Незадолго до того, как ретироваться, на что консул все никак не мог решиться, графиня принялась вспоминать роскошные приемы, некогда прославившие дворец Саррокка. Она рассказала об одном из таких приемов в годы юности: тогдашний консул, чье имя знаменито во Франции, пригласил двести человек в костюмах персонажей комедии дель арте. Сам консул, одетый дожем, радушно принимал гостей в недавно отреставрированном дворце, стены которого были увешаны удивительными полотнами, по всей видимости одолженными ему на время пребывания в Н. На эстраде в той комнате, которую займет Жюльен по окончании работ, была разыграна комедия, и сама графиня в костюме Коломбины без колебания сымпровизировала роль кокетки. Отец Валерио Грегорио играл влюбленного и получил от Скарамуша нешуточные палочные удары. Бедный Грегорио упал с перебитой спиной. Под маской Скарамуша, которую сняли лишь в конце представления, скрывался не то фермер, не то полевой сторож, уволенный со службы и вот таким образом отомстивший за себя. Консул Франции, в те героические и баснословные времена, храня полнейшее спокойствие, собрал нечто вроде парламента на королевском чтении[45] в лице полудюжины Арлекинов — все они носили фамилию Яннинг или Данини, — и суд постановил сбросить Скарамуша в реку. Арлекины сами с большой помпой отнесли его к реке и сбросили с моста Ангелов в ледяную воду, от чего несчастный чуть не отправился потом к праотцам, заработав жестокую пневмонию.

— Не думаю, что новый консул Франции ищет те же забав, что и его далекий предшественник, — с улыб кой заметила Моника.

Жюльен объяснил, что ремонту подлежат лишь служебные помещения дворца Саррокка и что в отличие от предшествующих консулов жить он там не будет. Тогда графиня стала думать, как подыскать ему достойное жилье, и пообещала заняться этим, заручившись помощью всех своих подруг.

— Если, конечно, вы не предпочтете виллу на холмах.

Жюльен ответил, что он человек сугубо городской всегда жил в центре Парижа или Лондона, где ему пришлось работать, и не представляет себе жизни в деревне.

— Сейчас видно, что вы не знаете н-ских окрестностей по весне... — тихо проговорила графиня и словно замечталась, после чего стала описывать невыносимую жару в городе летом и прохладу на холмах. — Наплыв туристов также многое меняет. Вот вы с удовольствием прогуливаетесь по улицам и набережным. Н через несколько недель это станет невозможным. Порой народу столько, что кажется, будто ты во Флоренции или Зальцбурге во время фестиваля. Улицы заполонены грязными и шумными ордами. Никто из них никогда не остается на лето в городе!

Жюльен был наслышан об этом периоде долгого лета на загородных виллах: добропорядочное н-ское общество, как когда-то венецианские партиции, покидало город ради тенистых садов. В Венеции для этого существовала Брента, во Флоренции — Маремма или Кьянти, в Н. — множество озер, парков, холмистых лесов.

— Если вы и впрямь желаете иметь квартиру в городе, хотя подыскать ее становится все труднее, так как американские общества и колледжи Новой Англии[46] подчистую скупают все для своих драгоценных отпрысков, я уверена, мы можем подобрать вам то, о чем вы мечтаете.

Когда графиня говорила о туристах и потом об американцах, наводняющих город, в ее словах было столько презрения, что Жюльен не мог не восхититься: он не был ни туристом, ни заатлантическим гостем, но французом и консулом, и эти два качества тотчас же открыли ему двери, которые прекрасная Моника с такой силой захлопывала перед носом чужаков.

Некоторые из присутствующих уже поглядывали в его сторону, и он понял, что пришло время откланяться, поблагодарил и вернулся к себе. В последующие дни он получил приглашения от Яннингов и Берио, от Жеронимы де Нюйгер; за двое суток он превратился в гражданина Н., сознавал, сколь это почетно, и бесконечно радовался этому.

