Но оставшиеся, казалось, удвоили усилия, стараясь сбить аэроплан Всполоха. Патронов же у меня оставалось всего-ничего. Да и враги уже не подставлялись так, как их незадачливый товарищ. На долгое и аккуратное прицеливание времени уже не было. Пришлось бить наобум. И на этот раз мне повезло. Пули прошли выше, чем нужно, и попали в голову блицкриговского пилота. Я увидел, как она взорвалась, будто перезрелый плод. Его аэроплан скапотировал и, сорвавшись в неуправляемый штопор, устремился к земле.

Я всё ещё висел на хвосте у последнего врага, атакующего Всполоха. Вот только стрелять мне было уже нечем. Не раз жал я на гашетку, когда блицкриговец попадал в перекрестье прицела, но пулемёты отвечали мне только щелчками. Мне оставалось только нервировать врага.

Аэроплан промелькнул в воздухе с такой скоростью, что я даже не понял, чей он. Машина врезалась в блицкриговского «Шмеля», буквально сметя его. Обе они полетели к земле, разваливаясь на куски.

Я дёрнул штурвал на себя, уводя машину влево, чтобы не врезаться в облако обломков. Всполох ловко вывел свой аэроплан из штопора. Поравнялся со мной. Показал мне большой палец. Я отсалютовал ему. Пора было возвращаться, чтобы заправить своего «Шмеля» патронами для пулемётов и сменить аккумуляторы. Драка тут, по всей видимости, ни на один час. Успею вернуться далеко не к шапочному разбору.

Ставшая впоследствии известной атака лёгкой кавалерии произошла именно под стенами Соловца. И я принимал в её отражении самое прямое участие.

Отступающие из Берестья колонны, наконец, добрались до Соловца. Даже сверху всё это скопление грузовиков и подвод, заваленных ранеными, выглядело жутковато. Но когда они движутся мимо тебя. Ты видишь их на расстоянии вытянутой руки, можешь коснуться рукой невообразимого цвета перевязки. Мимо тебя катятся подводы и грузовики, через борта которых часто свешиваются руки-ноги раненых. И не понять, есть ли кто живой там, в кузове, или уже все покойники.

Рядом с подводами и грузовиками шагали усталые бойцы. В пыльных гимнастёрках, покрытых тёмными пятнами пота. В богатырках со скрещёнными косой и молотом. Вместе с ними, не обособляясь, шли солдаты имперского легиона, в дилеанской форме. Все несли на плечах винтовки и ручные пулемёты. Впряжённые вместо тягловых лошадей, волокли полевые орудия. Однако, видя нас, летунов, они салютовали нам, несмотря на чудовищную усталость отступающих.

Я первым подошёл к шагающей колонне бойцов народной армии. Снял с пояса фляжку и протянул первому попавшемуся. Боец в простреленной богатырке, с перевязанной головой, взял её, сделал пару коротких глотков. Передал товарищу. В единый миг фляжка опустела. Её быстро вернули мне.

Следующим подошёл комэск Всполох. За ним ещё кто-то из летунов. А после подтянулись и механики. Несли воду и не только. Часто протягивали целые вёдра. И бойцы, уставшие от пыли и долгого марша выпивали их не намного медленней, чем фляжки. Воду подносили обессиленным раненым. Кроме тех, кто получил пулю или осколок в живот. Этим можно было только смочить губы. Но нам этого не доверяли сёстры милосердия и санитары. Они забирали у техников воду и ходили среди медленно катящихся повозок и грузовиков.

Из-за этого продвижение колонны раненых практически остановилось. Люди заполнили окрестности лётного поля. Казалось, они не спешат войти под стены крепости.

Патрульный аэроплан заметили не сразу. А когда увидели, то над лётным полем тут же пронёсся сигнал тревоги. То ли кто-то включил по ошибке. То ли этот кто-то был научен горьким опытом войны. Ведь аэроплан — не безразгонник — заходил на посадку кое-как. Двигатель его отчаянно дымил. Вслед за машиной в воздухе тянулся чёрный след.

Однако посадить его летун сумел, несмотря ни на что. Пилот это был опытный, успевший, как и я, повоевать ещё в прошлую войну. Он был старше меня, и куда консервативней. Предпочитал старые модели купленным у Бронда безразгонникам. Собственно, поэтому его и отправляли в основном в патрули. В бою с новыми машинами Блицкрига у него было немного шансов. Но в своём деле летун показал себя отлично.

