Все получилось не так, как я рассчитывал. Совершенно все совсем не так.

   Я спас Джейн из плена. Но, Джейн была смертельно ранена. И я был, тоже ранен, ранен в левую ногу. Навылет с порванными связками и текущей кровью по моему синему гидрокостюму.

   Я не мог, даже, теперь встать, при всем желании на нее. Да, еще при таком, теперь шторме. Нас буквально накрывало ревущими на океанском ветру волнами. Сверху, откуда-то с черных небес, летела вода проливного дождя.

  Мы были полностью в воде. И захлебывались ей. Мало того, теперь обе ноги меня не слушались. И я уже, просто лежал на палубе ослабленный потерей крови, со своей любимой, схватившись немеющими и замерзающими от холодной штормовой воды пальцами за леерое ограждение левого борта левой рукой. И удерживая Джейн правой лежащую прямо спиной на мне. На моей мужской груди.

   Обе ноги меня не слушались и безвольно лежали, как и ноги Джейн на палубе нашей яхты. Мы, лишь прижавшись, плотно друг к другу, держались друг за друга. И пытались выжить в этой кошмарной бушующей стихии. В своих только потрепанных о деревянную выщербленную бушующими волнами и разбитую силой воды из красного дерева палубу Арабеллы прорезиненных гидрокостюмах. Ударяясь постоянно обо всю болтающуюся, и оторванную вместе с нами оснастку нашей погибающей в штормовых волнах яхты.

  Где-то на линии горизонта пробились первые лучики солнца. В прорыве над самым горизонтом. Несмотря на непрекращающийся дождь, стало быстро светать. Очень медленно, разгоняя страшную штормовую затянувшуюся ночь. Сколько было времени, я не знаю.

   Я не мог теперь посмотреть на часы. Моя уже порядком застывшая от холодной воды рука, сжатая пальцами в кулак, казалось, срослась с бортовым ограждением Арабеллы. И не отпускала то леерное бортовое ограждение нашей тонущей Арабеллы. И я боялся уплыть с палубы в океан вместе с любимой.

   Я, вцепившись как утопающий в единственное свое, теперь спасение, за леерное левого борта нашей Арабеллы бортовое ограждение. Держал нас обоих на качающейся из стороны в сторону бушующих штормовых волнах палубе. На скользкой от текущей ручьями нашей крови. Теперь, между леерным ограждения бортом. И каютной иллюминаторной верхней на палубе надстройкой. Прямо, посередине этого борта. Так и не доползших до раскрытого ударами волн дверного из красного дерева дверей трюмного коридора и входа. Вовнутрь, каютного с узким длинным коридором трюма. Лежащих, практически друг на друге на палубе погибающего своего заливаемого волнами круизного поврежденного судна.

   Оторванные кливера, словно, водили за нос, и упорно разворачивал бортом яхту против волны. И Арабелла, просто медленно, но верно, тонула в океане. И мы были обречены. И я, и моя красавица любовница Джейн. Мы, просто тонули вместе с нашей Арабеллой. И уже смирились со своей участью.

   Не знаю, сколько было времени, но было точно утро. И я уже не думал ни о шторме, ни о времени. Я, вообще, тогда, только думал - "Умереть так вместе. Вместе со своей любимой" - думал я и целовал ее. И не мог насладиться ее холодеющими от потери крови и океанской в брызгах воды полненьким губками. Губками, так целовавшими меня, тогда ночами напролет. Губками, горячими от моих поцелуев.

   Джейн, тоже целовала меня, но уже не так, как могла бы целовать раньше. Как-то слабо и уже не по живому. Она умирала. То, приходя в себя, то теряя сознание. И ее лихорадило от холода и конвульсий. Она постоянно теряла сознание, и я делал все, чтобы привести ее в чувство.

   Правой рукой я держал ее за гибкую тонкую талию. В распахнутом настежь изорванном на ее черненьком от загара молодом истерзанном девичьем теле гидрокостюме. Прижимал, как только мог раскрытой ладонью руки. И запястьем свою любимую женщину к своему лежащему в синем изорванном, теперь, тоже акваланга гидрокостюме с простреленной насквозь пулей левой ногой. К своему мужскому ослабевшему, тоже от потери крови телу.

