— Я говорю про этих, про нас, — уточнил Париджи. — Про тех, что стоят здесь.

— Мы не поняли друг друга. Я хочу знать твое личное мнение. Должно же оно у тебя быть — ведь ты человек, а не животное.

Париджи пожал плечами и невольно взглянул на Метелло.

— Смотри на меня, а не по сторонам.

— Но раз уж я стою в этом ряду…

— Значит, я могу брать на твое место неаполитанца или луккийца?

— Если, по-вашему, это правильно…

— Еще бы не правильно!.. А ты?

Вторым был Дуили.

— Мы просили всего по тридцать, двадцать и пятнадцать чентезимо надбавки в час. Почему вы не сказали: «Ребята, я дам вам половину, треть, десятую часть того, что вы просите»? Ни вы, ни другие подрядчики от этого не разорились бы.

— Мы-то не разоримся, а вот вас разорим.

— К сожалению, мы разорены уже давным-давно, — ответил Дуили. — Но теперь разорение довело нас до отчаяния. А это опасная вещь, инженер.

Солнце перевалило через насыпь и осветило эту сцену. Инженер надвинул шляпу на лоб и сказал:

— Мне нужно, чтобы вы отвечали «да» или «нет», а не проводили всякие сравнения. Ты? — спросил он третьего и, повинуясь течению разговора, иронически добавил: — Если бы не нужно было подписывать заявления, ты был бы уже на лесах, так что ли?

Перед ним стоял Сантино. Он был во власти проповедей дона Альбертарио и без колебаний ответил:

— Сейчас не в этом главное.

— А в чем же?

— Вы должны были бы отменить увольнения. Понимаете, у меня жена и ребенок, я пока еще даже не подмастерье, на мой заработок особенно не разгуляешься. Но ведь вы же христианин. И те, кого вы намерены уволить, тоже христиане, и у них тоже семьи… — Он смешался и добавил: — Конечно, я не умею говорить, только если они виноваты, то не больше, чем все мы, остальные.

Слова ложились одно к одному, как кирпичи, их скреплял цемент взглядов, и Бадолати натолкнулся на выросшую перед ним стену. И то ли от солнца, то ли от крови, которая прилила к голове, он почувствовал, что на лбу у него выступила испарина и острее стала боль в сердце, последнее время все чаще беспокоившая его. Он не нашел слов или не захотел ответить Сантино и шагнул дальше.

— А ты? — спросил он четвертого в ряду.

Это был каменщик из Фьезоле, которого прозвали Померо за его рыжие волосы. Он кивнул головой на Сантино и ответил:

— Так же, как он. Как сказал он.

Простые слова Сантино, как нельзя лучше успокоили души тех, кто стоял дальше. С этой минуты каждому стало значительно легче встретиться лицом к лицу с Бадолати, выдержать его взгляд и с достаточной убедительностью ответить на его вопрос. Хозяин хотел поставить их в такое положение, чтобы лицо каждого определилось раз навсегда, чтобы он чувствовал себя беспомощным, изолированным от товарищей. А повторяя то, что сказал Сантино и что, к тому же совпадало с общим мнением, можно было еще раз укрыться за коллективной ответственностью, не выдавать себя и не изменять товарищам. И по мере того, как Бадолати обходил ряд, именно там, где вместо кирпичей попадалась пустота, стена оказывалась особенно надежной.

— А ты?

— Как он.

— Ты?

— Как он.

— А ты?

— Как Сантино, то есть Меони.

— Как Померо.

— Как он.

Подошла очередь Фриани, который ответил:

— Вы, инженер, отлично знаете свое дело. Почему бы вам не ограничиться подписыванием договоров да общим руководством стройкой? А вот в такую лужу предоставьте садиться вашим слугам.

Бадолати метнул на него грозный взгляд и стиснул зубы. Из-за жары и боли в сердце он тяжело дышал. Фриани улыбнулся ему:

— Вы портите нервы и роняете свой авторитет. Говорю это потому, что уважаю вас. Что же касается остального, то меня все это мало интересует. Я не ел уже сорок восемь часов и ночую в саду на скамейке.

— Не понимаю, откуда у вас такая стойкость, — сказал Бадолати.

А старый Липпи, возле которого он вновь очутился, повторил:

— Это другое поколение. Нас было не трудно унять. Стоило посадить несколько человек — и все бывало кончено.

