— Нет, Гюль, ты говоришь невозможное.

— Как ты был трусом, так и остался им! Воробьиная у тебя душа!

Шарифу стало не по себе. Белый накрахмаленный воротник душил его, словно петля виселицы.

— Но надо подумать… — прохрипел он.

— Сейчас поздно размышлять и колебаться. Взгляни на меня! За мной охотится немало женихов!

Она сорвала чадру и, приблизив свое лицо к лицу Шарифа, заговорила как помешанная:

— Щеки мои нежнее лепестков тех роз, которые отец ценит дороже своей жизни. Глаза мои всех сводят с ума. И ты каждую ночь будешь находить в них радость… Губы мои, как алая вишня, с них стекает сок страсти… Ими я буду целовать тебя без устали. — Она провела рукой по его волосам. — Я всю себя отдаю тебе… тебе, мой Шариф-джан… Тебе одному!.. — И, обхватив его за шею, она притянула его губы к своим.

— Гюльшан, не терзай меня! — отпрянул от нее Шариф. — И не наводи меня на грех… Ведь я люблю тебя…

Взгляд его блуждал как у безумного. Гюльшан начала осыпать его поцелуями.

— Вот так будет каждый день, каждый час… Только решайся… Я дам тебе свой маленький револьвер…

Потеряв контроль над собой, Шариф схватил ее и начал целовать.

— Прочь! Закричу, опозорю тебя и себя! — вдруг вскрикнула Гюльшан и оттолкнула Шарифа. — Все получишь, если завтра вечером будет покончено с Надиром. Ну, не терзай меня, говори — согласен? Если трусишь сам, найди человека, за деньги любой согласится…

— Хорошо, — еле выдохнул из себя Шариф. — Я могу поехать в горы и поискать кого-нибудь среди горцев.

— Но это долго, Шариф. Я хочу, чтобы завтра на свадьбе покончили с ним. Я, я так хочу, ты понимаешь меня? — И она снова прильнула к нему.

— Ты, ты так хочешь? — заговорил он, ласково заглядывая ей в глаза.

— Да, Шариф, хочу. Хочу для тебя, для нашей любви. Он не должен жить… Не должен!..

— Гюль, ты охвачена огнем бешенства. Одумайся, так нельзя…

— Ах так! — Две звонкие пощечины прозвучали в безмолвном саду, и Гюльшан пустилась бежать.

Семьи Наджиба и Саида мирно сидели за ужином, когда раздался неистовый стук в калитку.

— Аллах милостивый, кто это? — встревожилась мать учителя и обратилась к Надиру: — Сынок, узнай поди, кто решил осчастливить нас и разделить с нами вечернюю трапезу.

Надир мигом очутился во дворе. Отодвинув засов и распахнув калитку, он увидел перед собой женщину в черном покрывале.

— Вы к кому, ханум?

— К тебе, мой дорогой! — шепотом ответила Гюльшан и сбросила с головы чадру.

Надир заметил лихорадочный блеск ее глаз и отшатнулся. Не успел он сообразить, что делать, как возле него возникла безмолвная фигура матери и рядом с ней Наджиб.

— Ай, Гюльшан-ханум! — удивился учитель, узнав дочь хана. — Мать, принимай гостью!

Услышав имя дочери Азиз-хана, Амаль встрепенулась.

— Гюльшан?! — испуганно вскрикнула она. — Эта коварная змея! — Она вскочила, чтобы уйти в другую комнату, но мать учителя остановила ее.

— Не избегай встречи с недругом, дочь моя. Иначе он тебя примет за муравья, которого можно легко растоптать.

Амаль опустилась на ковер.

Поколебавшись мгновение и видя, что ей ничего не оставалось делать, Гюльшан, не надевая чадры, вошла в комнату.

— О Амаль?!. — возбужденно заговорила она, бросаясь к дочери Саида. — Поздравляю тебя, милая, от души, радуюсь твоему счастью!

Амаль в ужасе отпрянула от нее. Она увидела, как в глазах Гюльшан метнулись зловещие искры.

— Тебя, видимо, смущает, что ты оставила моего отца и вышла за Надира? Я одобряю твой выбор.

Подавленная Амаль молчала.

— Ханум, не обращайте на нее внимания, — вмешался Саид. — Она еще не пришла в себя после болезни…

Амаль подняла голову и посмотрела на отца. Только теперь Гюльшан смогла разглядеть ее. Облик Амаль чудесно изменился. Глаза стали живыми, выразительными. Лицо посвежело и еще больше похорошело. Вся она выглядела какой-то одухотворенной, воздушной.

