— Я вернулся к теплу родного очага, — тихо сказал убеленный сединой богатырь. — Немало горя и бед причинил я земле моих предков. В тяжких страданиях и жестоких муках открылась мне правда: разум шире самого широкого моря, а знания выше самых высоких гор. Я знаю, что годы мои улетели, словно стая белокрылых лебедей, которые скрылись в небесной голубизне и никогда уже не вернутся назад, как не потекут вспять воды реки, слившиеся с пучиной безбрежного моря. Я стар, и глаза мои ослабели, и, оглянувшись назад, я вижу лишь собственную тень. Мне не под силу теперь объезжать и стеречь границы родного края, потрясая могучим смертоносным мечом, и не мне суждено стать главою каждому роду, пешему дать коня, а бездомному кров. Это сделаешь ты, сын мой, неустрашимый алып Албанчи, — надежда и гордость моя и людей необъятной земли справедливого Албыгана!

Так сказал Хулатай, которому крутые тропы судьбы открыли тайну человеческого счастья.

Молча выслушали старого богатыря все присутствующие на торжественном пиршестве. И никто не проронил ни слова.

Тогда Албанчи подошел к отцу, который, потупив голову, стоял у порога, обнял его и усадил рядом с собой по правую руку. И всем стало ясно: сын не забыл тяжких грехов отца, но простил его, потому что Хулатай стал жертвой обмана и безумия.

Праздничный пир продолжался. Веселье и песни не умолкали, близ златоглавой юрты на зеленотравой поляне юные богатыри состязались в силе и ловкости, а лунноликие красавицы любовались отвагой и удалью своих женихов.

Вдруг за большим золотым столом воцарилась тишина смолкли пес ни и шутки и все с ожиданием смотрели на поднявшегося во весь свой огромный рост отважного Тюн-Хара. Он протянул Хулатаю красную чашу с айраном и громко произнес:

— Я прошу, чтобы прекрасная Хан-Чачах, сестра Албанчи. стала женой нашего верного и любимого друга Алтын-Теека и чтобы дети их продолжили славный род мудрого Албыгана.

— Да будет так! Пусть приумножится род моего отца, доблестного альта Албыгана, нашедшего смерть в неравном бою с кровавыми недругами. Да свершится моя воля! Я отдаю тебе в жены мою любимую дочь — прекрасноликую Хан-Чачах, щедрый сердцем Алтын-Теек!

Но тут сидевший у самого края золотого стола угрюмый шаман злобно сказал:

— Как можешь ты, умудренный жизнью Хулатай, слушать сына презренного Хан-Миргена? Смотри, вон он стоит, гнусный трус Хан-Мирген, выглядывает из-за полога юрты и боится переступить порог жилища, которое он осквернял, помогая врагам.

И тогда встал Албанчи, головой касаясь потолка белоснежной юрты, и закричал так, что хмурый шаман от страха повалился на спину:

— У тебя толстое брюхо, но ты не паук; ты — кровопийца, но не комар! Ты, презренный шаман, пришел опоганить праздничный пир и оболгать моего верного друга Тюн-Хара. Ты хочешь предать забвению все его доблестные дела только потому, что его отец, Хан-Мирген, задул пламя наших очагов и пепел его развеял по ветру! Ты подобен воробью, который чирикает и думает, что дает добрые советы. Тюн-Хара сам ответит тебе! Слово за тобой, мой верный друг! Говори, Тюн-Хара!

Тюн-Хара положил ладонь на рукоять стального меча и, глядя на бледное лицо высунувшегося из-за полога Хан-Миргена, сказал:

— Ты прав, Албанчи! Каждый отвечает за себя и за свои дела, хороши они или дурны, но на помете одного паршивого коня может поскользнуться весь табун! Я знаю, что среди нас не найдется ни одного алыпа, который бы согласился осквернить свои руки, лишив жизни предателя. Ведь как ни руби змею, она все равно будет схожа с ящерицей. Страшная кара свершилась: мой отец, трус и предатель Хан-Мирген, забыт всеми!

