Что я сделал, парни, вам, по-моему, ясно: взял и начал замазывать все окно. Я думал, Адди с лестницы сковырнется. Но потом сам чуть не сковырнулся с лестницы — я имею в виду, сковырнулся бы, если б стоял на ней. Прямо рядом со мной Заремба вдруг запел! У меня просто челюсть отвисла. Заремба затрубил, а остальные тут же подхватили. И не какой-нибудь там шлягер, а одну из этих вот песен — кажется, «Марш социалистов»[6] другие-то в таких песнях часто только один первый куплет и знают, а эта братва весь текст отгрохала.

Вот это была команда, скажу я вам! У меня чуть кисть из клешней не выпала. А у Зарембы, оказывается, приемчик такой был, чтобы Адди осаживать, когда тот зарвется. До меня это только со второго раза дошло. Какую-то зачуханную кухню мы ремонтировали. Стены все потрескались, и мне было велено заделать их гипсом. Как сказал Адди: «С гипсом приходилось иметь дело? Тогда посмотри вот на эту стенку». Все исключительно в таком стиле.

Ну взял я ведро и начал разводить гипс. Не знаю, как вам, парни, а мне уже приходилось так портачить: сначала воды перелью, а потом гипса переложу — и так без конца. Вот и сейчас: гляжу — ведро почти до краев, а тут уж, будь ты мастак из мастаков, каша эта все равно раньше срока окаменеет. Я, конечно, здорово скис, но тут мне и помощь подоспела.

Нервишки у Адди очень скоро сдали. Он рявкнул: «Я бы на твоем месте сразу налил ведро до краев». Это все, что ему в голову пришло. Я, конечно, среагировал буквально и ухнул весь оставшийся гипс в ведро. И почти в ту же секунду Заремба запел. А ведь он нас даже видеть не мог — из сортира или где еще он там в это время сидел. Но он как будто нюхом чуял, что у нас делается. А запел он опять один из своих маршей — на этот раз про партизан, — и опять вся команда подтянула. Он, видать, их здорово выдрессировал. Адди сразу прикусил язык и послал меня в комнаты — полы подметать после грунтовки. Я-то на его месте, наверно, всю эту парашу с гипсом мне бы на кумпол опрокинул. Но Адди совладал с собой. Тут только до меня дошло, чего это они каждый раз такую спевку устраивают. Я быстренько отвалил, но мне стало жутко интересно: а если и я вот так же начну — что Заремба будет делать? Запоет или нет? И еще я успел услышать, как Заремба пригромыхал к Адди в кухню и налетел на него: «А ты поспокойней, малыш. Поспокойней. Н-на?»

Адди ему: «Ты лучше скажи, чего этому типу тут надо? Он же просто хочет на нашем хребте денег подзаработать, пижон этот, — больше ничего».

А Заремба: «Н-на?.. Пижон?»

Я уже, кажется, говорил, что он был из Богемии. Оттуда, наверно, и это «н-на?». Он его чуть ли не через каждое слово втыкал. И этим своим «н-на?» умел больше сказать, чем другие романами целыми. Скажет «н-на?» и наклонит голову набок — это значит: а ты, друг, все-таки подумай над этим еще раз. Скажет «н-на?» и поднимет вверх свои мохнатые брови — значит: нет, друг любезный, этого не скажи! А если еще сощурит при этом свои щелки, все уже знают: сейчас выдаст звонаря Парижской богоматери. Не знаю, правда или нет, но кто-то мне рассказывал, что он сразу после сорок пятого года три недели в Берлине верховным судьей был или вроде того и приговоры выносил очень чудные, но зато — наповал.

«Н-на? Сталоть, господин подсудимый, вы всегда сочувствовали коммунистам?» В таком вот стиле. «Сталоть» — это тоже еще одно его словечко. Я себе весь черепок изломал, пока не допер, что «сталоть» — значит «стало быть». Да, Заремба — это был жук, скажу я вам.

Не знаю, то ли ему петь надоело, то ли он просто понял, что нам с Адди ни за что не ужиться, — во всяком случае, очень скоро он сам начал давать мне задания. Первое задание было — побелить в каком-то клозете панель, вернее, то, что над панелью, и потолок. Оставил он меня одного, а я развел потрясную голубую жижу и начал валиком разукрашивать стенки и потолок — знаете, в стиле «поп». Получилось что-то вроде эскизов для развязок на автостраде. Все голубое-голубое. Я еще не отделался, как слышу: за спиной выстроились Заремба и вся остальная команда. Они, чувствую, так пасти и раскрыли, Адди шире всех, — ждали, что Заремба мне устроит. А он просто сказал: «Н-на?»

