А когда, откинув облепленный зеленой вонючей тиной полог жилища, крышей которого была та же зловонная топь, Хулатай уселся за стол рядом с лягушками и змеями, то он услышал сладкоречивый шепот кровавоглазой великанши:

— Доволен ли ты, любезный избранник мой? Я старалась угодить тебе, и все здесь твое! Но я приготовила для тебя и еще один бесценный подарок. Я хочу, чтобы ты отведал вкус сердца собственного сына. А тот, кто возжелает крови ближнего, теряет прошлое, лишится будущего и навсегда будет проклят всем человеческим родом. Я только и жду этого!

— Эй, слуги, — обратилась она к змееподобным чудовищам, — заточите поострее ножи, разожгите пожарче очаг, зарежьте поганого мальчишку, который отказался признать меня своей матерью! Сварите и зажарьте его сердце!

А Хулатаю сказала:

— Теперь, мой любимый, мы отпразднуем свою свадьбу на славу. Все ползучие твари будут нашими дорогими гостями.

С громким кваканьем и зловещим шипением ринулись верноподданные слуги выполнять приказ хозяйки — точить острее ножи, раздувать жарче очаг.

Лишь одна невольница Ак-Баш, которая притаилась за стенкой, обвитой зеленой тиной, решила спасти несчастного сына лишившегося разума Хулатая.

Когда темная ночь зажгла тусклые огоньки болот, когда стража, объевшись, крепко захрапела, она выкрала мальчика и стремглав бросилась к железной коновязи, у которой томился стреноженный стальными путами богатырский скакун Хара-Хулат.

Ак-Баш нежно погладила по шее преданного коня и, глядя в его большие, полные печали карие глаза, тихо прошептала:

— Вот и кончились твои муки, удалой Хара-Хулат. Я выпущу тебя на вольный простор степей. Скачи быстрее самого быстрого ветра в родные края! И пусть там узнают о нашей горькой судьбе. Может быть, отыщется могучий алып, который одолеет страшное болотное чудовище и освободит нас. Силы покидают бедных невольников кровожадной Юзут-Арыг, слезы выжгли глаза, в тоске по родным очагам проводим мы дни и ночи. Скачи осторожно, верный Хара-Хулат, не забудь, ты везешь юного богатыря — нашу надежду на скорое спасение!

С этими словами Ак-Баш посадила на спину покорного коня сына Хулатая, и он крепко ухватился за буйную гриву резво перебиравшего ногами ретивого скакуна.

— Мы с тобой не грелись у одного костра, маленький богатырь, но во мне ты нашел верного друга. Я знаю: тебя ждет широкая дорога большого счастья и больших удач, славу ты добудешь в честном бою и принесешь свободу людям, у которых глаза как звезды, а душа как чистый родник. Не забывай на трудных дорогах жизни и меня, твою верную подругу Ак-Баш!

Яростно ударил острыми копытами удалой Хара-Хулат, снова обрел он былую силу и прыть и, словно пущенная из месяцеподобного лука стрела, помчался, касаясь ушами облака и пышным хвостом разгоняя черные тучи.

Долго смотрела вслед удалявшемуся Хара-Хулату лунноликая невольница, а когда стал он как маленькая светящаяся точка, подобная далекой звезде, она подняла свои тонкие руки и взмахнула ими, словно птица, — так велико было ее желание полететь навстречу солнцу, в. теплые родные края. Но не выросли за ее спиной крылья, не поднял ее ввысь ласковый порыв вольного ветра, и она осталась возле железной коновязи, вбитой посредине зловонных болот кровожадной великанши Юзут-Арыг.

Глава пятая

О том, как к Хулатаю вернулся разум и он сразился с болотной нечистью Юзут-Арыг, и о том, как два юных богатыря, сын Хулатая и сын Хан-Миргена, в поисках счастья отправились в дальний поход

Как ветер, что дует с полноводной реки, летит богатырский конь Хара-Хулат. Там, где приостановил он свой бег, — след остался, едва с места тронулся — след исчез. Многие реки перелетел, многие горы перевалил, девять раз вокруг земли обскакал, пока не увидел он шестиглавую белую юрту коварного Хан-Миргена.

Сильно исхудал Хара-Хулат, так исхудал, что во впадинах больших карих глаз ворона смогла бы свить гнездо; так изнемог богатырский конь, что казалось, вот-вот упадет, навеки примяв траву. И все-таки доскакал он до золотой коновязи и, прижавшись к ней мордой, призывно заржал.

