— Жених Старов и невеста Чайкина!

Мы входим в просторный зал бракосочетаний, квартет музыкантов исполняет свадебный марш Мендельсона, как будто музыкальная культура человечества не изобрела более ни одной свадебной мелодии. Когда музыка прекращается, красивая женщина с очень высоким бюстом читает небольшую лекцию-проповедь о вреде семейной жизни, об ответственности за совершаемое преступление, и, лишь испытав терпение брачующихся, спрашивает их о добровольности вступления в брак.

— Да, — громко объявляет свою готовность номер один Николка.

Доходит очередь невесты. Птичка вдруг слегка оборачивается и бросает на меня вопросительный взгляд, словно догадывается о том, что мы замыслили с Ардалионом Ивановичем.

— Да, — почти шепчет она.

Ставятся подписи. Николка кладет на документ ровные и изящные, как он сам, фигуры букв. В графе невесты появляется подпись, похожая на то, как расписывался Антон Чехов. Моя подпись карикатурна, как все во мне и моей жизни. Муха Мухина ставит кляксу и из нее выводит происхождение своей фамилии.

Обмениваются кольцами. У Николки трясутся пальцы, будто он извлек первое золотое украшение из гигантского клада инков. И это украшение выпадает из трепетной руки археолога, катится по красному ковру, он ловит его, краска заливает ему все лицо, мне хочется схватить Николку, спрятать его за пазуху и унести от акта бракосочетания, от этого конфуза с оброненным кольцом. Но вот все успокоились и процедура обмена колец доведена до конца. Через какое-то время, после фотографирования всех присутствующих, кончается волнующая церемония, и мы все выходим из зала пыток, пьем шампанское — антиалкогольная кампания недавно с успехом провалилась и уже вновь разрешено пить во дворцах бракосочетаний. А жаль, так и не довелось мне ни разу побывать на безалкогольной свадьбе, этой комсомольской выдумке горбачевизма.

В машине жених и невеста теперь уже едут вместе. Я сижу с ними на заднем сиденье, а свидетельница едет на переднем.

— Нет, нет, нет, ты не должен был ронять кольцо! — пищит Птичка, расстраивая своего молодожена. Я отыскиваю в складках свадебного платья ее руку и крепко сжимаю ее, мол, не надо, все хорошо, не стоит огорчать милого Николку. В то же время мне до головокруженья сладостно сжимать эту маленькую ручку.

— Между прочим, примета эта неверная, — говорю я, соображая, что бы такое придумать. — В Китае считается, что если жених уронит кольцо, то родится много мальчиков, а если невеста, то много девочек. Но поскольку в Китае запрещено иметь больше двух детей, а за третьего, четвертого и прочих накладывается большой налог, то для китайцев это стало дурной приметой. А вам-то чего бояться мальчиков? Рожайте хоть футбольную команду.

— Ага, конечно, — фыркает Птичка, — как раз в нашу реутовскую клетчонку.

— Главное не жилплощадь, а здоровье, — возражает Николка.

— Вот именно, — поддакиваю я. — Месье Старов и мадам Старова — и он здоров, и она здорова.

— Квартиры и деньги вещь наживная, а здоровье не купишь, — изрекает мудрейшая мать двоих детей, Мария Мухина.

— Кстати, я никакая не мадам Старова, как вы могли заметить во время церемонии, — говорит Лариса. Странно, из-за чего она вдруг так раздражена? Неужели лишь из-за упавшего кольца? — Я всегда останусь Чайкиной.

— Из-за любви к благороднейшему папаше? — язвит Николка, которому уже передалось раздражение Ларисы. Вот дела — не успели выкарабкаться из Дворца бракосочетаний, как уже поссорились.

— Представь себе, не из-за папаши, — неприятным тоном отвечает Птичка. — Просто, Лариса по-гречески означает «чайка», и фамилия Чайкина. По-моему, это красиво.

— Масло масляное, — возражает Николка. — Чайка Чайкина. Чарли Чапкина. Лариса Ларисина.

— Николка, не глумись, — приходится мне на сей раз осаживать его. — Если бы она взяла твою фамилию, мы не смогли бы уже называть ее Птичкой. Пришлось бы звать ее Старкой.

— А я вот поменяла свою фамилию, — заявила свидетельница. — Что это — Мухина? Смешно. То ли дело у меня была фамилия — Советникова. Звучит. А я все-таки поменяла, потому что Игорек так настаивал.

