— Уж не обвиняете ли вы меня в том, что это я в него выстрелил?

— Почти. Если бы Немец был убит и вместо чуда произошло побоище, это легло бы на совесть каждого из нас, а на твою в особенности.

— Следовательно — простите меня, инженер, я это попутно, — не говоря уже о трех или четырех легко раненных, Немца, будет ли он жив или умрет, вы на свою совесть не берете?

— Нет, конечно. Я сказал и повторяю, что, если бы ты пошел за мной в контору, никакого столкновения не произошло бы. Тут и слепому все ясно. И давай пока не будем говорить об этом.

— Пока не будем.

— А лучше — никогда. Каждый должен нести свою долю ответственности.

— Пусть будет так.

— Так оно и есть, дорогой Салани, так и есть. Тогда я как раз собирался тебе сказать, что Объединение решило пойти вам навстречу и не следует усложнять обстановку.

— Почему же вы не сказали при всех? Разве это сообщение касалось одного меня?

— Вот тебе раз! Да потому, что окончательное решение еще не было принято. Мой племянник и был связным между стройками. А я уже целый месяц борюсь с упрямством Фиаски и Мадии. В конце концов я оказался прав, они сдались. Я заставил их сдаться, а не вы, ясно?

— Ну а если бы сегодня утром мы подписали заявление?

Инженер улыбнулся. Ему нравилось играть с огнем и бороться с людьми, способными дать должный отпор. Несмотря на то, что он старел и постоянно чувствовал боль в сердце, это был все тот же Бадолати, который любил ставить себя на одну доску с анархистом Паллези, оскорблял его и терпеливо сносил оскорбления.

— В споре с Фиаски и Мадии я оказался бы неправ. А тебя перестал бы уважать.

— Ну вот, — воскликнул Метелло, — опять вы за свое! Вы приписываете мне значение, какого я не имею. Я никем не руковожу, не насилую чужой воли.

Бадолати пропустил его слова мимо ушей. Он передвинул сигару из одного угла рта в другой, зажал ее в зубах и после короткого молчания, продолжая смотреть в лицо Метелло, неожиданно сказал:

— Согласно уговору, я отправил Криспи на стройку Массетани. Сейчас я должен либо взять нового десятника на его место, либо назначить кого-нибудь из рабочих, занятых у меня на стройке. Я хотел бы услышать твое мнение, кого ты посоветуешь?

— Подождите, пока поправится Немец, он честный, положительный человек.

— Пожалуй! Но в критические моменты он слишком несдержан.

— Попробуйте назначить. Липпи, старику не мешало бы немного отдохнуть.

— У меня нет никакого желания шутить, я говорю серьезно. Десятник должен быть умен и находчив, так чтобы я мог на него положиться. Ему необходимы: твердый характер, крепкое здоровье и отличное знание дела. Нет нужды объяснять тебе это. Если я нахожусь в отъезде, а заместителя у меня нет, он руководит всей работой. Он занимает такую же должность, как мой помощник, и получает почти такой же оклад.

Боясь, что у него задрожат руки, Метелло взглянул на них, потом поднял голову и сказал:

— Если бы мне было больше тридцати лет, я предложил бы свою кандидатуру. Но я еще слишком молод, и в моем возрасте трудно менять шкуру.

С этими словами он встал и отвесил полупоклон.

— Салани! — окликнул его инженер, когда Метелло уже стоял на пороге и надевал кепку. Было слышно, как Нардини дал сигнал к началу работы. — Ты негодяй, Салани. Смотри же берегись, не то я сам спущу с тебя шкуру!

Едва Метелло вышел из конторы, к нему подскочил Олиндо, смотревший на него как ни в чем не бывало, хотя глаза его заплыли, нос был поцарапан, а губа распухла.

— Метелло, — начал он, покашливая, — мы с тобой обнялись, но не сказали друг другу ни слова. А я хотел бы тебе объяснить…

Метелло обнял его за плечи.

— Мне? Ты должен был бы объяснить всем. И потом, что именно ты хочешь объяснить? Теперь уже все позади. Запомни этот урок и в следующий раз будь умнее.

— Надеюсь, что пройдет много времени, прежде чем мы еще раз ввяжемся в подобную историю.

