Лишь на исходе девятого дня, когда одноглазый странник стал душить костлявой рукой Хара-Мооса, свирепый великан простонал:

— Чил-Хара, любимая сестра, силы мои на исходе! Сжалься, молю тебя! Не губи своего единственного брата! Уступи слепцу, признай его власть над собой — и ты спасешь меня!

— Нет! Я никогда не признаю себя побежденной! Пока пальцы мои способны натянуть тетиву тугого лука, пока ноги мои не подкосились, а глаза различают небо и землю, я буду биться с ним, — отвечала великанша Чил-Хара.

Понял Хара-Моос, что пришел его последний час, и, задыхаясь в смертельных объятиях одноглазого, так закричал, что страшный голос его был услышан в самых далеких стойбищах:

— Я умираю, Чил-Хара! Передо мною открылись ворота подземного мира, из которого не вышел еще ни один из смертных! Судьба моя в твоих руках! В последний раз молю тебя, сестра, уступи слепому, и мы оба будем свободны!

— Как смеешь ты, мой брат, храбрый алып Хара-Моос, скулить, словно побитый пес, и просить, чтобы я, дочь великого Хара-Хана, преклонила колени перед нищим попрошайкой! Никогда не будет этого! Я, рожденная в золотом дворце, привыкшая повелевать и властвовать, не уступлю паршивому слепцу, чье богатство лишь грязное рубище да дорожная пыль на кровавых пятках. Опомнись, гордый Хара-Моос, и не унижайся перед безродным бродягой.

Но и сама Чил-Хара уже обессилела, а когда страшный удар, который нанес ей слепец, поверг великаншу на землю, она, стоя на коленях, жалобно взмолилась:

— Ты одержал победу! Я признаю твою власть и уступаю твоей силе и храбрости! Отпусти меня с братом моим Хара-Моосом на вольную волю, и ты больше никогда не увидишь нас!

— Я ослеп от слез, которые, словно горные ручьи, текли из моих глаз, когда на крутых дорогах жизни я встречал людское горе! Как же я, нищий слепец, смогу углядеть за тобой и твоим кровожадным братом? Пусть люди, у которых глаза как звезды, рассудят нас!

И тогда те, кто пришел из самых отдаленных стойбищ, и те, кто следил за поединком, прячась за скалистыми утесами и в таежной чащобе, в один голос закричали:

— Смерть Чил-Хара и Хара-Моосу! Пусть покарает злодеев рука победителя!

— Смерть злодеям! — прошептала трава на полях и лугах.

— Смерть злодеям! — отозвалось эхо в неприступных горах.

И многократно повторенный возглас огромной толпы, подхваченный вольным степным ветром, громовым раскатом прозвучал в поднебесной выси.

Одноглазый урод подошел к поверженному Хара-Моосу и проткнул стальным мечом его черное сердце.

Потускнели злобные глаза великана, страшный стон вырвался из его груди, и поток черной крови, с грохотом увлекая на своем пути каменные громады, скрылся в горном ущелье.

Так был наказан кровожадный злодей Хара-Моос и на месте его позорной смерти осталась лишь глубокая яма, в которую сбрасывают нечистоты.

А коварная Чил-Хара ползала у ног слепого и униженно молила о пощаде:

— Сохрани мне жизнь! Пощади меня, мой победитель! Я отдам тебе все, чем владею, — и ханскую власть и несметные богатства. Мой единственный сын, могучий богатырь Пилен-Тара, будет тебе верным слугой и не оставит тебя в беде!

— О какой власти лепечешь ты, распластавшаяся у моих ног? Какими богатствами ты владеешь, если не властна распоряжаться даже собственной жизнью? Зачем нужен мне твой сын, Пилен-Тара, известный своим коварством и подлостью? Я во сто крат богаче тебя и твоего жалкого выкормыша, и мои сокровища, которым нет числа, — это люди с глазами, как звезды, и душой, как горный родник. Они приговорили тебя к смерти, а я лишь выполняю их волю!

И плешивый нищий острым клинком отрубил голову грозной великанше. Покатилась черная голова, и черные губы еще долго шептали: «Попомни, жалкий слепец, ты еще встретишься с моим сыном!.»

А там, где, словно поверженная бурей скала, прокатилась черная голова Чил-Хара, остался глубокий овраг, со дна которого пахло гнилью и падалью.

Народ назвал этот овраг «Гнилым», и ни люди, ни звери никогда не заглядывают в него.

