Необычная дневная мгла то и дело озарялась синеватым и беловатым блеском молний. Некоторые ударяли так близко, что отчетливо был слышен треск и шипение, с которым они касались болотной воды. Затем мгновенно все это заглушал дикий раскат грома. Почему-то казалось, что он придает свету красноватую окраску. Потом хлынул ливень такой силы, что наша дорога сразу превратилась в реку. Край брезента кузова под напором ветра прогнулся внутрь, и с него прямо в наши сапоги ударил поток воды. Сапоги стали ведрами… И снова молния, снова гром, и сквозь заднее стекло кабины — бледное лицо геолога, держащегося за карман, в котором лежали детонаторы…
Когда стихло, стал слышен другой звук — надрывный, уверенный рев вездехода, преодолевшего и стихии, и тундру.
И стукаясь о борта вездехода, цепляясь за динамитные ящики, я вспомнил стихотворение нашего поэта Геннадия Юшкова:
Здесь мох и ржа болот пропащих,
За водоемом водоем.
Но трактор трубы взял и тащит,
Ползет огромным муравьем.
И мы за ним бредем сурово,
Хотя сошло с нас сто потов…
От комарья спасаясь злого,
Я сам себя поджечь готов.
Они звенят, впиваясь в кожу,
Они висят вокруг, как чад,
И лезут в нос и рот…
И все же
Идут строители, молчат.
Они еще пробьют здесь трассу,
Еще добудут нефть и газ…
Грохочет трактор час за часом,
И мы бредсм за часом час.
Болота. Ржавые протоки.
Кусты-уроды. Черный мох…
В пути слагал я эти строки,
И вот закончить я не смог их
И дать названье им не смог…
Да, люди все больше и больше покоряют и переделывают тундру. В самом центре города Воркуты было огромное болото — свалка. Решили на этом месте построить городской парк с озером. И построили. Двадцать четыре тысячи кубометров грунта поглотило тундровое болото. Тысячи кубометров вечномерзлой глины подняла в воздух взрывчатка со дна будущего озера. И вот берега его уже одеты в бетон. Построен и парк, удивительный парк в условиях Заполярья, в котором, кроме полярных ив и березок, скоро будут расти елочки и черемуха. И если сейчас еще группы школьников приезжают иногда на зимних каникулах из Воркуты в Ухту, чтобы посмотреть на настоящую елку и потрогать своей рукой ее иголки, то скоро для этого юным воркутянам достаточно будет просто прогуляться в свой парк.
Мы не раз встречали в тундре геологов и геофизиков. Что же они там делали? Да то же, что и везде, — искали полезные ископаемые.
Еще в XVIII веке русский академик И. И. Лепехин посетил реку Печору и Усу. И впоследствии рассказал о медных рудах, обнаруженных в 250 километрах от села Усть-Цильма. В первой половине XIX века стали известны выходы каменного угля по берегам рек.
В 1857 году Морское ведомство, нуждавшееся в каменном угле для Архангельского порта, направило на Печору специальную экспедицию во главе с инженером Антиповым. Экспедиция прошла по всем известным месторождениям и открыла несколько новых, но вывод оказался неутешительным. Даже лучшие из этих месторождений содержали слишком мало угля, чтобы начать его разработки. И еще почти 70 лет тундра хранила свои тайны..
Но геологических партий появлялось в ней все больше, особенно после установления в нашей стране Советской власти. И вот упорный труд геологов, наконец, дал результат! В 1930 году геолог Георгий Александрович Чернов открыл в глухой Большеземельской тундре на берегах реки Воркуты первое промышленное месторождение хороших углей. Потом были найдены и другие. Запасы угля в тундре были оценены в миллиарды тонн. И с 1931 года началась их разработка.
Уже тогда планировали добыть в Печорском угольном бассейне несколько сот тысяч тонн различных углей не только высококачественных, но и бурых.
Дороги к углю тогда были очень тяжелые. Только по воде — по рекам. Не везде могли проходить пароходы. Приходилось впрягать лошадей и тянуть тяжелые баржи волоком. Иногда и сами люди, как бурлаки, тащили эти баржи.
