Подземный картограф

Он открыл глаза и понял, что проспал – а ведь лёг вчера до безобразия рано, уснул сразу же. Сон, как цепкий паук, оплёл его сетью, протянув нити из иной эпохи, и теперь Андрей с трудом расставался с его финальным оцепенением.

Наконец паутина окончательно порвана, и в голове всплывает уйма предстоящих дел, среди которых нет ни одного второстепенного, важно всё – и поездка в институт, и выписка бабушки, надо встретить по-человечески, и карта гатчинских подземелий, которая, как и следовало ожидать, существует («карта есть, её не может не быть!») и желательно добыть её именно сегодня! Вооружившись достоверной картой, можно, наложив на неё старинную схему, – рисунок из шкатулки, – спуститься под землю, дабы выполнить волю предка.

Но комнату снова заполняют кадры, картины, фигуры людей – это обрывки разорванной паутины, они кружат по комнате – отринув оцепенение, минувший сон словно сращивает обратно всё до мельчайшей детали, и Андрей вспоминает крохотные снежинки, сверкавшие на раструбе перчатки, солнечный зайчик на острие штыка бравого капрала; кажется, реальность раздвоилась, он сам раздвоился, существуя в двух измерениях и в двух эпохах, причем, в одной из них он тождествен своему далёкому предку, о котором, в сущности, не так много знает. Но ведь именно первый граф Кутасов загадал Андрею столь необычный ребус.

Я должен узнать об этом человеке всё что возможно, думает Андрей. Стыдно мне оставаться в невежестве, корней своих не чувствовать… Где же национальная гордость великороссов? Хотя Иван Павлович по происхождению своему не слишком-то подходит под категорию истинного русака. Но его сыновья уже покрыли себя воинской доблестью во славу России! Как странно устроен этот мир… И почему это необычное сновидение навеяло мне такую горечь?.. Похоже, оно всколыхнуло во мне генетическую память. Вернее, память моего славного рода…

Но приходится тормозить локомотив отвлечённых мыслей, приходится бежать, бежать, бежать… Кто рано встаёт, тому бог козырей сдаёт. Андрей встал поздно, потому вместо хороших карт получил при раздаче цейтнота и догоняшки. В таком ритме его действия (и впечатления, и мысли) тяготели исключительно к телеграфному стилю.

Вот Андрей мчится в институт (на маршрутке, но всё равно еле успевает к началу пары), проводит занятия – и сразу летит обратно в Гатчину (не остаётся времени даже на кафедру заскочить). В салоне комфортабельного автобуса, что ходит от метро «Московская», работает телевизор, транслирующий одну рекламу, которая надоедливо внедряется в мозги и раздражает, и нудит, как назойливая муха. Бабушку уже выписали, она сложила свои нехитрые «пожитки пациента» и встречает внука на улице, хотя Андрей уверен, что именно он встречает бабушку. Они обнимаются:

– А поворотись-ка, внучек… Экий ты… смешной! – Елизавета Петровна складно перефразирует классика и делает вид, что на полном серьёзе оглядывает внука, но не выдерживает – заливается смехом, столь заразительным, что Андрей не может удержаться и тоже начинает смеяться. Потом бабушка говорит ещё что-то забавное, и снова они смеются дуэтом; так и идут домой – весёлые, точно навеселе, прохожие недоуменно оглядываются на колоритную парочку.

«Как же хорошо дома!.. » – с облегчением оглядывается бабушка. Она проходит в свою комнату, с удовольствием переодевается в свой любимый яркий капот, и они проходят на кухню. Андрей хочет рассказать ей сон про Кутасова, но тут, звонко процокав по лестнице каблучками, появляется Агриппина – она купила токайского, и бабушка, картинно всплеснув руками, начинает суетиться насчёт обеда на скорую руку. Однако Агриппина настойчиво просит её присесть и готовит что-то вкусненькое под её руководством. Вот тут бы Андрею и вернуться к своему рассказу, развлечь, как говорится, трудящихся, но его мысли теперь заняты другим.

– Как прошло? – спрашивает Агриппина, имея в виду семинары.

– Как обычно. – Андрей пожимает плечами. – До кафедры не дошёл, правда.

– Спешил к семейному очагу?

– К больничному корпусу…

– Да! – подтвердила Елизавета Петровна. – Андрюша так торопился, чуть ли не бегом с самой остановки летел…

Они садятся за праздничный стол, и не беда, что особых разносолов нет – куда важнее та забота, та искренняя симпатия, с которой они относятся друг к другу. Это ощущение родственной теплоты и участия, без слов объединяющее близких людей, в той или иной мере посетило каждого из них. «Роскошь человеческого общения…»

Андрею хорошо и уютно вместе с этими двумя любимыми женщинами, и на какое-то время он забывает обо всем на свете. Но затем мысли его невольно вновь возвращаются к занимающей его проблеме. Он молча слушает диалог Агриппины и бабушки. Слушает, но не слышит – голова занята другим; не дает покоя «Гатчина Подземная» и, наконец, он не выдерживает, встает из-за стола, идёт к телефону и набирает номер, который дала ему Марина Семёновна. Хрипловатый женский голос отвечает, что Гриши пока нет, а у телефона, если уж так интересно, его родная сестра.

