Глава XXIII

Надо еще удивляться, что не произошло настоящего побоища! Потом говорили, что это просто чудо. Судьба, случайность, рука всевышнего, как утверждал Сантино.

Липпи и Фриани первыми ринулись на Олиндо и Немца. Унтер-офицер и полицейские выхватили револьверы. Услышав крик инженера: «Останови его, проклятого!», Нардини ловким движением обезоружил Криспи.

Тем временем Метелло пытался удержать рабочих, набросившихся на штрейкбрехеров. Ему удалось скрутить руки Дуили и Париджи. Так началась свалка.

Фриани и Немец, повалив друг друга подножкой, катались по земле. Наконец Немец прижал противника коленом и стал бить его по щекам. Сантино сдерживал Липпи, обхватив его за пояс. Олиндо, освободившись от старика, пытался бежать, но на него налетели двое, потом трое, пятеро, его захлестнули удары, плевки, ругательства. Все происходило, как накануне вечером, на площади Кавалледжери, вспоминали потом. Но на этот раз солдаты были вооружены. Первый ружейный залп вспугнул ласточек и охладил пыл сражавшихся. Действительно ли солдаты стреляли в воздух или целились так, что пули пролетали над самыми головами рабочих? На этот счет у каждой из сторон — у каменщиков, полицейских и солдат — сложилось свое мнение. А инженер повторял, что была такая неразбериха и все произошло так быстро, что невозможно было ничего понять.

Достоверно лишь, что после ружейного залпа драка прекратилась. Каменщики опустили руки, некоторые поднялись с земли, отряхивая одежду и бормоча проклятия. Потом под влиянием инстинкта самосохранения, а возможно, страха или вдруг обретенной солидарности забастовщики и штрейкбрехеры объединились в одну группу. Только старый Липпи остался сидеть на земле, вытянув ноги и обхватив руками голову. Он бормотал:

— Оказывается человек может спятить в любом возрасте, а ведь этого не должно быть!

Молодой Париджи присел на корточки, чтобы быть поближе к старику. Солдаты выстроились по пятеро в ряд и держали винтовки на прицел, как во время настоящего расстрела.

— Вы с ума сошли стрелять? — закричал Немец.

Он шагнул вперед, а за ним следом и все рабочие приблизились на такое же расстояние к солдатам, полицейским, инженеру и двум десятникам, которые теперь стояли все вместе.

Метелло, оказавшийся рядом с Немцем, сказал:

— Мы не бандиты, просто кровь бросилась нам в голову. Теперь все кончилось, и вам здесь делать нечего.

Фриани закричал:

— Солдаты! У вас такие же мозолистые руки, как у нас! Вы свободные люди, не давайте собой командовать!

Рабочие поддержали его одобрительными выкриками, подняв сжатые кулаки.

— Назад! — скомандовал полицейский комиссар. — Считаю до трех!

При этих словах полицейские и унтер-офицер сняли револьверы с предохранителей.

— Быстро вы ладите между собой, мошенники, когда бунтуете против власти.

Тут вмешался инженер:

— Никогда ничего подобного не случалось на моей стройке, — заявил он, вытирая пот со лба и шеи.

Нардини попытался подойти к группе рабочих со словами:

— Ну, довольно, ребята, ведь ничего же не произошло.

Но полицейский комиссар остановил его, преградив ему дорогу рукой, в которой держал револьвер.

— Останьтесь здесь.

Метелло сказал:

— Мы знаем, что ты, Нардини, хороший человек. Тебе не подходит роль десятника.

— Я стараюсь для общей пользы, — ответил ему Нардини.

— Ну, конечно! — воскликнул Немец. Увлеченный своим порывом, он обнял Метелло за плечи и притянул к себе. — Инцидент исчерпан, — заявил он. — И кто знает, может быть, эти прохвосты переменят свое мнение.

Группа каменщиков двинулась за ним. Старый Липпи поднялся, опираясь на руку Париджи.

— Ни с места! — крикнул полицейский комиссар. — Стойте!.. Эй, — позвал он унтер-офицера, — приготовьтесь!

И в следующий миг — будто молния сверкнула в летнюю ночь, будто солнце свалилось за дома — раздался револьверный выстрел. Пуля, миновав Метелло, угодила прямо в грудь Немцу, который упал как подкошенный.