Бадолати вытащил из кармана платок, вытер губы, лоб и шею. Сейчас он стоял против Метелло, за которым в ряду насчитывалось еще около десятка человек. Невдалеке начинались огороды. Крестьяне, которых скоро должны были вытеснить отсюда новые стройки, столпились у изгороди и наблюдали за происходящим. В тишине звенели цикады, потом раздался гудок паровоза, послышался собачий лай, на него отозвалась овчарка Криспи, посаженная на цепь.

— Пойдем со мной, Салани, я хочу с тобой поговорить, — вдруг сказал Бадолати.

Метелло посмотрел на товарищей, будто хотел получить молчаливое согласие каждого из них. Фриани сказал:

— Будь осторожен, это может оказаться ловушкой. Сначала тебя изолируют, а потом наденут наручники.

«Они способны на это», — подумал Метелло. Пиджак, накинутый на плечи, сполз, и в том, что, поправляя его, Метелло задержался, не было ничего подозрительного.

— Между нами нет секретов.

— В секрете держат голод, — сказал Дуили.

— Сифилис и страх, — добавил Липпи.

— С начала забастовки вы в третий раз разговариваете с нами, — сказал Метелло, — но соловья баснями не кормят.

Бадолати отвернулся, покачал головой и скрестил на груди руки. Потом вытащил из кармана полсигары и, прежде чем ответить, стал закуривать. Одна спичка у него потухла, пока он ею чиркал, другая — прежде чем зажглась сигара. Комиссар и двое полицейских подошли к нему. Медленно, держась за спинами солдат, к ним приближалась группа штрейкбрехеров. Крестьяне встали вплотную к изгороди. Бадолати вынул сигару изо рта и ответил:

— Полиция не выселила тебя до сих пор из города только потому, что я специально просил об этом бригадьере. Надеюсь, ты это понял. Тогда почему же ты мне теперь не доверяешь?

— Вам-то я доверяю. Но и с тем, что сказал Фриани, я тоже согласен. Вот я и опасаюсь, что пересилят ваши интересы.

— Мои интересы всегда давали вам кусок хлеба.

— Как видно, слишком ничтожный кусок, иначе дело не дошло бы до этого столкновения.

Оба они были полны ненависти и, если бы могли, готовы были убить друг друга; и в то же время каждый из них слишком хорошо знал своего противника, чтобы его недооценивать. Разница их положения заключалась лишь в том, что один держал нож за рукоятку, а другой — за лезвие.

— Ты негодяй, Салани.

— Такой же, как мой тесть. Вы мне это уже говорили.

— Нет, не такой, а хуже.

— Не спорю. Он был из другого теста. Будь он жив, я не стоил бы его мизинца. Но он умер, и вы помните, при каких обстоятельствах?

— Смотри, как бы тебе не пришлось раскаиваться в своих словах!

— Это вы мне и хотели сказать? А я-то надеялся, что вы станете обсуждать со мной, как найти выход из положения. Вы думаете, для нас это развлечение? У нас руки дрожат от отчаяния.

Среди рабочих, стоявших у насыпи, послышался ропот. И Метелло, чувствуя единодушную поддержку товарищей, невольно повысил голос. Он держался руками за отвороты пиджака, и это выглядело так, будто он готов ринуться на инженера.

— Нам, не менее чем вам, тяжело видеть заброшенную стройку. Вы почти всегда бывали с нами на лесах, вы нас знаете, видели, как мы трудились. Скажите же, положа руку на сердце, разве мы просили не самую малость? Разве отказывать нам в этом так долго не значит быть бессердечным человеком?

Но ему ответил не Бадолати, а Немец, стоявший в нескольких шагах от них среди штрейкбрехеров.

— А не лучше ли было бы для вас вернуться на работу?

— Нет больше никаких сил, Метелло. Довольно лезть на рожон, — подхватил Олиндо.

И тут с обеих сторон посыпались оскорбления, за которыми последовала драка, револьверные, а потом и винтовочные выстрелы.

— Бродяги!

— Штрейкбрехеры!

— Преступники!

— Предатели!

И все это произошло за какие-нибудь несколько секунд, пока стайка ласточек, покружившись над лесами, успела скрыться в направлении железной дороги.