Я улыбаюсь на цинизм в ее голосе, позволяя ей это. В этом есть смысл. Становится тихо. Кеннеди смотрит на воду, обнимая себя руками, как будто пытается собраться. Она дрожит, возможно, ей просто холодно, или она дрожит из-за меня. Не знаю.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — спрашиваю.

Она не отвечает, опуская взгляд на землю перед нами. Не звучит «нет», но так же и «да». Знаю, что, вероятно, должен оставить ее в покое, не рисковать и не давить слишком быстро, но я чертовски сильно скучал по ней последние несколько лет. Я не заслуживаю ее времени, не сейчас, по крайней мере, но так отчаянно хочу получить хотя бы часть этой женщины, что украду любую секунду, какую смогу.

— Что ты здесь делаешь в такое время? — спрашивает она тихо. — Нет хорошей причины находиться в этом парке после наступления темноты.

— С тобой есть.

Она улыбается.

— Просто хотел провериться, — отвечаю. — Не могу сидеть в этом доме, пялиться на стену, когда эта женщина всегда там. Нужен был перерыв. Уже поздно, думал, буду здесь один.

— Извини насчет этого...

— Не извиняйся передо мной, — говорю, качая головой. — Итак, ты все еще проводишь здесь время?

— Иногда, — отвечает Кеннеди. — Хотя обычно не после наступления темноты. Мэдди здесь нравится, нравится кататься на качелях, проводить время у реки.

Мэдди.

Уже дважды за день она говорит со мной о ней, дважды поднимает тему нашей дочери. Стараюсь сильно не обнадеживать себя, но спустя годы, которые казались, будто я бился кулаком о кирпичную стену, мне кажется, что, наконец-то, иду в правильном направлении.

— Так она любит воду? Помнится мне, что ты ненавидишь.

— Я никогда не ненавидела воду, — спорит Кеннеди. — Просто не фанатка бактерий.

— И уток.

— И уток, — соглашается, пожимая плечом. — Что забавно, так как Мэдди их обожает. Она любит приходить сюда и кормить их. Всегда переживает, что эти птицы недостаточно сыты. Она, эм...

— Звучит так, что она идеальная.

— Да, — шепчет Кеннеди. — Так и есть.

Не знаю, что сказать, боясь слишком сильно надавить, поэтому просто сижу и рассматриваю ее в темноте. Она в маленьком черном платье, пара красных туфель валяется на земле у стола для пикника.

— Ты хорошо выглядишь, — говорю ей.

Она осматривает себя, поморщившись.

— У меня было свидание.

— Свидание.

Это слово, как удар в грудь.

Я не дурак. Знаю, что она, вероятно, продолжала жить дальше, и я худший лицемер, что расстраиваюсь из-за этого, после всего дерьма, что совершил за годы, пытаясь заглушить чувства к ней. У нее была целая жизнь без меня, мир, который она построила сама, где я не существую, и не обвиняю ее за это. Ни на йоту. Не то чтобы я ждал, что она будет сидеть в ожидании меня. Никогда не просил ее об этом. Никогда не давал причину для этого. Я был не просто дерьмовым отцом, но так же и ужасным бойфрендом.

Но, тем не менее, пламя ревности разгорается в моей груди, досада подливает масла в огонь.

— И часто у тебя они? — спрашиваю. — Свидания.

Она смотрит на меня с недовольством.

— Не так часто, как кажется, у тебя.

Ауч.

— У тебя было, сколько... шесть, семь подружек? Черт, говорят, что сейчас ты даже женат.

— Говорят?

— Да.

— Скажи мне, что ты не читаешь эту чушь, Кеннеди. Скажи, что ты не веришь...

— Я не знаю, во что верить, — перебивает меня. — Не то чтобы это имеет значение. Это твоя жизнь. Ты можешь делать то, что хочешь. Ты дал это ясно понять долгие годы назад. Но Мэдди? Она то, что имеет значение. И я не могу позволить тебе находиться рядом с ней, если...

— Я не собираюсь причинять ей боль, — говорю, когда Кеннеди замолкает. — Понимаю, что ты этого опасаешься.

— Да, ты не думал причинять мне боль, но, как только я стала доставлять неудобства...

Хочу сказать, что сейчас все по-другому. Хочу сказать, что выучил урок, что вырос. Заверить, что никогда не повторю этих ошибок снова. Сказать, что она никогда не доставляла неудобств. Хочу сказать много всего, но ничто не сможет все изменить. Это просто слова, и я сказал столько всего за годы, включая то, что обидело ее.

