорогая итальянская плитка почти не просматривалась под толстым слоем пыли и комьями занесённой с улицы грязи. С люстры затейливым кружевом свисала паутина. Вся мебель, была сдвинута к дальней стене, а свободное пространство, заполонили пустые бутылки. Герман Арнольдович недовольно скривился, обвёл осоловелым взглядом своё стеклянное воинство и тихо хмыкнул. Он двинулся к выходу, отшвыривая с дороги то и дело попадающиеся под ноги бутылки. Наконец, пересёк превращённую в склад стеклотары веранду, рванул недовольно взвизгнувшую дверь и вышел во двор.

В Первую минуту, мужчина буквально задохнулся от ощущения упоительной сладости, кристально чистого воздуха. Из глаз невольно выступили слёзы, так сильно, просто невыносимо слепил кипельно белый снег, переливавшийся в солнечных лучах разноцветными искорками.

Решетников рухнул на крыльцо, закрыл лицо руками и горько заплакал. Когда слёзы закончились, он почувствовал неожиданное облегчение. Мужчина встал, выпрямился в полный рост, вздохнул полной грудью и вдруг понял, а жить оказывается хорошо. «Господи, ― пробормотал он вслух, ― прости меня грешного за всё. Что же это я, чуть сам себя в гроб не загнал. Ведь я ещё о-го-го! Дом есть, дача, сбережения, а главное здоровье, чего мне дураку ещё надо. Какого хрена я с катушек слетел. Живи, как говориться, и радуйся. С бабёнкой какой, пока Галочка не вернётся, можно роман закрутить. Всё, с сегодняшнего дня начинаю жизнь с нового листа!»

Герман Арнольдович бросил пить, привёл себя в порядок, вывез огромное количество скопившейся стеклотары, нанял нескольких отличных уборщиц, которые буквально за несколько дней выдраили сверху донизу не только его порядком заброшенный особняк, но и дачу, которую хозяин умудрился превратить в настоящий свинарник.

Поразмыслив, что жить на два дома ему одному слишком обременительно, Решетников сдал особняк в аренду, а сам окончательно обосновался на даче. Он возобновил свои заброшенные контакты и теперь, время от времени, ездил к друзьям отмечать праздники, дни рождения и юбилеи. А по субботам у него на даче собиралась небольшая тёплая компания: ловили рыбу, жарили шашлычок, играли в карты и шахматы, обменивались последними новостями и сплетнями. Конечно, выпивали, но в разумных пределах и без фанатизма. Решетников в компании позволял себе опрокинуть рюмку другую, но не больше. Жизнь потихоньку наладилась и Решетников начал получать от неё удовольствие.