Новые страдания юного В

Ульрих

Пленцдорф

повесть

Перевод с немецкого А. КАРЕЛЬСКОГО

Сообщение в «Берлинер цайтунг» от 26 декабря:

Вечером 24 декабря в летней постройке на территории лагеря «Детский рай II» в районе Лихтенберг народная полиция обнаружила тело семнадцатилетнего Эдгара В. Как показало следствие, Эдгар В., проживавший последнее время без прописки в подлежащем сносу строении, стал жертвой неосторожного обращения с электрическим током.

Извещение в «Берлинер цайтунг» от 30 декабря:

В результате несчастного случая 24 декабря оборвалась жизнь нашего младшего товарища

Эдгара Вибо.

Мы скорбим о безвременно ушедшемI

Дирекция народного предприятия РСУ, Берлин.

Цеховой комитет профсоюза.

Комитет ССНМ.

Извещения в «Фольксвахт» (Франкфурт-на-Одере) от 31 декабря:

Трагический несчастный случай безвременно вырвал из наших рядов незабвенного друга и товарища

Эдгара Вибо.

Дирекция коммунального народного предприятия «Гидравлика»,

Миттенберг.

Профучилище.

Комитет ССНМ.

24 декабря с. г. в результате трагического несчастного случая погиб мой дорогой сын

Эдгар Вибо.

Память его для меня незабвенна.

Эльза Вибо.

— Когда ты в последний раз видела его?

— В конце сентября. Вечером — перед тем как он… ушел.

— И с тех пор ты даже не подумала объявить розыск?!

— Ну знаешь, не тебе упрекать меня! Не тебе! Человек, который все эти годы проявлял заботу о сыне только через почту…

— Извини, пожалуйста, но, по-моему, ты сама так захотела! Куда уж мне было, при моем образе жизни!

— Все иронизируешь!.. Может быть, то, что я не сообщила в полицию, было единственным правильным моим поступком. Правда, в конечном счете и это оказалось неправильным… Но тогда у меня просто руки опустились — такой удар! Он поставил меня в ужасное положение — ив училище, и на заводе. Сын заведующей, лучший ученик — у него средняя оценка была четыре и девять десятых — вдруг оказался хулиганом! Бросает учебу! Бежит из дому! Сам понимаешь… А потом — довольно скоро и регулярно — стали приходить известия от него. Не мне. Где уж. Его дружку Вилли. Магнитофонные пленки. Текст странный. Декламация какая-то. Потом этот Вилли все-таки дал мне их прослушать — ему в конце концов тоже стало не по себе. О том, что Эдгар скрывается в Берлине, он сначала не хотел мне говорить. А из пленок ничего нельзя было понять. Правда, ясно было, что Эдгар здоров, даже работает — все-таки не лодырничал! Позже речь пошла о какой-то девчонке, но тут скоро все расстроилось. Замуж вышла! Пока он был здесь при мне, он и знать не знал ни о каких девчонках… Но это же еще не повод, чтобы поднимать на ноги полицию!

Стоп, стоп! Это все, конечно, буза. Я очень даже знал о девчонках — еще как! С четырнадцати лет. Теперь-то можно сказать. Бывало, все треплются, треплются, а тебе ничего не понятно. Ну, я и решил все сам разузнать. Я такой вот. Ее звали Сильвия. Года на три старше меня. Я ее за час обломал. По-моему, темп неплохой для моего возраста. Если вдобавок учесть, что мой шарм тогда еще не отшлифовался — волевой подбородок и все такое. Я это говорю не для того, чтобы пофорсить, а чтобы вы знали все как есть, ясно? Через год старушка взялась меня просвещать. Ох, с каким скрипом все шло. А я, идиот, прямо за живот готов был хвататься, но, как всегда, лапки кверху. Свинство, конечно.

— Что значит — оказался хулиганом?!

— Он сломал своему мастеру-воспитателю палец на ноге.

— Палец на ноге?

— Швырнул ему под ноги болванку. Тяжелую такую железную болванку. Меня просто как по голове ударили. Сам понимаешь…

— Просто так вот и швырнул?