— Я здесь, — заверяю. — Я трезвый. И, кстати, не женат. Не уверен, откуда они это взяли, но не было никакой свадьбы. Большая часть статей — это чушь.

— Это не имеет значения.

— Имеет, — спорю. — Ты никогда не позволишь мне увидеть Мэдисон, из-за того мужчины, каким меня считаешь, если будешь верить, что все написанное про меня дерьмо — правда. Ведь я даже не знаю, как она сейчас выглядит. Я могу пройти мимо своей дочери на улице и не узнать ее. И это моя вина. Но получается, я противостою тому, что печатают про меня? Тогда я в пролете.

Закрыв глаза, провожу рукой по волосам, хватаясь за них, когда протяжно выдыхаю. Кеннеди молчит, и через мгновение я открываю глаза, видя, что подсветка телефона освещает ее лицо.

Начинаю говорить, что больше не буду беспокоить сегодня, когда ее взгляд встречается с моим. Она протягивает мне телефон. Мой взгляд перемещается на экран.

Сердце почти перестает биться.

На фото маленькая девочка с большими голубыми глазами, темными волосами и пухлыми щечками, на ее лице самая яркая улыбка, которую я когда-либо видел. Она позирует, уперев руки в бедра и наклонив голову набок. Она копия своей матери, но, черт возьми, ее глаза от меня.

— Она выглядит прямо, как ты, — говорю.

— Ну, да, а характером в тебя.

Я улыбаюсь, хватая ее телефон.

— Есть еще несколько фотографий, — говорит она. — Если хочешь взглянуть.

— Уверена?

Кеннеди кивает.

Несколько — это преуменьшение. Похоже, что их сотни, пока я пролистываю. Получаю краткое представление о том, что пропустил: дни рождения, праздники, первые дни детского сада. Воспоминания, которых у меня не будет, которые могли бы быть, которые должны были быть, если бы я не облажался. Мэдди выглядит счастливой. Они обе выглядят счастливыми.

Я перелистываю на следующую фотографию и замираю, уставившись на еще одно знакомое лицо.

Меган.

— Ты видишься с Меган? — спрашиваю удивленно, хотя и не стоило бы. Если кто-то и был рядом с ними на протяжении многих лет, демонстрируя непоколебимую преданность, то это Меган.

— Все время, — отвечает Кеннеди. — Сейчас она нянчится с Мэдди.

— Меган — няня? Ты уверена, что ребенок еще жив?

Она смеется и забирает телефон, нажимая на кнопку, отчего экран становится темным.

— Должна сказать, что твоя сестра великолепно ладит с детьми.

— Моя сестра, — бормочу. — Не позволяй ей услышать, что ты так ее называешь.

Моя сестра. Еще одно напоминание о возмещении ущерба.

Она не даст этому пройти легко.

— По шкале от одного до десяти, — спрашиваю, — насколько она все еще зла на меня по твоему мнению?

— От одного до десяти? Я бы сказала, что примерно семьдесят три.

Я морщусь.

— Показатель.

— В любом случае, мне надо идти, — говорит Кеннеди, вставая со стола для пикника. — Нужно вернуться домой, прежде чем станет слишком поздно.

— Ты за рулем? — спрашиваю, осознавая, что не видел поблизости машину.

— Меня довозили. И я решила добираться назад пешком, — она колеблется, смотря на меня, как будто не уверена, как продолжить. — Я живу в квартире... что-то вроде меблированных комнат.

— Ох.

Ох, все, что отвечаю, как гребаный идиот, когда Кеннеди поднимает туфли с земли, не потрудившись их надеть. Она делает пару шагов, босиком, во взгляде все еще настороженность.

— Могу я пройтись с тобой?

— Могу справиться сама.

— Не сомневаюсь в этом, но... — я не решаюсь. — Ты возражаешь? Я бы хотел прогуляться с тобой. Не то чтобы я какой-то шовинист и не верю в тебя, просто...

— Все хорошо, — перебивает она. — Но ты не должен.

— Знаю.

Мы ходим вокруг да около факта, что этого хочу я, что она делает мне одолжение, а не наоборот, но она машет мне рукой идти, поэтому я вскакиваю на ноги и встаю рядом с ней.