18 сентября я со своим пулеметным взводом попал в такую роту. Мы погрузились в вагоны, и паровоз, распустив по ветру хвост черного дыма, потащил эшелон на север.

Если бы кто-нибудь из посторонних заглянул в нашу теплушку, он не поверил бы, что видит людей, едущих туда, где многие прощаются с жизнью. Бойцы не думали о смерти. В вагоне не смолкали песни, гудели доски от солдатского перепляса. Взгрустнул кто-то, глядишь, товарищ хлопнет его по плечу, сверкнет в улыбке зубами: «Не тоскуй, не забудет, письмо пришлет. А адрес у нас всем известный — Сталинград!»

В Капустном Яре нас уже ждали машины, прибывшие за пополнением.

…Из-под колес, теряясь в предрассветных сумерках, убегает на восток извилистая лесная дорога. За стволами деревьев, далеко-далеко ширится и растет на горизонте багровая полоса. Кажется, что там, на востоке, разгорается огромный костер. Его пламя поднимается все выше, и звезды, совсем недавно мерцавшие на темном небосклоне, бесследно тают одна за другой.

Сзади, то нагоняя, то отставая, катятся военные машины с людьми, боеприпасами, оружием и продовольствием. А навстречу небольшими группами идут женщины с детьми, старики и старухи. Они несут корзины и мешки с домашними вещами, а у некоторых руки пусты… Враг оторвал их от обжитых родных мест, разрушил их жилища, и люди идут на восток угрюмо и молча. Вот одна женщина встретилась со мной взглядом, и в глазах ее скрытый упрек: «Как же это ты допустил, что нашу родную землю топчет враг? Как ты допустил его до самой Волги?»

Что ответить ей, исстрадавшейся матери? Ответ один: скорей на фронт, бить, бить смертным боем вражескую гадину, бить до тех пор, пока бьется сердце, пока есть в тебе хоть капля крови!

— Вот она, война проклятая! — с тяжелым вздохом вырвалось у Ерина.

— И не говори! — горестно крутнул головой младший сержант Касаткин.

Разговор никто не поддерживает. Солдаты молчат, провожая взглядом женщин и детей. И у них одна мысль: скорей туда, в Сталинград!..

На верхушках деревьев засверкали солнечные блики. Жизнь на дороге замирает. Машины одна за другой ныряют в лесную чащу и одеваются в зеленый наряд маскировки. Останавливается и наш грузовик.

— Слезай, братва, — говорит шофер, — дальше не поеду, скоро стервятники появятся.

Бойцы выгрузили станковые пулеметы, коробки с патронами и, взвалив это имущество на себя, двинулись дальше.

Выйдя из леса, мы увидели на западе густую пелену верного дыма, высоко поднявшуюся к небу и протянувшуюся на многие километры. Чем ближе подходили мы к Волге, тем больше чувствовалось горячее дыхание огромного пожара.

Навстречу попались старик с узлом за спиной и молодая женщина с ребенком на руках.

— Из Сталинграда, папаша? — спросил капитан Уваров, сопровождавший нашу группу.

— Нет, из Красной Слободы, — ответил старик.

— И куда же путь держите?

— А я и сам не знаю. Свет не без добрых людей, где-нибудь приютимся, лишь бы внучонка сберечь, — глаза старика покрылись влагой, и он продолжал дрожащим голосом:

— Сынок мой на фронте погиб, а бабку вчера похоронил, остались вот втроем…

Женщина опустила мальчика на землю. Уваров достал из полевой сумки несколько кусочков сахару, сдул с них крошки и протянул мальчику. Тот еще крепче вцепился в юбку матери.

— Возьми, Миша, и скажи дяде спасибо.

Ребенок несмело протянул ручонку, и тут зашевелились все солдаты. Сахар, сухари, консервы — многое из того, что было в вещевых мешках бойцов, перекочевало к беженцам.

Мы долго провожали взглядами удаляющихся старика и мать с ребенком. В сердце каждого воина горела ненависть к врагу.

Через молодой лесок наша группа вышла к Красной Слободе. Здесь всюду стояли замаскированные машины и подводы. Возле них сидели солдаты. Изредка в стороне от нас, там, где проходила дорога, рвались вражеские снаряды. Мы остановились на краю овражка, изрытого траншеями и окопчиками.

— Оставайтесь здесь до вечера, — приказал капитан Уваров, — а я пойду искать начальника тыла.