«Ну нет, ты не будешь такой! — поклялась про себя Гюльшан, с завистью вглядываясь в Амаль. — Я сотру с твоего лица лучи радости и счастья. В своем свадебном наряде ты будешь валяться в грязи на кладбище и орошать слезами могилу своего Надира».

И, не обращая внимания на посторонних мужчин, она опустилась на ковер, так и не натянув чадры. Схватив веер, она раскрыла его и начала непринужденно обмахиваться, дерзко оглядывая присутствующих.

Полное забвение обряда, символизирующего целомудрие и чистоту девушки, внезапное появление в поздний час в чужом доме было непростительной дерзостью. Пораженные этим, люди молчали.

— Гюль… какими судьбами? — сухо заговорила, наконец, мать Наджиба.

— Просто так, сама не знаю, бабуся!

— Ну что же, коли так, будь желанным гостем. Что же вы смотрите друг на друга? Отведай, Гюльшан, нашего хлеба-соли, если пришла с добрым сердцем!..

И в полном молчании все ради приличия принялись за ужин.

За едой дочь хана непрестанно переводила взгляд с Надира на Амаль. Неудержимое бешенство одолевало ее. Ей хотелось схватить со скатерти солонку и запустить в глаза Амаль — пусть она снова ослепнет!

Вдруг она встретилась с глазами Биби. В этом взгляде матери Надира она прочитала великую готовность пасть жертвой за счастье своего сына. Боясь испортить своей несдержанностью все дело, она стремительно поднялась.

— Что с тобою, Гюль, не успела прийти и уже уходишь? — удивилась хозяйка.

— Я давно из дому, бабуся. Меня будут искать…

Хозяева не стали настаивать. Биби последовала за Гюльшан.

— Чтоб до глубокой старости остаться тебе старой девой! — шептала Амаль, глядя вслед удаляющейся Гюльшан. — Чтобы за все твои злодеяния судьба покарала тебя на всю жизнь одиночеством!

— Зачем провожаешь меня, Биби? — злобно прошипела Гюльшан, как только они вышли во двор. — Ведь я презираю всех вас и ненавижу. Ненавижу!..

— Утишьте свой гнев, ханум. После свадьбы Надира мы все уедем отсюда.

— Смотрите, как бы его свадьба не обернулась панихидой! Клянусь небом и землей, пускай моя душа обуглится в аду, если я не уничтожу его! Он труп, время жизни его истекает… Запомни, Биби! Уйдет он из Лагмана — найду в Кабуле, разыщу в Пешаваре или Карачи. Всюду, где бы вы ни прятались от меня! Только кровь его утолит мою жажду, — и она хлопнула за собой калиткой.

«Только кровь его!» — повторила Биби, вглядываясь в темноту, поглотившую дочь Азиз-хана.

«Только кровь его!» — шептала она, запирая калитку.

«Только кровь его!» — неотвязно стучало у нее в голове, когда она возвращалась в дом.

Внешне спокойная, Биби перешагнула порог, пристально посмотрела на сына и села на свое место. Страшные слова Гюльшан без конца то уходили, то новой волной возвращались к ней. Машинально взяла она лепешку, начала крошить ее на куски, раскладывать возле себя. Потом взяла чашку с чаем, и мать учителя заметила, как дрожала ее рука. Вдруг чашка с недопитым чаем опрокинулась ей на колени.

— Аллах мой, что с тобой такое? — забеспокоилась мать Наджиба и, стремясь рассеять удрученное состояние Биби, обернулась к Надиру: — Сыграй-ка нам что-нибудь, сынок.

Амаль взглядом тоже попросила его. Надир взял флейту, приложил к губам. Слушая мелодию, Биби смотрела на сына и в каждой черте его лица видела своего покойного мужа. «Был бы он жив, нашел бы для тебя защиту, — думала она. — А что же могу сделать я? Как я могу спасти тебя от этой змеи?»

Вдруг Надир отложил в сторону флейту и, закрыв глаза, запел:

Рыдающий голос певца, заунывная мелодия его песни невольно заставили всех присутствующих понурить головы.

— Спой лучше, сынок, что-нибудь повеселее, — поспешно перебил его Саид, заметив, как Биби меняется в лице.

Надир согласно кивнул головой: