— Погоди, белый лебедь, я выколю твои красные глаза и с корнем вырву твой глупый, глумливый язык!

С этими словами разъяренный Хулатай вбежал во дворец, схватил свой могучий лук, и, быстро натянув тугую тетиву, выпустил смертоносную стрелу, на острие которой от быстрого лёта появился красный язычок огня.

Вздрогнуло дно небесной лазури, богатырский выстрел всколыхнул поверхность земли, зажмурил глаза хозяин нижнего мира, и охваченная страхом тайга склонила кроны вечнозеленых деревьев.

Словно камень, упала в густую чащу подстреленная птица. Мигом вскочив на Хара-Хулата, Хулатай поскакал на поиски своей добычи.

На мягком ковре из трав и цветов лежала мертвая красавица. Пятьдесят черно-смольных косичек закрывали ее плечи, на шестидесяти косичках, как на уютном ложе, покоилась ее спина.

Месяцеподобное лицо гордого алыпа почернело от печали, солнцеподобный лик его потемнел от горя. Не опуская поднятых глаз, не поднимая опущенных глаз, склонился он над бездыханной девушкой.

— Ты могла бы стать моей долгожданной невестой, а я подстрелил тебя, как белокрылую птицу. Зачем взяла ты пернатое обличье и явилась передо мной белой лебедью? Как теперь я, твой убийца, смогу вернуть тебе жизнь?

Два дня и две ночи рыдал Хулатай над бездыханным телом лунноликой красавицы, и слезы бежали из его глаз, превращаясь в два черных ручья.

На третий день, положив убитую на спину покорного Хара-Хулата, он привез ее к белому шестиглавому дворцу.

Но как только опечаленный Хулатай поднес мертвую девушку к золотой кровати, тело ее стало обрастать красным камнем. И тогда на красном каменном теле, сохранившем драгоценные черты несравненной красавицы, юный богатырь начертал такие слова:

«Всякий живущий в подлунном мире, под широким небесным сводом, помни и знай: здесь покоится тело невесты гордого алыпа Хулатая, краше которой не знал и никогда не узнает белый свет. Каждый, кто вздумает нарушить ее вечный покой и каменный сон, будет жестоко наказан — его ожидает смерть! А я, не ведающий страха сын могущественного Албыгана, Хулатай, отправляюсь в дальний путь, чтобы отыскать волшебную силу, которая вернет ей жизнь! Хоть небо высоко, а земля тверда — я вернусь с победой!»

Завалив дверь шестиглавого белокаменного дворца огромной гранитной глыбой, Хулатай, вскочив на верного Хара-Хулата, который громким ржанием возвестил о начале богатырского похода, поскакал навстречу яркому пламени заката.

Далеко ли, близко ли от зеленой поляны, где в шестиглавом белом дворце покоилась в тяжелом каменном сне лунноликая невеста Хулатая, простирался обильный край зеленотравых неоглядных степей.

Огромный каменистый перевал, как будто бросив вызов непокорной морской пучине, принимал на себя глухие удары кипучих волн. И гул прибоя, замирая у островерхих горных вершин, опускался ласковым шепотом на зеленый ковер лугов.

Словно белые перистые облака, гонимые легким дуновением ветра, бродят у подножия каменистого перевала, поедая сочные пышные травы, стада прекрасной Алып-Хан-Хыс. И только ей одной известно, сколько скота четырех родов разбрелось по округе.

Так день сменяется ночью, а ночь уступает дорогу утру, и, встречая золотистые лучи рассвета, смотрит вдаль Алып-Хан-Хыс, чтобы первой узнать, мирно ли пасется белый скот.

И вот однажды, когда Алып-Хан-Хыс, как обычно, вышла из своей юрты и по-хозяйски оглядела владения, она заметила, как ее младший брат Хан-Мирген поспешно снаряжается в дальний путь.

Надев увенчанный пестрыми перьями шлем, опоясавшись широким ремнем, на котором висел остро заточенный меч, накинув на боевого коня звонкую сбрую, юноша вскочил на храпящего от нетерпения скакуна и поскакал в сторону каменистого перевала.

Ничего не сказала ему на прощание сестра, даже доброго напутствия не обронили ее уста. С тревогой смотрела Алып-Хан-Хыс на удаляющегося всадника.

