«Нет, так не пойдёт», — сказал мне Комок.
Я на миг остановился. Этот ублюдок всё ещё во мне. И никто не может знать, насколько сильно я ненавижу его. Я вытащил из «кармана» саблю, с трудом вытянул вперёд левую руку, намереваясь отрубить её, но чёртов жрец помешал, ещё одним ударом отравив меня на мостовую. Сабля со звоном отлетела куда-то в переулок, и я, даже не пытаясь подняться, вцепился в руку зубами, стараясь её отжевать.
«Придётся тебя подвинуть, Палач».
Я зашипел в ответ, чувствуя, как собственная кровь придаёт мне силы.
Это было куда больнее любого удара. Боль, пронзившая всё моё тело, от макушки, до самых пяток, каждую жилку, каждую нервную клетку. Боль, заставляющая моё тело выгибаться, глаза вылезать из орбит. Боль, остановившая моё сердце на миг, убившая способность мыслить.
Она ушла, и я почувствовал, что нахожусь в клетке. В тюрьме из плоти. Холодной камере пыток, которую ещё недавно именовал собственным телом.
— Так не пойдёт, — сказал Комок моими губами.
Кость захрустела, становясь на место. Одно из щупалец удлинилось и выхватило откуда-то из-за угла саблю.
— Вы должны сражаться, — произнёс Комок и, наклонившись, прыгнул в самую гущу бойни. — Иначе Мать погибнет.
Он забрал у меня тело, но вернул способность мыслить. С нарастающим ужасом я наблюдал за тем, что происходило в драке, и чувствовал всепоглощающее отчаянье, усиленное ощущением того, что я не мог контролировать своё тело.
Я услышал знакомый полукрик-полувой-полусмех. Если бы тело сейчас не контролировал Комок, мои волосы встали бы дыбом. В прошлый раз подобные звуки издавал один клан лидер, сейчас другой. Это были абсолютно разные люди с разными целями и жизненными приоритетами. Их объединяло одно — безумие берсеркера, поддавшего действию Скверны.
Комок нашёл Свея глазами. Король людей стоял на груде тел и с хохотом рубил на куски Крыса, который, уже имея несовместимые с жизнью раны, пытался ткнуть своим коротким клинком берсеркеру в глаз. Окровавленный меч взвился в воздух последний раз и опустился, верхняя часть тела Крыса отлетела в строну, а нижняя — всё, что ниже пупа — повалилась на камни. Свей завыл ещё раз и спрыгнул со своей баррикады, чтобы в два удара превратить полдюжины осквернённых в дёргающиеся обрубки.
— Они слишком слабы, — сказал мне Комок, — все ваши игроки. Ты единственный, кто мог бы сопротивляться, но у тебя не было сил.
Комок кружил около едва не убившего меня жреца, методично превращая его тело в голый скелет. Жрец предпринял отчаянную атаку, но запнулся о собственные кишки, грудой свисающие из вспоротого в двух местах живота, и повалился на мостовую, минуту назад чистую, но уже покрывшуюся кровью. Комок в два удара сабли добил жреца и рванул на баррикаду, уже практически целиком заполненную кишащими проклятыми.
— Они стали сильней, когда пролилась Скверна, — заметил Комок. — На ваше счастье у неё не избирательное действие — поддавшиеся её действию игроки бросаются на каждого встречного, благодаря этому наши враги ещё и не прорвались. Вот если бы игроки принялись убивать только других игроков…
Сабля снесла голову жрице, которой, наверное, едва исполнилось двенадцать, когда Скверна поразила её, босая нога отправила её в груду мертвецов.
— Тень меня не слушает, — с сожалением сказал Комок, и это была первая эмоция, прорезавшаяся в его голосе. — Всё-таки ты добился кое-какого успеха.
Комок разметал группу осквернённых, наседающих на визжащего как гигантский боров Свея, и одним мощным ударом рукоятью сабли отправил короля игроков в глубокий нокаут.
— Надейся, что он очнётся в тот момент, когда уже будет в себе.
Два жреца набросились на нас как собаки на кусок мяса, но Комок невероятно быстрыми и отточенными движениями щупалец превратил их в стоящие на коленях костяные статуи.
— Да уж, я бы лучше управился с твоим телом, не будь ты таким упрямым.