— Меня при этом не было, но Флемминг — наш мастер-воспитатель, человек пожилой, опытный, всеми уважаемый, — мастер Флемминг рассказал, что дело было так: приходит он утром в мастерскую, раздает им задание — вот как раз эти болванки, для опиловки. Ребята все опиливают, но при проверке он видит, что сосед Эдгара, Вилли, не сам опилил свою болванку, а подсунул готовую, с автомата. На производстве эти болванки, конечно, автоматически опиливаются. Мальчишка раздобыл себе готовую и показывает мастеру. Работа, разумеется, идеальная, до сотой доли миллиметра. Мастер говорит: «Эта болванка с автомата». А Вилли ему: «С какого автомата?» Флемминг говорит: «С автомата во втором цехе». А Вилли на это: «Ах, там есть автомат?! Но откуда же мне знать, мастер Флемминг? Во втором цехе мы были в последний раз, когда только начинали ученье, и подумали тогда, что там у вас инкубатор». Это и был для Эдгара сигнал — ясно, они обо всем уже заранее сговорились. «Положим, — говорит, — там есть автомат. Допустим. Но тогда чего же мы, спрашивается, эти болванки напильником драим? На третьем-то году!»

Ну и сказал. Верно. Только сразу, из черепка. Ни о чем мы не сговаривались. О том, что Вилли с ребятами задумали, я знал, но ввязываться не хотел — как всегда.

— Флемминг спрашивает: «Что я вам сказал, когда вы только пришли ко мне? Я сказал: вот вам кусок железа. Когда сделаете из него часы — значит, баста, выучились. Не раньше и не позже». Это у него присказка такая.

А Эдгар ему: «Но часовщиками мы уже тогда не собирались становиться».

Это я уже давно собирался Флеммингу сказать. Ладно бы его идиотская присказка, но он и во всем такой был. Прямо как из средневековья — мануфактурный период! Я еще долго держался.

— И после этого Эдгар грохнул болванку ему на ноги, да с такой силой, что перебил палец. Для меня это было как гром среди ясного неба. Я просто поверить не могла.

Все верно. Кроме двух пустячков. Во-первых, болванку я не грохал. Ни к чему было. Эти болванки одним своим весом не то что дохлый палец, слону хребет перешибут. Просто выронишь — и готово. Что я и сделал. А во-вторых, я выронил ее не после этого; сначала Флемминг еще одну фразочку сказал — выдал мне, значит: «От тебя я этого меньше всего ожидал, Вибау!»

Это уж был финиш. Тут я и выронил болванку. Вы только послушайте, как это звучит: Эдгар Вибау! Так нет же: Эдгар Вибо! Ни одна собака ведь не говорит «Ренау» вместо «Рено»! По-моему, каждый человек имеет право требовать, чтобы его имя не корежили. Если кому на это чихать — пожалуйста, его дело. А мне вот не чихать! Это уж не первый год так было. Мать-то привыкла, что ее все время называли Вибау. Она, видите ли, полагала, что это больше на немецкий лад, что ее от этого не убудет и вообще всех своих успехов в жизни и на производстве она добилась под именем Вибау. Ну, а отростку уж и подавно сам бог велел зваться Вибау! А чем плохо Вибо? Ведь не Гитлер же, не Гиммлер! Вот это уж был бы финиш! А Вибо? Старая гугенотская фамилия, ну и что? Конечно, все это еще не повод, чтобы грохать старому крабу железяку на клешню. Это было свинство, что и говорить. И мне сразу стало ясно, что теперь уж никто и не заикнется насчет обучения и всего такого, теперь только и будут долбить про железяку и клешню. А со мной вот иногда бывает такое — вдруг прямо в жар тебя бросит, в глазах темно, — и тут обязательно что-нибудь выкинешь, а потом сам не помнишь, что на тебя нашло. Это все, наверно, моя гугенотская кровь. А может, у меня давление высокое. Гугенотская кровь напирает.

— Ты считаешь, что Эдгар просто испугался последствий и потому сбежал?