Медленно опустился полог златоглавой юрты. Хан-Мирген трусливой рысцой побежал в сторону черного перевала и вскоре скрылся за скалистым уступом, похожим на оскаленную пасть голодного волка.

Никто не посмотрел ему вслед, никто не вспомнил о нем, и никто ни разу не произнес больше его презренного имени.

А пир продолжался. Алтын-Теек, сидя рядом со своей невестой Хан-Чачах, беззаботно смеялся; Албанчи радостно перешептывался с Килин-Арыг; хлопотливая Алып-Хан-Хыс ставила на золотой стол всё новые и новые яства; Алтын-Арыг старалась развеселить Тюн-Хара, и лишь Чи-бек-Арыг заметила, как тихо встал из-за праздничного стола ее муж Хулатай и незаметно вышел из юрты.

Черное дно безоблачного неба было усыпано серебристыми блестками мерцающих звезд. Тронутая легким порывом теплого ветра, мирно шелестела листва деревьев всех ста пород. Бледный лик луны скрылся за снежновершинным хребтом Кирим-тасхыла. Ласковый Хан-Харасуг катил свои воды к далекому морю, и только приглушенный плеск его волн нарушал тишину мирно спящего стойбища потомков славного рода могучего Албыгана.

Хулатай мерным тяжелым шагом подошел к золотой коновязи, у которой стоял его верный Хара-Хулат. Потрепал слабой старческой рукой гриву богатырского скакуна, снял седло с его широкой спины, отвязал от вбитого в землю столба и, с печалью глядя в его добрые карие глаза, тихо проговорил:

— Прощай, мой преданный друг! Вольный простор степей зовет тебя в дальнюю даль, где небо сливается с землей, а земля с небом! Все травы на цветущих лугах будут твои, все воды прохладных рек и ручьев — тоже твои! Скачи, не ведая тяжести седла, не стаптывая острых копыт, не подчиняясь властной воле строптивого хозяина! Пусть счастье и радость свободы всегда будут идти по твоим следам. Прощай, Хара-Хулат!

Отпустив верного коня, Хулатай снял с пояса стальной меч, положил на холодную землю.

— Не раз обнажал я тебя, смертоносный клинок, и разил непокорных врагов, — сказал седовласый богатырь. — Но когда могучая сила моя не внимала голосу разума, я не щадил ни друзей, ни близких по крови. Теперь обессилевшая рука моя не коснется твоей витой рукояти, и ты будешь ждать того часа, когда один из моих потомков будет достоин владеть тобой, внушая страх и ужас врагам! Прощай, мой старый и верный друг!

Потом убеленный сединой Хулатай сбросил свой железный панцирь и положил его рядом со стальным клинком.

— Ты прикрывал мою грудь, защищая от вражеских копий, отражал удары пик и мечей, ты честно служил мне, и я благодарен тебе! И если сердце мое ранили стрелы обмана, бесчестия и безрассудства, то в том моя, а не твоя вина! Прости меня, мой верный товарищ! Хозяин твой навсегда расстается с боевыми доспехами — лета уж не те, да и сила не та! Но ржавчина и пыль веков не сможет тронуть железный панцирь славного богатыря — придет время и грудь героя будет надежно прикрыта тобой! Прощай навсегда, верный защитник богатырского сердца!

Так говорил гордый Хулатай, перед которым открылись ворота вечного холода безлунного мира…

Говорят, что было это в начале начал, когда вздыбившийся снежновершинный хребет Кирим почти достигал небесного дна, а у подножия его звонко катил свою теплую, как кровь, воду горный ручей Хан-Харасуг.

Это было в начале времен, когда могучий алып Албанчи стал главою каждому роду, всех одарил одеждой и кровом, сироту воспитал богатырем, пешему дал скакуна, и на землях его, простиравшихся от белого до черного моря, люди с глазами, как звезды, и душою, как чистый родник, не знали ни войн, ни страданий, ни горя.

И эта древняя быль дошла до наших времен и под звуки семиструнного чатхана звучит и поныне как память о вечной славе и бессмертии героев, которым открылась тайна человеческого счастья.

Конец