– Когда он появится? А вот этого, молодой человек, не знаю, не ведаю. Да вам-то он зачем?

– Дело есть. А где его найти, не подскажете? – спросил Андрей, оставляя, таким образом, вопрос собеседницы без ответа.

– Да какие с ним могут быть дела! – На той стороне телефонного провода горько вздохнули. – Что ж, подскажу, если настаиваете… В сторожке Гриша обосновался, в Сильвии. Знаете, как в Мари-енбург идти?

Пока женщина подробно объясняла, как найти её брата, Андрей рассеянно прикидывал, сколько лет ей может быть, при таком-то голосе. Сколько угодно. И двадцать пять, и за пятьдесят. Местопребывание Гриши выяснилось, хотя местечко товарищ облюбовал весьма странное – кто, спрашивается, будучи в ладах с головкой, обоснуется в старинной, заброшенной и полуразрушенной сторожке?!

Положив трубку. Андрей попытался представить себе этого Гришу, однако лишь покачал головой и усмехнулся. Но время шло. Андрей почти физически ощущал его течение. Нужно было торопиться. Сейчас для него главное – решительность, кураж, плюс абсолютная уверенность в собственных силах! Он коротко обрисовал сложившуюся ситуацию сгорающей от любопытства Агриппине, и она, разумеется, захотела отправиться вместе с ним, так что ему едва удалось отговорить ее под тем предлогом, что «нужно же кому-то оставаться с бабушкой…» Подумав, девушка нехотя согласилась, она не знала парка Сильвия так, как знал его Андрей, но, главное, он и не заикнулся о сторожке, в которой якобы проживал Гриша, – иначе журналистский азарт просто не позволил бы ей усидеть на месте.

Он стремительно шагал, перепрыгивая через лужи, оставленные затяжным ночным дождем, высушить их было бессильно слабое, чахоточное солнце. «Родная сестра» довольно точно описала, в какой именно из сильвийских кирпичных сторожек поселился её непутёвый братец. Андрей хорошо помнил этот домик с частично провалившейся крышей, без дверей и оконных рам. Решительно, жить в нем было невозможно. Ну, может ещё летом куда ни шло…

Выйдя на западный берег Серебряного озера, он некоторое время шел по дорожке, повторявшей все изгибы береговой линии. Гладь озера, залитая тусклым рассеянным светом, вопреки названию имела матовый цвет и напоминала запотевшее зеркало. Листы деревьев трепетали, потревоженные порывистыми выдохами ветра, в их многообразии всё отчётливей проступали цвета и оттенки осенней палитры, зелёному приходилось отступить почти повсеместно; кое-где заметно поредели ещё недавно густые кроны – листопад начинается исподволь, через недельку-другую глядишь – и опадать уже нечему, всё осыпалось, облетело, и только голые прутья торчат, не то пучками розог грозят серому, стальному небу, не то безобидными вениками тянутся к нему – чего, мол, изволите.

А на озере взад-вперёд плавали утки, как правило, целыми семьями – мама-утка впереди, а за ней гуськом – подросшие за лето утята, на свет появились они лишь в этом году, а как много успели! – набрали вес, встали на крыло, их уже почти не отличить от взрослых. Селезни держатся отдельно, это в брачный сезон их хлебом не корми – дай уединиться с милою утицей, а теперь – всё, любовь прошла, впереди перелет за тысячи километров, из которого далеко не все в следующем году вернутся на родное озеро.

Проходя мимо Павильона Орла, отделённого от берега матовой полосой озёрной воды, Андрей вспомнил, как водил на Длинный остров ватагу немцев, а Фридрих наблюдал за ним исподтишка, замышлял, как уверяет Виктор, недоброе… В словах Вити на этот счёт просматривалось здравое зерно: фон Берг – явно не тот, за кого себя выдаёт, – но следует ли из этого его причастность к ограблению или убийству?! Советуясь на этот счет с Агриппиной, которая с дрезденским профессором не встречалась, а потому делала свои умозаключения, основываясь исключительно на словах Андрея, он (не без её помощи) пришел к выводу, что Фридрих вполне тянет на жулика международного масштаба. Великое множество подобной публики занимается производством и сбытом поддельных «Тьеполо», «Сезаннов», «Ренуаров» и пр., снабжая виртуозно исполненные копии сертификатами об их несомненной оригинальности, а то и целенаправленно крадут из музея определенную картину, которая затем оседает в частной коллекции и окончательно теряется для всего остального мира. В этом своеобразном «бизнесе» нынче крутятся бешеные деньги. Что же касается убийств и неприкрытого бандитизма – это навряд ли, сказала Агриппина: он все-таки профессор… Андрей с ней не спорил, однако усмехнулся про себя: музейный вор на «мокруху» не пойдёт? Бывает, случается, к счастью, редко. А вот Виктор – хорош гусь! Обещал ведь разузнать побольше о фон Берге, да и забыл. Впрочем, и сам он тоже хорош – не напомнил…