Найти даже очень богатое месторождение — это еще не все. Нужно, чтобы можно было легко до него добраться. Доставить людей, нужное оборудование, вывезти добытый уголь…
Г. А. Чернов вспоминает: «Сколько приходилось тратить времени на дорогу от Москвы до Воркуты! До Воркуты, например, в 1930 году пришлось добираться два с половиною месяца. Выехали из Москвы в июне, возвратились в ноябре, и только один месяц работали…»
Попасть на Печору проще всего через Архангельск. От Архангельска морем в низовья Печоры, а по Печоре — пароходом. Начиналась навигация в июле, а то и в начале августа (до этого Баренцево море было еще покрыто льдами). За месяц пароходы успевали сделать лишь 1–2 рейса.
Другой путь пролегал по трактам Якшинскому и Печорскому — тоже далеко не быстрый и легкий. Поездом до города Пермь, а от него пароходом до города Чердынь или Нырыба, где и начинался старинный путь чердынских купцов в верховьях реки Печоры.
В более северные районы Печоры вел Печорский тракт, начинавшийся от Усть-Кулома на Вычегде. Тут нужно было ехать до Котласа, затем пароходом до Усть-Сысольска (теперь Сыктывкар) и потом маленьким пароходиком до Усть-Кулома. Затем 220 километров тракта. Первая половина его еще была сносной, зато вторая… Во многих местах четырехколесная телега не проходила, а только двухколесная, да и ту приходилось то и дело вытаскивать своими силами из грязи…
Была еще и третья дорога — старый, заброшенный Усть-Цилемский тракт, длиной 230 километров. Начинаясь от села Койнас на Мезени, он выходил на Усть-Цильму. В летнее время тракт был непроезжим, зимой по нему на санях возили дичь, пушнину и рыбу в Архангельск.
Вот и все, что осталось в наследие от царской России молодому Советскому государству.
А как проходили путешествия без дорог, очень интересно рассказывает Александр Александрович Чернов, тоже геолог, отец открывателя воркутинских месторождений.
«Шли очень прямо, как я убедился по компасу. Вошли в густой лес. Почва стала сырее. По дороге убили тетерева. Идти стало тяжелее, да и усталость давала себя почувствовать, ведь за спиной были рюкзаки с образцами пород. Около небольшого болотца присели отдохнуть. Спрашиваю у проводника: «Далеко еще до избы на Илыче?» Подумав, тот отвечает: «Если это болото знакомое, то близко. Если незнакомое — то еще далеко». — «А какое же это болото? Знакомое или незнакомое?» — спрашиваю я. «Не знаю», — медленно отвечает проводник. Очевидно, болото было незнакомое, так как часа через три мы присели закусить около другого небольшого болота, и признаков близости реки и перемены ландшафта не было заметно. «Ну, а теперь как, — спрашиваю я, — далеко до избы?» И слышу ответ: «Если это
болото знакомое, то версты две, а если незнакомое, то далеко». — «Ну, а какое же болото-то?! — уже с некоторым нетерпением спрашиваю я, — знакомое тебе или нет?» — «Не знаю», — флегматично отвечает проводник. — «Куда же мы идем, если ты не знаешь?» — «Пойдем прямо», — уверенно отвечает он. Опять пошли по сырому лесу. Солнце, по-видимому, уже склонялось за высокую пармовую гряду, оставленную далеко на западе, когда мы подошли к громадному моховому болоту, шириною не менее двух километров. Наш проводник сказал, что пойдет на ту сторону разведать, какое это болото, и просил обождать. Мы не без удовольствия сели на ствол большой поваленной ели, а он, проваливаясь почти по колено, побрел через болото. Прошло более получаса, когда раздались его громкие призывные крики на другой стороне болота. Мы поняли, что надо идти на зов, откликнулись и побрели по болоту. Когда порядком уставшие мы наконец добрались до своего проводника, стоявшего на месте, он невозмутимо сказал: «Не надо было ехать (то есть идти), болото было незнакомое. Надо ехать обратно. Здесь справа непроходимое болото и слева непроходимое болото». — «Так зачем же ты нам кричал?» — с недоумением спрашиваю я. «Голос подавал», — отвечает проводник. Вера Александровна неудержимо хохочет, а я чувствую раздражение. Возвращаемся через болото и идем дальше цепочкой. Уже стемнело так, что плохо виден идущий впереди. По-моему, уже прошли более трех верст. Проводник говорит: «Постойте, тут близко дорога, затеска, должно, будет». И действительно, он, наконец, находит затеску. Правда, уже так стемнело, что затески ствола от одного дерева до другого не рассмотришь, но мы вышли, к своей радости, на твердую тропу, вдоль которой идет затеска. Мы ощущаем ее своими ногами и осторожно один за другим доходим… до избушки! Мы уже боялись, что придется ночевать среди непроходимого болота».