Неподалеку от траншей, выбранных нами, в специально отрытом окопе стояла автомашина. В ее кузове лежало больше десятка ящиков с боеприпасами. Рядом с окопом сидели бойцы. По их противотанковым ружьям мы догадались, что это бронебойщики.

Роща была низкой и скорее напоминала кустарник, чем лес. Лучи взошедшего солнца заливали верхушки молодых деревьев, покрытые толстым слоем пыли, листья не шевелились. На дороге шум машин окончательно смолк. Бойцы еще раз проверяли маскировку и все чаща с тревогой посматривали на светлое, безоблачное небо. Мы еще не успели оглядеться в новой обстановке, как услышали громкую команду: «Прекратить хождение!» Мы оглянулись в сторону города. К горящему Сталинграду шло несколько групп фашистских бомбардировщиков. Вот они выстроились в цепочку и один за другим пошли в пике. Сплошную мглу, затянувшую город, прорезали языки пламени. То там, то здесь из серой пелены вырывались черные клубы дыма. Десятки тонн металла обрушились на уже истерзанную землю, дробя уцелевшие здания, кроша в песок руины. Гулкие удары, слившиеся в сплошной грохот, с болью отдавались в наших сердцах.

— По щелям! По щелям! — послышалась новая команда. С юга показалась новая партия гитлеровских стервятников, приближающаяся к нам. Вздрогнуло и застонало под ногами, кверху взметнулись черные фонтаны земли и дыма. Сбросив бомбовый груз, самолеты развернулись и на бреющем полете промчались над нашими головами, поливая огнем из пулеметов. На окраине слободы горели дома; то здесь, то там слышались стоны.

Когда все стихло, солдаты вылезли из укрытий и стали перевязывать раненых. То и дело раздавались голоса:

— Коценко! Микола Коценко! Хлопцы, не видали Миколу?

— Слушай, Генацвале, скажи, друг, не видел такого грузина — Гогнидзе звать. Как бомбить начали, сюда побежал.

— Живой, Рахматулин? А я уж думал — придется в Казань писать…

Я слышал эту перекличку и испытывал чувство гордости за нашу страну. Лучших сынов многонационального народа послала Родина на защиту Сталинграда. Их привели сюда, на берег Волги, горячая любовь к Отчизне, непоколебимая воля остановить и уничтожить врага. Русские, украинцы, белорусы, грузины, казахи, узбеки, татары — все они с нетерпением ждали той минуты, когда переправятся на другую сторону и сойдутся с гитлеровцами в смертельной схватке…

А над Сталинградом фашистские самолеты висели беспрерывно: не успевала уйти одна партия, как ее сейчас же сменяла другая.

— Наших самолетов ни одного. Эх!.. — послышался чей-то возглас.

И словно в ответ на это воздух стремительно прорезали три советских истребителя. Казавшиеся нам с земли совсем крошечными, они бесстрашно бросились на бомбардировщиков и сразу нарушили вражеский строй. Но тут появились фашистские истребители, и им удалось отвлечь наших «ястребков».

Трое против двенадцати! Было отчего нам волноваться!

Воздушный бой проходил как раз нам нами, и солдаты восторженными криками приветствовали каждый удачный маневр наших летчиков. Долгое время они ловко выходили из-под ударов противника и снова кидались в атаку.

— А-а-а!.. — словно стон, пронеслось по опушке рощи. Один советский самолет слегка задымил, скользнул вниз, но выровнял полет и скрылся за лесом. И тут же из солдатских глоток вылетел новый дружный крик — ликующий, радостный: фашистский истребитель, наседавший на нашего, неожиданно клюнул носом, выпустил клуб дыма и почти отвесно понесся к земле, оставляя за собой черную траурную полосу. Следом за ним грохнулся за лесом другой. Фашисты кинулись наутек, а два наших смельчака последними очередями успели прошить третьего врага.

Мы еще не успели закончить обмен впечатлениями, как снова появились вражеские бомбардировщики. Опять от разрыва бомб затряслась земля, засвистели над головой осколки.

Машина с боеприпасами, стоявшая недалеко от нас, запылала, подожженная пулеметной очередью. Двое солдат выскочили из окопа и стали вытаскивать из кузова ящики со снарядами. Вражеские летчики заметили их. Пулеметные очереди вздымали фонтанчики песка буквально у ног отважных бойцов, но они словно не замечали обстрела. Вот и последний ящик на плечах солдата.