Услышав тяжелый стук копыт и жалобное ржание богатырского коня, Алтын-Поос принялась будить мужа.

— Проснись, бездельник! — шептала она, толкая в бок развалившегося на кровати Хан-Миргена. — Ты храпишь, как объевшийся пес. Вставай! Слышишь конский топот и ржание? Кто-то пожаловал к нам в гости.

Заспанный Хан-Мирген быстро вскочил на ноги и стремительно выбежал из жилища. У золотой коновязи, понурив голову, стоял скакун ненавистного ему Хулатая. Буйная грива спадала до земли, затупились могучий копыта, а карие глаза недоверчиво смотрели на всклокоченного Хан-Миргена.

На широкой спине удалого коня спал лунноликий младенец. Волосы его — словно пламя большого костра, а лицо — ярче солнца и звезд, брови как черный бархат, а щеки краснее самого пунцового кустарника, что расцветает ранней весной.

Поборов страх, Хан-Мирген, словно голодный волк, накинулся на мальчика. Он стащил его со спины Хара-Хулата и, бросив на землю, стал бить и топтать ногами.

— Как смел ты нарушить покой нашего очага, порождение болотной гадины! — яростно орал Хан-Мирген. — Убирайся, откуда явился на своем проклятом жеребце! Иначе я убью тебя!

Выбежавшая на крик Алтын-Поос пыталась сдержать разбушевавшегося мужа. Она оттолкнула Хан-Миргена и схватила неистово сопротивлявшегося мальчика.

— Не бойся, маленький богатырь, — говорила Алтын-Поос, приглаживая его светлые, как пожар, волосы. — Я не дам тебя в обиду. Ты найдешь здесь добрых друзей, и твой верный Хара-Хулат будет мирно пастись на зеленых лугах рядом с нашим светло-серым скакуном.

И Алтын-Поос, держа на руках притихшего мальчика, направилась к юрте сестры Хан-Миргена, прекрасной Алып-Хан-Хыс, которая уже ждала ее возле гостеприимно откинутого полога.

Самых тучных баранов приказала зарезать Алып-Хан-Хыс и заколоть самых жирных жеребцов. А когда угощение было готово, она посадила сына Хулатая за золотой стол, и лишь только мальчик, вдоволь отведав различных яств, устало закрыл глаза, большие словно горные озера, она бережно отнесла его на белоснежную кошму и положила под голову шкуры шестидесяти самых темных выдр и укрыла шкурами семидесяти самых чистых соболей.

А когда первые лучи солнца весело заиграли на золотом шпиле белой юрты, Алып-Хан-Хыс. разбудила сына Хулатая и спавшего рядом с ним на кошме сына Хан-Миргена.

И вот уже на зеленой поляне, окаймленной глухой таежной чащобой, куда голова зайца не пролезет и змея ползучая не проползет, состязаются в силе и ловкости два совсем еще юных алыпа.

Один стальную тетиву могучего лука натягивает, другой несущей смерть пикой потрясает. Ноги их слабости не знают, рукам их усталость неведома. Ни один пернатый хищник им не страшен, ни один самый страшный зверь не заставит их обратиться в бегство. И не замечают они, как сменяет день ночь, а ночь покорно уступает место заре.

Много ли, мало ли прошло времени, но однажды, когда яркий глаз луны показался над вершинами деревьев ста пород, вздрогнуло, покрывшись морщинами гор, лицо земли. Пугливо зашелестела листва, в страхе попрятались по густым таежным зарослям когтистые звери, а крылатые птицы, не рискуя подняться ввысь, замерли в своих насиженных гнездах.

А гул все нарастал.

Послушал левым ухом землю сын Хулатая и ничего не сказал; прильнул правым ухом к траве сын Хан-Миргена и не проронил ни слова; лишь Алып-Хан-Хыс тихо молвила:

— С криком надвигается на нас большая беда, дети мои! Встретим ее грудью, а не спиной! Пусть сталью покроются ваши сердца, а кровь разольется по жилам раскаленным железом! Только тогда мы сможем одолеть врага и злую беду. Помните, юные богатыри, что четвертый коготь орла сильнее всех когтей других птиц!

А в это время зашевелились, царапая небосвод, скалистые горы, бурные реки потекли вспять, в низком поклоне склонились до самой земли вечнозеленые сосны, с ужасом шарахались из стороны в сторону когтистые звери, а пернатые хищники от страха падали камнем на желтый сыпучий песок.