— Авангард противника, — сказал он, не выбираясь из кабины. Только стянул с головы пилотский шлем. Мокрые волосы его слиплись от пота. — Конница и бронеавто. Едут во весь опор к нам.

— А в воздухе? — спросил у него Лешек. — Кто в воздухе?

— Только истребители, — откинувшись на спинку, произнёс летун. — Не больше эскадрильи. Отогнали меня — и всё.

Вот тогда и пронеслось над лётным полем, вместе с сигналом тревоги, вошедшее в историю «Все, способные держать оружие…». И смертельно уставшие, отступавшие несколько суток почти без передышек бойцы народной армии остановились. Они не ушли в крепость. Развернув орудия, они установили их на краю лётного поля. Вместе с механиками принялись окапывать их, сооружая примитивные земляные заграждения. Другие спешно рыли окопы, устанавливая на них пулемёты. Залегали в них, так что через четверть часа лётное поле ощетинилось настоящей стеной штыков. Пусть и довольно редкой, но это больше того, чем мы располагали получасом раньше.

Мы залегли вместе с бойцами. Поднимать в воздух аэропланы времени уже не было. Даже безразгонник не подготовить к вылету так быстро. Ведь жизнь на лётном поле практически остановилась, когда мимо него шла колонна отступающих.

Я плюхнулся к неглубокий окопчик рядом с бойцами дилеанского легиона. Они носили имперскую форму, мало изменившуюся со времён прошлой войны. Вооружены мои соотечественники были кто урдскими, а кто и имперскими ещё винтовками. Благо, калибр один у всех. Я со своим здоровенным пистолетом, что забрал с трупа Вадхильда, выглядел как-то комично.

— Ты его спрячь пока, — кивнул на моё оружие легионер с нашивками сержанта. — Тут более серьёзное оружие нужно.

Говорил он на урдском с чудовищным акцентом. Я едва разбирал слова. Однако перебивать не стал. Говорить на плохо знакомом языке сержанту было и без того сложно. Легионер протянул мне длинную винтовку имперского образца.

— Умеешь пользоваться?

— Умею, — ответил я на имперском, пряча пистолет в кобуру и принимая у сержанта винтовку. — Хотя мне ближе пулемёт, конечно.

— Так это ты тот самый Готлинд, — хлопнул меня по плечу сержант. — Наслышаны мы о тебе.

— Я о вас — тоже, — ответил я.

Приложившись к прицелу винтовки, я поглядел на будущее поле боя. Врага ещё видно не было, но наши полевые орудия уже заговорили. Они стреляли раз за разом, посылая снаряды один за другим. К небу взлетали столбы земли.

— Скоро они будут здесь, — произнёс офицер со звёздочками лейтенанта. — Вот, поглядите, товарищ Готлинд.

Он протянул мне бинокль. Отложив винтовку, я приник к его линзам. И тогда мелькающие где-то почти на горизонте фигурки превратились кавалеристов и бронемашины. Всадники гнали коней во весь опор. Бронеавтомобили выжимали все силы из двигателей.

— Хотят взять нас прежде, — предположил я, — чем успеем загнать аэропланы в крепость.

Механики и те из раненых, кому уже не хватило места в окопах и у орудий, сейчас занимались тем, что как раз затаскивали аэропланы в Соловец. Они цепляли их к артиллерийским тягачам и даже накидывали на машины подобие упряжи, впрягая в неё лошадей, а то вставали под ярмо сами. Лишь бы поскорее втащить их за стены крепости.

— Значит, — произнёс лейтенант, забирая у меня бинокль, — продержимся достаточно, чтобы спасти ваши аэропланы.

— Не ваши, — не удержался я напоследок от шпильки, — а — наши.

— Теперь, — как-то угрюмо-философски произнёс сержант, который дал мне винтовку, — всё, что тут, наше. А всё, что их, — он махнул рукой в сторону приближающихся блицкриговцев, — вражье.

Выстрелы орудий стали чаще. Враг приближался — целиться по нему уже не надо было столь точно. Взрывы переворачивали бронеавтомобили. Осколочные снаряды косили скачущих во весь опор кавалеристов. Мне отчаянно хотелось сейчас взлететь над этим полем боя. Пройтись на бреющем полете, поливая врага длинными очередями из обоих пулемётов. А совсем не лежать в окопе с винтовкой и ждать врага на земле.