Метелло должен был побороть вспыхнувшую неприязнь, чтобы спокойно ответить. Ему хотелось сказать: «Ты все такая же сволочь!» — но он произнес:

— Знаешь, о чем я подумал? Как только скопим немного денег, мы с Эрсилией поедем в Ринчине. Просто стыдно, что я не знаком еще с твоей женой и детьми. И кроме того, мне было бы приятно побывать в родных местах после пятнадцатилетнего отсутствия.

— Увидишься с Козеттой.

— Пожалуй, если она позволит мне проехаться без билета в ее дилижансе.

Олиндо, казалось, коснулся этой темы только для того, чтобы восстановить между ними обычную близость. Он тотчас же добавил:

— Ты знаешь, что меня избили? Посмотри, какие у меня глаза, я почти ничего не вижу.

— Каждому из нас досталось, кому больше, кому меньше. Трое ранено, а Немец в больнице.

— Да, но на меня набросились, когда уже все кончилось. Это подло!

Метелло не успел ему ответить. Он хотел сказать: «Тебе нужно переменить профессию. Видно, обстановка на стройке для тебя не подходящая». Но тут раздался возглас Нардини:

— Живей, ребята, снова за дело!

Под отвесными лучами солнца, высоко в небо вздымались леса. По лестницам, с площадки на площадку, можно было взобраться на пятый этаж, где были приостановлены работы. Чернорабочие наполняли бадьи раствором, взваливали их на плечи и карабкались по лестницам, держась рукой за перила; другие подносили кирпичи. Бригада Метелло — он сам, Липпи и Фриани, работавшие бок о бок, направились на свое место. Фриани нес взятые на складе кельмы, отвесы, линейку и угломер. Помощник инженера обогнал их и принялся осматривать стены, оштукатуренные полтора месяца назад. Сверху было видно, как по насыпи мчался что есть духу маленький Ренцони.

Один за другим каменщики поднимались на леса; солнце снова обжигало их лица, руки, затылки; люди обливались потом, а ведь работа еще не начиналась. Тем не менее, хотя веселиться еще было рано, все были в хорошем настроении. Они не повторяли больше: «Это победа!», а говорили: «Ну-ка, веселей! Ты не забыл еще, как подгонять кирпич к кирпичу?»

— Метелло! — закричал маленький Ренцони. — Я уже здесь, я пришел. Скажи Нардини, чтоб не записывал мне штрафа. Сейчас всего три минуты второго!

— Чем звать папочку, принимайся-ка лучше за работу, — оборвал его Нардини и дал ему подзатыльник.

Ренцони схватил лопату и быстро наполнил свою бадью раствором.

— Ну, приходила она? — спросил его Париджи, который в нескольких шагах от него тоже нагружал бадью.

— Видел бы ты ее! На ней было розовое платье в клетку, а бутерброд был с отбивной котлетой.

— Кончится тем, что ты на ней женишься.

— Наверно, если только не передумаю, пока буду в армии.

— Эй, Нино! Долго мы еще будем ждать раствора? — крикнул ему Липпи, перегнувшись через перила, хотя сам еще только поднимался на леса.

Через четверть часа уже казалось, будто работа и не прерывалась. Едва положили первый слой раствора на камни и кирпичи, стены вновь стали выглядеть так, словно их только что возвели. Стройка вновь наполнилась голосами, стуком молотков — плотники укрепляли перила, главные опоры и стыки мостков; подмастерья плотников распиливали доски, чернорабочие замешивали раствор, А в тени под лесами, растянувшись, крепко спала овчарка. Олиндо сновал взад и вперед с тачкой, груженной щебнем; Париджи тянул пропущенную через блок веревку, с помощью которой поднимал на леса инструменты, бадьи и кирпич, облегчая тем самым труд чернорабочих и ускоряя темпы кладки.

На самом верху лесов строящейся фабрики солнце слепило глаза и заставляло рабочих надвигать козырьки кепок на самый нос. Отсюда были видны деревья в саду у Фортецца да Бассо, за которыми возвышался купол собора Санта-Мария дель Фьоре, а с противоположной стороны — более низкие дома, оставлявшие открытой всю местность, и фабричные трубы вокруг Рифреди. Отсюда можно было проследить, как петляет Муньоне и изгибается линия железной дороги. Послышался паровозный гудок, и из туннеля, окутанный клубами дыма, вырвался поезд.