…Закончился правый суд. На просторной лесной поляне столпились могучие богатыри в ожидании богатого угощения, которое уже готовили люди щедрого Алтын-Хана.

Кругом царило веселье и не умолкал смех. Лишь одна Алтын-Арыг, укрывшись за расшитым пологом белой юрты, не могла сдержать горьких рыданий.

— Одна черная беда миновала, словно туча, гонимая добрым ветром… — сквозь слезы шептала прекрасноликая красавица. — Проклятый Хара-Моос убит. Но как мне, не нарушив воли отца, отдать свою руку одноглазому уроду или плешивому старцу?

Пока безутешная Алтын-Арыг, не зная, кому из двух безобразных калек отдать предпочтение, не решалась переступить порог своей белоснежной юрты, плешивый старец, выйдя на середину таежной поляны, дважды высоко подпрыгнул над землей, а когда в третий раз ноги его коснулись мягкого травяного ковра, он тотчас превратился в статного красавца алыпа.

Его волосы, словно пламя большого костра, колыхались на ветру, глаза сверкали так, что затмевали свет солнца и луны, щеки алели краснее самого багряного кустарника, что расцветает ранней весной.

Могучими руками, схожими с ветвями вековой сосны, Албании взял за плечи одноглазого урода и трижды тряхнул его так, что с ближней горы свалилась остроконечная снежная вершина.

И в тот же миг перед взором удивленной толпы вместо согбенного старца появился доблестный богатырь Тюн-Хара, державший под уздцы карего скакуна.

И тогда Албанчи, ведя за руку своего друга и показывая ему на приоткрывшийся полог белоснежной юрты, из-за которого выглядывало испуганное лицо прекрасной Алтын-Арыг, голосом, подобным небесному грому, сказал:

— Вот невеста твоя, мой верный Тюн-Хара! Ты в честном бою одолел проклятого Хара-Мооса и теперь вправе будешь назвать Алтын-Арыг своею женой. Будьте счастливы оба, и пусть никогда не потухнет жаркий огонь очага в вашей не знающей ни бед, ни горестей юрте!

Свадебный пир длился много дней и ночей. И когда насытившиеся и уставшие гости стали собираться в дальний путь и богатый стол совсем опустел, Албанчи тихо сказал своему любимому другу:

— Мы одолели, дорогой Тюн-Хара, черную силу, угрожавшую радости и счастью добрых людей щедрого Алтын-Хана. Мы не посрамили памяти наших предков, и наши имена достойны того, чтобы их вписали в Книгу Судьбы… А сейчас я покидаю вас. Мой путь лежит к границам земель могущественного Килин-Алыпа, там давно уже ожидает меня моя невеста, ненаглядная Килин-Арыг. Прощай, любезный друг Тюн-Хара, а когда я вернусь со своею женой, мы продолжим свадебный пир.

И, верный своему слову, Албанчи потер чудесным шариком волшебный посошок. Тотчас у ног его появился богатырский белогривый волк. Припав на передние лапы, седым брюхом коснувшись зеленой травы, он пригнул могучую спину, словно ожидая, когда хозяин вскочит на него верхом, чтобы помчаться в трудный и еще неведомый путь.

Не успел Тюн-Хара закрыть открытых глаз, как Албании верхом на Ах-Пёри скрылся; не успел сын Хан-Миргена открыть закрытых глаз, как сын гордого Хулатая — Албании и прекрасноликая жена его Килин-Арыг слезли с выгнутой, как горный хребет, спины белогривого волка-богатыря и, улыбаясь, направились к белоснежной юрте, где вновь зашумело буйное свадебное пиршество.

Глава восьмая

О том, как дочери кровожадной великанши Юзут-Арыг выкрали чудесный шарик и волшебный посошок Албанчи, а сам богатырь нашел смерть в неравном бою с болотным страшилищем

Как двенадцать братьев, которые непрестанно гонятся друг за другом и никак не могут догнать, промелькнули двенадцать месяцев года.

И вот однажды, когда прекрасноокая Килин-Арыг, жена могучего алыпа Албанчи, расшивала затейливыми узорами шелковый белоснежный платок, в юрту вбежала дочь гордого Хулатая, юная красавица Хан-Чачах.

— Я искала тебя по всему стойбищу! — весело закричала девушка. — Сегодня большой праздник, а ты сидишь тут одна. Брось шитье, Килин-Арыг, и мы поспешим с тобой навстречу веселью и смеху!