Губки у Птички сжимаются в клювик, и я боюсь, что она сейчас скажет что-нибудь неприятное Маше.

— А вот египтянки никогда не меняют своих девичьих фамилий на фамилию мужа, — говорю я, опережая Ларису. — Невеста-то у нас египтяночка. Мы же ее из Нила вытащили. Привезли в Москву, выдали замуж за справного парня.

Только после этого она выдергивает из моей руки свою руку.

Ссора дальше не разгорается, но напряжение остается. Наконец мы приезжаем туда, где накрыт свадебный стол. Тут Николкина мама совершает глупость — заводит пластинку со все тем же маршем Мендельсона, опротивевшим до чертиков. Но терпим и это. Свадебный стол скромный, но достаточный для того, чтобы сытно и вкусно поесть и крепко напиться. Выясняется, что многие до сих пор не имели во рту даже маковой росинки и валятся с ног от голода. Я, кстати, тоже ничего не ел и с огромным аппетитом принялся за салат оливье и студень из курятины. По традиции после первого бокала, поднятого за здоровье молодых, немного закусив, все закричали:

— Горько!

Глядя на Птичку, я с величайшим удивлением отметил, что ей вовсе не хочется целоваться с Николкой, хотя она и не сопротивлялась, и поцелуй длился долго, но в глазах ее была написана какая-то отвлеченность от происходящего события. И вновь я удивился — она будто ждала, что вот-вот что-то произойдет, и вся эта свадьба окажется какой-то предварительной реальностью, за которой последует реальность другая, а ту, в свою очередь, сменит реальность третья, как бутылки и пузырек, подаренные мне египетской мистикой.

А ведь до сего дня все шло иначе. Николка души не чаял в Ларисе, и она отвечала ему страстной любовью. Да, были меж ними ссоры, но только кто же хочет и ищет ссор в такой торжественный день? Конечно, бывают такие невесты, у которых любовь кончается в тот самый миг, когда сделка совершена и жених стал мужем, но думать о Ларисе в этой категории ужасно не хотелось.

Прошел первый, томительный час застолья, почти каждый из присутствующих успел произнести тост, трижды кричалось «Горько!», шампанского оставалось две бутылки, и Николка предложил мужчинам пить только водку, а шампанское оставить дамам. В три часа пополудни стало как-то скучновато. Ардалион Иванович взглянул на свои часы и сказал:

— Уважаемая Лариса Николаевна! Я вынужден просить у вас прощения за то, что мне необходимо будет покинуть вас в столь знаменательный день и час, но неотложные дела побуждают меня удалиться через пятнадцать минут. И потому умоляю вас, самую красивую невесту в мире, исполнить мне на прощанье что-нибудь под гитару из ваших песен.

— Нет, нет, я сегодня не в голосе, я устала, переволновалась, — забормотала Птичка. — Прошу извинить — не могу.

— Лариса Николаевна, голубушка! — Ардалион хлопнул себя по груди растопыренной ладонью. — На колени становлюсь. Бог ведает, свидимся ли мы вновь с вами. Спойте.

— Почему же не свидимся? — всполошилась Лариса.

— Ты что говоришь-то такое, Ардалион Иваныч? — воскликнул Николка.

— А так, — махнул рукой величайший актер среди бизнесменов, — сами знаете, друзья мои, какая у меня жизнь. Сегодня я с вами, бодр и весел, а завтра… Спойте, Лариса Николаевна!

— Спой, Ларисонька, — попросил Николка, и впервые за сегодня она не возразила ему, ей подали гитару, она стала настраивать ее.

— Нет-нет! — сказал вдруг Ардалион Иванович. — Прошу вас вот сюда, сядьте посреди комнаты, мы вас так еще сфотографируем, во всем свадебном наряде и с гитарой.

— Ну хорошо, Ардалион, только почему это ты ко мне на «вы» вдруг стал обращаться?

— Потому что не могу тыкать такому фантастическому существу, как вы, Лариса Николаевна, в свадебном убранстве. Прошу вас.

Он поставил посреди комнаты стул и усадил на него Птичку. При этом еще раз взглянул на часы. Сел на свое место за столом. Лариса стала петь. Ардалион Иванович несколько раз щелкнул своим суперяпонским фотоаппаратом.