Другу, позвонившему ему из Парижа с просьбой об одолжении, он объяснил, что после нескольких нелегких недель («акклиматизация, сам понимаешь») теперь, кажется, ему предстоит в Н. «золотая ссылка».

ГЛАВА VI

Реставрационные работы в консульстве шли своим чередом. Вскоре стены вытянутой комнаты, где предполагалось устроить кабинет генерального консула, были покрыты красивой светлой штукатуркой, а потолок с кессонами вычищен и сверкал позолотой.

Несколько раз в неделю м-ль Декормон увлекала Жюльена в лабиринт комнат и коридоров с суетящимися рабочими, чтобы вместе проследить, как движется дело. Она не упускала случая похвалить талант и компетентность архитектора Соллера. От нее Жюльен узнал, что именно его отец пятнадцать лет назад осуществил ряд работ, необходимых для закрытия консульства.

Профессиональная деятельность Жюльена или, точнее, его профессиональная бездеятельность осталась прежней. Когда он попросил г-на Бужю представить ему отчет о проделанной работе — визы, акты гражданского состояния, паспорта — с момента его приезда, пришлось констатировать, что все вместе составило не более дюжины подписей на документах посетителей, для которых отправиться в П., где по-прежнему осуществлялась основная часть консульской деятельности, было бы затруднительно. Однако Жюльен не расстроился. Визит к председателю совета министров, замечания адвоката Тома на счет последнего и даже намеки по этому поводу старого Амири и Моники Бекер теперь приятно щекотали его честолюбие: он начинал испытывать еще смутное, но уже льстящее ему убеждение, что от него в Н. ожидали отнюдь не выдачи виз и паспортов. По оказанному ему приему он делал вы вод, что находится здесь в качестве своеобразного посла, чья миссия окончательно не определена, но который должен способствовать сближению двух общин разделенных силою инерции годы назад. Он с удовольствием прочел трактат об истории города в его отношениях с Францией, написанный в начале века одним французским эрудитом, жившим в Н.; между Н. и Францией происходил обмен не только королевами и великими герцогинями, но и видными общественными деятелями, художниками, идеями. Такой-то живописец, уроженец Н., работал в Фонтенбло, другой — в Тюильри, французы же обосновались в городе в эпоху его расцвета, здесь творили многие французские поэты и писатели. Жюльен полагал, что, находясь на самом конце этой цепочки, был последним звеном, которое соединит прошлое и настоящее.

А в иные минуты такой идеальный взгляд на свою миссию казался ему совершенно безосновательным, вызывал у него улыбку, и, похожий на ребенка, дивящегося обладанию чудесной игрушкой, он ограничивался тем, что поздравлял себя с удачей и с тем, как идут его дела. Вскоре с помощью м-ль Декормон, которая была одновременно живым светским Боттеном[47] города и его же Готским альманахом[48], он поймал себя на том, что играет именами отпрысков знатных фамилий, как головоломкой или как в детстве играл с конструктором: составляет вместе разные части, исследует родство, связи, а затем восхищается, как ловко все у него выходит.

На следующий день после ужина у графини ему позвонил Джорджо Амири, который утвердил его в этом чувстве. Старик был уже в курсе всего, что там произошло, и поздравил Жюльена с несравненным, как он выразился, успехом. Не называя свои источники, он даже знал, что Моника Бекер якобы испытывает к новому консулу весьма нежное чувство, на которое она еще способна. Не укрылось от него и то, что графиня вела долгие разговоры наедине со своим почетным гостем.

— Говорила ли она вам гадости о каждом из присутствующих, и если да, то как — мало, много или со страстью?

Жюльен на всякий случай ничего не ответил. Тогда старая лиса разразилась нервным смехом, напоминавшим по телефону звук с трудом рвущейся ткани.

— Бедняжка Моника из кожи лезет, чтобы выглядеть страшно злой, но при этом остроумной, однако чаще всего ей удается быть лишь страшно занудной, и от того она мне еще милей. Ведь именно это делает ее, невзирая ни на что, почти человечной!