Такого протяжного «н-на?» я от него еще не слыхал. Кроме того, он еще и голову набок наклонил, и брови мохнатые поднял, и щелки свои прищурил. Я прямо готов был за пятку себя укусить. До сих пор горжусь этим новым вариантом его «н-на?».

— Ну, конечно, вел он себя очень непонятно. Ничего не скажешь. Но как раз это и должно было заставить нас приглядеться к нему получше. Прежде всего это касается меня. А я вместо этого прогнал его, и тут даже Заремба ничего не мог сделать. Пожалуй, Заремба единственный из нас понял, на что Эдгар был способен. А я вот заартачился, как баран. Особенно когда началась эта история с нашим БКР — бескапельным растворителем. Мы уже раньше конструировали всякие такие штуки, но тут задумали сами себя переплюнуть: наш пульверизатор должен был распылять любую краску без этого, знаете, тумана из маленьких капелек, который образуется при работе с механизмами такого рода. Если бы удалось — это было бы изобретение на уровне мировых стандартов. К сожалению, как раз тогда у нас дело застопорилось. Мы в конце концов даже пригласили специалистов, но и они только руками развели. И в этой ситуации заявляется Эдгар да еще замечания делает. Тут-то, к сожалению, я и не выдержал. Я не хочу оправдываться. Просто я не мог совладать с собой.

Послушай, Адди, ну хоть сейчас окажи услугу — заткнись. На что я был способен — я тебе точно скажу: ни на что. А уж с этим БКР и подавно. Твоя идея со сжатым воздухом и полой форсункой гроша ломаного не стоит, но и моя — с гидравликой — тоже не лучше была. Так чего зря трепаться. Да, конечно, я на гидравлику здорово рассчитывал, — собственно, я об этом сразу подумал, как только эту их штуковину увидал. Она под фургоном валялась, я раза три — не меньше — об нее спотыкался и все присматривался к ней. Но я скорее бы язык себе откусил, чем кого-нибудь спросил, что это за агрегат и все такое. А уж Адди спрашивать — ни за что. Но в один прекрасный день Заремба сам мне все выложил. По-моему, этот жук меня насквозь видел.

«Не видал еще такого, н-на? Где тебе. Это — мировой стандарт. Распыляет краски всех видов в воздухе, на воде и на суше. За три часа успевает столько наделать, сколько три маляра за день не успеют, н-на? Действует без капельного тумана и тем самым дает сто очков вперед всем таким агрегатам на мировом рынке — и американским, сталоть. Разумеется, когда функционирует, н-на?»

Высказался, стряхнул пыль с агрегата, повздыхал, потом добавил еще: «Это не первое наше изобретение, но самое лучшее, н-на?».

Ясное дело, он хотел Адди и его команду подколоть: они тем временем нас с тылу окружили. Видать, эта штуковина уже давненько тут без дела валялась и функционировать не хотела. Как заработает, так напустит капельного туману, и все.

Я и говорю; «Вот ее машина никогда не заменит» — и торжественно поднимаю свою малярную кисть. Меня между тем опять к малярным работам допустили.

Адди сразу в бутылку: «Послушай-ка, приятель. Все это прекрасно. Не знаю, какой у тебя заскок, но заскок определенно есть. Мне-то плевать. Но мы тут — одна бригада, и не такая уж плохая, а ты теперь вошел в нее, и хочешь не хочешь, придется тебе тянуть общую лямку. И не думай, что ты первый такой. Мы еще и не таких обламывали. Спроси Ионаса. Во всяком случае, хотел бы я посмотреть на того, кто нас попробует стянуть в отстающие».

Высказался, развернулся на каблуках — и шагом марш вперед, вся команда за ним в затылок. А я, честно говоря, только половину и понял. В конце концов, про машину я вполне безобидно сказал. У меня в запасе не то еще было. Старичок Вертер, например. Я в темпе проанализировал ситуацию и установил, что нащупал у Адди самую слабую точку — этот распылитель.

А Заремба — ох и жук! — говорит: «Ты должен его понять, н-на? Это ведь его идея — с распылителем. Трогать ее — боже упаси. Тут — или бешеный триумф, или уж такой провал, н-на? Первый его провал!»