В последовавшей затем мгновенной тишине послышался лай цепной собаки, похожий на вой.

И тотчас же, вместо того чтобы разбежаться или оказать помощь Немцу, группа каменщиков с громкими криками бросилась вперед. Посыпался град камней, поранивший двух солдат. Раздался треск ружейных выстрелов — два залпа, один за другим. А тем временем солдаты и полицейские, выхватившие револьверы, продолжая отстреливаться, отходили, чтобы обороняться под прикрытием конторы и общежития.

Было ли это чудо, воля божья, счастье, случайность? Или живая мишень находилась слишком близко? Или мозолистые руки солдат дрожали и невольно завышали прицел? Каменщики сгрудились в кучу, в них можно было стрелять, как в толпу, как в стадо, как в крупную мишень, установленную в десяти шагах. И тем не менее даже револьверные выстрелы полицейских, казалось, не попадали в цель. В первый момент Дуили даже не заметил, что у него прострелена икра, Померо не сразу почувствовал жжение в плече, а Сантино не обратил внимания на то, что со свистом пролетевшая у него перед глазами пуля, оставила на его лбу след, похожий на царапину, полученную от ревнивой возлюбленной.

Третий залп заставил забастовщиков опомниться. Метелло, Фриани и Сантино наклонились над Немцем. Со стороны железной дороги стали подходить люди, вниз по насыпи сбегали крестьяне, которые раньше стояли за изгородью. Вопреки приказам унтер-офицера и комиссара подбежали инженер и Нардини. Немец перевернулся на спину, потом сел и попытался встать, но покачнулся, так что окружающие должны были поддержать его.

— Нет, нет, — повторял он. — Это ничего, мне не больно. Видите, инженер, к чему это приводит.

Немного погодя, обхватив одной рукой шею Метелло, а другой Сантино, он смог дойти до конторы.

— Мне не больно, нет, мне не больно, — твердил он и разражался ругательствами.

Бадолати вытирал пот с лица.

— Ну, ничего, ничего, — говорил он. — Могло быть и хуже.

Он открыл дверь в контору, куда Метелло и Сантино ввели раненого. Следом за ними вошли Фриани и Нардини с аптечкой первой помощи.

Немец сел на стул хозяина. Ему предложили воды, но он отказался.

— Если б это было вино! — сказал он. — Но теперь не время. К тому же в первый момент раненому никогда не дают пить. Этому меня научили в Германии. Но мне кажется, что моя рана несерьезна: мне не больно, я только чувствую, что слабею. И травинка выпала у меня изо рта, экая досада, право!

К нему вернулся обычный цвет лица, а глаза стали необъяснимо нежными. Его огромное расслабленное тело поникло на стуле. Немец обратился к Фриани:

— Всыпал я тебе, а? Ну, теперь ты вернешься на работу?

Повернувшись к Метелло, он сказал:

— Убеди их. Все, что можно было сделать, уже сделано, большего не добьешься. Ты видишь, они стреляют. Как будто они не знают, боже мой, что у нас, как у них, есть семьи и только отчаяние восстанавливает одних против других. Растолкуй ты им, раз уж бог не догадался их умудрить.

— Не кощунствуй, разве этим поможешь? — перебил его Сантино.

— Ах, милый Альбертарио, иногда это необходимо. — И, увидев царапину у него на лбу, улыбнулся: — Тебя помазали миром. — Затем, вздохнув, продолжал: — Наверно, понадобится вынимать пулю. Я уверен, что она застряла в кости, а не прошла навылет. Мне придется потерять еще два или три дня. Можешь себе представить, что это значит при том положении, в котором находится моя семья?

— Не волнуйся, — сказал ему Метелло.

— Чудак! Да я чувствую себя лучше, чем ты!

Рубашка у него на груди, на ладонь выше сердца, слегка окрасилась кровью: рана была совсем маленькая, диаметром не больше монетки в десять чентезимо, как потом рассказывали. Поэтому, когда его раздели до пояса, казалось, будто сгусток, запекшийся на его волосатой груди, остановил кровотечение. Нардини приложил к ране тампон, смоченный иодом.

— Жжет?

У двери Бадолати разговаривал с полицейскими; комиссар вытирал рукавом пыль с котелка.