   Было дико холодно в бушующей океанской воде. Под несмолкающим разрывающим все диким штормовым ветром и проливным дождем, я увидел одинокого парящего над самой кромкой волн альбатроса. И не спускал с него глаз. Альбатрос громко кричал, будто провожая нас.

  - "Неужели конец?" думал я - "Вот так, и именно здесь? Вот здесь, Владимир Ивашов, матрос русского торгового флота. Здесь посреди океана. И этот одинокий, как и я, залетевший так далеко в штормовой океан альбатрос, последнее в жизни, что я увижу. Увижу рядом со своей любимой, погибающей в океане, как и я Джейн".

   Мы истекали своей собственной кровью. И ничего не могли сделать.

   Джейн была ранена в спину. Куда, я так точно и не знал. Но, видимо, очень серьезно. И ее красная, теплая моей ненаглядной любовницы кровь, текла по палубе из-под любимой. Прямо, из-под ее прислоненной гибкой ко мне узкой спины, и широкой женской попки. Текла между ее раскинутых в стороны, крутых в плотно облегающем ее ляжки бедра полненьких красивых девичьих ножек. Текла между раскинутых в стороны полненьких голеней и икр. Оголенных, почти черных от плотного ровного загара маленьких с дивными красивыми пальчиками любимой женских ступней, из изодранного рваного ее легкого гидрокостюма.

  Распахнутого до самого ее пояса со стороны обрызганной ее с разбитого и отекшего о т побоев миленького девичьего личика каплями крови. С порванным замком. Обнажая ее почти целиком в полосатом узком купальном лифчике женскую тяжело дышащую прерывисто мокрую от соленой воды грудь. Грудь с выделяющимися торчащими через намокшую ткань лифчика сосочками. Она прерывисто содрогалась и конвульчсивно дергалась.

   А Джейн смотрела на меня пристально. Смотрела своими черными как у цыганки бездонными любовницы глазами. На отекшем избитом в синяках девичьем лице. Глазами обреченными и наполненными преданной любви и печали. Она смотрела в мои синие глаза, так ею любимые русского моряка глаза. И я понимал, что теряю самое ценное в своей беспутной жизни. Теряю то, что уже не будет никогда. И я считал, что лучше смерть с любимой. Пусть, даже посреди Тихого океана. Чем дальнейшая вот такая моя никому не нужная, никчемная бесполезная и забытая всеми вокруг жизнь.

   Уткнувшись мне личиком в шею, Джейн смотрела на меня. Джейн смотрела на меня и вдруг закрыла глаза.

  - Джейн! Джейн! - помню, прокричал я сквозь ураган и шум бушующих штормовых волн - Миленькая моя! Держись за меня! Не отпускай рук, любимая! Открой свои глазки, миленькая моя девочка! Смотри на меня! Держись за меня!

   Я чувствовал, как сам отключался, глотая соленую воду. Я из последних своих мужских сил, прижимал раскрытой пальцами и немеющей от потери крови ладонью, и запястьем руки гибкую девичью, как у русалки или восточной танцовщицы талию моей ненаглядной Джейн. Прижимал мою раненую и уже, практически бесчувственную Джейн к себе. Я держал ее, как только мог, и думал, если тонуть, то только с ней.

   Я целовал ее в губы. И избитые в синяках черненькие от загара девичьи щечки. И умолял, смотреть на меня и держаться. Помню, я перехватил правой рукой с талии Джейн за ее правую ногу, подтягивая, выше и ближе к себе. Помню, как ощутил там под ее легким изодранным ее палачами гидрокостюмом меж бедер и ляжек женских ног полосатого купальника. Узких стянутых туго лямочками на бедрах плавках, подтянутый девичий волосатый лобок. Меж ее обессиленных холодеющих тех ног ее черненькие половые губки. Очерченные черненькой линией по краю девичьего влагалища. Влагалища всегда жаждущего моей любви и близости. Меж, теперь обессиленных загоревших до черноты на тропическом солнце красивых молодых двадцатидевятилетней моей красавицы латиноамериканки девичьих раскинутых в стороны ног. Неоднократно исцелованных, и искусанных в сексуальном запале моими зубами. Как и ее Джейн трепетная молодая полная. Теперь судорожно и прерывисто конвульсивно дышащая в цветном полосатом лифчике купальника грудь. Грудь молодой только моей единственной и любимой женщины, женщины беременной моим ребенком.