Комок спрыгнул с баррикады, врубился в толпу осквернённых и практически сразу отошёл назад, оставив после себя груду тел.
— Что, выродки, кишка тонка взять настоящего сына Тьмы?
Щупальца выстроились в несколько концентрических окружностей, раскрыли пасти и одновременно выхаркали в прущих от стены осквернённых несколько литров яда. Даже в царящей какофонии звуков прорезался вой разлагающихся жертв, вонь их дымящегося мяса едва не вывернула наш желудок наизнанку. Но именно эта атака возымела действие. Ряды осквернённых смешались, зомби затоптали собственных жрецов и в панике отпрянули назад, мешая новой партии нападающих продолжить атаку.
— Ну, ублюдки! Давайте! Давайте, мать вашу, сраные выродки! Ваше существование оскорбляет меня, оскорбляет мою Мать. То, что вы топчите землю — уже преступление! Идите ко мне!
Осквернённым негде было развернуться на тесной улице. Те, что потеряли жрецов, бестолково мотались из стороны в сторону, оставляя свою разлагающуюся плоть на ещё незатронутых ядом зомби, из-за чего и те начинали дымиться и теряли контроль над своим телом. Наконец, жрецы бросили заражённых, оставив их медленно умирать на развороченной мостовой среди обломков и камней, и отвели остатки своего войска к стене.
— Мы справились, — с едва ощутимым довольством в голосе проговорил Комок, — но на других улицах, думаю, не всё так гладко. Твоей Судье нужно будет…
Нам в спину ударил горячий порыв ветра, едва не сбив с ног. А за ним словно по цепной реакции начали вырастать столпы Света, один за другим взмывая над крышами. Комок попытался уйти от удара, но угодил прямо в центр одного из столпов. Он взвыл в агонии и юркнул куда-то в самые закутки моего тела, оставив меня корчиться от боли на покрытых грязной жирной сажей камнях.
Следом за столпами по улице промчался сплетённый из Света таран, разметавший не успевших отойти за стену осквернённых. Мне он вреда не причинил — послушная Тень уже закрыла моё израненное тело в Доспех. Но боль не ушла, наоборот, она нарастала — болела каждая сломанная кость, каждый отбитый кусок мяса на моём теле, каждая сведённая судорогой мышца.
Хуже того, ко мне вернулись мои кошмары, только происходили они наяву. С зимы прошли уже месяцы, но я видел картинки, появляющиеся в моей голове, так, будто они происходили сейчас. Это были тёмные и кровавые воспоминания об охваченных безумием городах, о сумасшедших людях, что встречались на моём пути сквозь заснеженные предгорья. О снеге и льде, что были красны от крови и черны от сажи сгоревших домов и людей. О бесконечном холоде и голоде, о тёмных ночах, наполненных криками и стонами людей, убивающих друг друга.
От этого кошмара меня отвлекла Инча. Она вцепилась в мои плечи и трясла так, что я бился затылком об камень. С неимоверным, нечеловеческим усилием я заставил себя перестать кричать. Наверное, это было что-то схожее с истерикой, только вместо слёз был крик боли.
— Что здесь произошло? — рявкнула мне в лицо друидка.
— Лопнул сосуд… — просипел я и болезненно закашлялся — связки были сорваны. — Скверна… — Инча отстранилась, и я с трудом поднялся, опираясь на правую руку — левая не слушалась совершенно.
Баррикаду уже занял отряд в десяток героев под предводительством Стеры. Ещё несколько человек принялись методично стаскивать убитых игроков к баррикаде — трупы тоже неплохой материал. С соседних улиц слышались крики, но и там бой уже заканчивался.
Рядом тяжело стонал приходящий в себя Свей. Его рвало кровью. Среди обломков и выгоревших до костей тел осквернённых медленно и тяжело вставали выжившие — пара воинов, охотник. Кто-то кричал от боли из-за угла, значит, и кому-то из магов удалось пережить эту атаку.
— Господи, — простонал Свей, — что это было?
— Безумие, — прошелестел я в ответ.
Я подошёл к одному из погибших и, сорвав с его пояса фляжку, принялся лакать зелье выносливости, даваясь и едва не захлёбываясь. Напившись, я протянул флягу Свею, но тот отстранился от меня словно от прокажённого.
Нет, не так. Словно он был прокажённым.