«Почему, не простившись, уехал мой младший брат? — думала она. — Почему тайной тропой пустил он вскачь боевого коня? Или потух жаркий огонь очага в нашей гостеприимной юрте? Или поиски легкой забавы и дурной славы понудили его покинуть родной кров?»

Сердце подсказывало Алып-Хан-Хыс, что недоброе дело задумал Хан-Мирген, отправляясь в далекий путь.

Тем временем, торопливо подгоняемый плетью, быстроногий светло-рыжий скакун достиг каменистого перевала. Приблизив ладонь к хитро сощуренным глазам, юноша внимательно оглядел незнакомую местность. Прямо перед ним лежала гостеприимная страна щедрого Ак-Хана.

«Нет, — сказал сам себе Хан-Мирген. — Не будем спешить! Зачем торопиться навстречу возможной беде? Земля Ак-Хана просторна и обильна, много могучих алыпов собирает она, чтобы в честном единоборстве был назван сильнейший. А что, если я дрогну в бою, силы мои иссякнут» рука не сможет поднять меч и я буду выбит с позором из седла? Тогда придется проститься с жизнью. Нет, копыта моего коня ступают по следу счастья, и путь мой лежит в другую сторону. Вперед, мой верный скакун, и мы перехитрим судьбу!»

Резко повернув ретивого коня, Хан-Мирген ласково потрепал его по шее, и светло-рыжий торопливо засеменил по глухой таежной тропе.

Быстро ли, медленно ли ехал хитрец богатырь, но вскоре стали редеть деревья всех ста пород, и перед его взором открылась небольшая поляна, покрытая густой зеленой травой.

И замолкла тайга, притаились пернатые звонкоголосые певцы, замерли попрятавшиеся в чащобе когтистые звери, с тревогой поглядывая на пришельца.

В самом центре тихой лесной поляны возвышался шестиглавый белокаменный дворец, излучая таинственный дивный свет, словно само солнце с небесной тверди опустилось на мягкий зеленый ковер.

Ослепленный загадочным сиянием, Хан-Мирген в испуге прикрыл ладонью глаза, а его светло-рыжий конь внезапно оцепенел, как будто бы врос в землю.

Превозмогая страх, юный алый трижды объехал вокруг поляны и только после этого осмелился спешиться и привязать боязливо косящегося коня к золотой коновязи.

Резная узорчатая дверь во дворец была завалена огромной гранитной глыбой.

«Что это? — подумал Хан-Мирген, осторожно поглаживая шершавую поверхность. — То ли незнакомый богатырь хранит здесь свои сокровища, то ли сам хозяин тайги ушел на охоту и закрыл неприступным камнем свой золотой тайник? Но кто бы он ни был, не надо его гневить! Подождем в сторонке и не будем до поры до времени тревожить покой жилища».

Хан-Мирген отступил от порога, опустился на покрытый зеленым мохом бугорок и замер в ожидании. Долго ли, мало ли ждал хитрец богатырь, ничто не нарушало таежную тишину.

Юный алып еще раз огляделся по сторонам и, не обнаружив следов возвращения неведомого хозяина, снова трижды обошел вокруг дворца и только после этого решился стронуть с места серую глыбу.

Он попробовал толкнуть ее рукой, камень не шелохнулся; он надавил плечом, но гранит оставался на месте. Тогда он всем телом навалился на скалу, и она медленно сдвинулась с места, открыв доступ к резной золотой двери.

Немного выждав, Хан-Мирген осторожно открыл ее и от изумления замер на пороге. Прямо перед ним стоял приготовленный для богатого пиршества золотой стол, и казалось, что щедрый хозяин и шумная ватага гостей вот-вот займут свои места. Все стояло нетронутым, словно угощения были только что расставлены рукой радушной хозяйки.

Но во дворце никого не было.

«Надо торопиться, — решил обеспокоенный Хан-Мирген, присаживаясь к краю золотого стола. — А если вдруг нагрянут хозяева, что скажут они, увидав непрошеного гостя?»

Но в ту минуту, когда он уже готов был пригубить чашу с айраном¹, шелковый белоснежный полог, отделявший заднюю часть дворца, шелохнулся, тронутый дуновением внезапно набежавшего ветерка. И взору пораженного Хан-Миргена предстала золотая кровать, на которой покоилось, закованное в красный гранит, бездыханное тело спящей девушки.