– Глупый, – Марьяха опять беззвучно рассмеялась, в этот раз ещё сильнее. – Зачем же для этого ехать в Рим? Это может быть у вас, гринго, нельзя жениться на кузинах, а у нас в Мексике можно.

Она смотрела на него смеющимися глазами, и это было самым неопровержимым симптомом поразительной перемены, случившейся с ней в тот день – до него её губам никак не удавалось сложиться в улыбку уже свыше пяти лет.

– Так значит ты согласна? – спросил Пако.

– Смотри, – сказала Марьяха, показывая на виллу василькового цвета, царственно раскинувшуюся на полквартала в окружении белеющих роз Сан-Хуана и невысоких каменных истуканов доацтекского периода, произвольно примостившихся в приусадебном саду среди заострённых листьев шипастой агавы. – Здесь жила Фрида Кало.

– Кто это? – вежливо спросил Пако, с тревогой ожидавший её ответа на свой предыдущий вопрос. Ему была абсолютно безразлична история обитательницы этого дома, но он невольно слушал всё, о чём бы ни говорила Марьяха и в странном оцепенении забывал о собственных потребностях.

– Это была великая мексиканская художница, гордость нашего народа, нашей культуры. Она была женой другого великого художника, Диего Ривьеры, его фрески ты мог видеть в университетском кампусе, в частности, на стадионе.

– Они были кузенами? – спросил Пако опять заставив улыбнуться Марьяху.

– Я проголодалась, – сказала она.

Они вышли на открытый рынок, где шла довольно бойкая торговля с лотков. Здесь продавались цветы, целые гирлянды цветов, и фрукты, а от стоек с уличными жаровнями по улице разносились ароматные запахи кориандра, лука и кинзы. Пако купил пару ямайских патти – плоских пирожков с мясом из кукурузной и яичной муки с куркумой, наподобие чебуреков, но очень острых. Они шутили и смеялись, показывая друг другу, как сильно у них от этой еды горит во рту. Чтобы сбить это жжение Пако купил Марьяхе мороженое, а себе бутылку пива. Нагулявшись по улочкам Койоакана, они блаженно вытянули ноги на свободной скамейке перед старинной, колокольней из растрескавшегося камня. Пако собирался повторить свой вопрос, но Марьяха опять перебила его.

– Есть ещё одно место, где тебе нужно побывать, – серьёзно сказала она, смотря на него сбоку, откидывая со лба прядь волос. В её взгляде светилась неподдельная нежность.

Храм пресвятой Марии Гваделупской с его вытянутой конической крышей, увенчанной большим белым крестом, издалека походил на гигантский шатёр. У подножия холма Тепейяк, Пако с Марьяхой попали в нескончаемый людской поток. Всюду, куда ни поворачивался Пако, были лица, светившиеся высшей надеждой, благоговейные взгляды, устремлённые ввысь, руки, прижатые к сердцам. Паломники несли к алтарю цветы, вдоль тропы стоял нескончаемый, мерный гул коллективной молитвы – кто-то молился шёпотом, кто-то вполголоса, кто-то молча. Люди шли сюда со своей болью и немощью, с тревогой за пропавших без вести и похищенных родных, за тех, кого засосала воронка уличной преступности, чьи души были обречены на бойню, развязанную Молохом нарковойны, ежечасно пожинающего свою кровавую жатву по всей стране. Тысячи человек ползли к храму на коленях через вымощенную каменными плитами паперть. Все они понимали вер примерно так же как и Пако – как регулярную передачу наверх прошений об улучшении собственного благополучия в надежде на то, что милость сия минует соперников и соседей. Никто не понимал её как то, ради чего Спаситель так сильно хотел искупить нашу вину за содеянные грехи. Пако машинально вошёл в притвор вслед за Марьяхой, присел на левое колено, и, обмакнув пальцы правой руки в вазу со святой водой перекрестился. Ему невольно вспомнилось безоблачное детство, когда он ходил с мамой в церковь по воскресеньям. Он поднял глаза и увидел её – знаменитый образ Богоматери, заслонившей собой жестокое солнце ацтеков и принявшей смуглый облик типичной местной метиски, когда она впервые явилась сюда, чтобы спасти индейцев от принесённых испанцами чумы и холеры. Пако опустился на колени вслед за Марьяхой и начал молиться вместе с ней. Он просил пресвятую деву Марию оградить его от вражеских пуль и полицейских, и он также просил её направлять его руку, когда он сам будет разить своих врагов. Марьяха тихонько тронула его за плечо и показала глазами на правый неф, где в очередях к деревянным исповедальням стояли десятки прихожан. Пако согласно кивнул – он обещал Марьяхе, что сегодня исповедуется в этом храме, она считала, что это было совершенно необходимо для спасения его души.

– Приблизься к отцу нашему Господу с полной верой в сердце, ибо не желает он смерти грешника, а хочет его обращения и веры, – сказал епископ Херардо Монтеро, осеняя Пако знаком креста, когда он вошёл в кабинку. – Говори, сын мой, расскажи мне обо всех твоих грехах, которые ты совершил после твоей последней исповеди.

– Я убивал, отец, – бодро начал Пако. – Первый раз я избил человека в Лос-Анджелесе, потому что он был не из нашего района, я проломил ему голову обрезком арматуры, и он умер в больнице. Второй раз я убил человека, потому что мне нужна была от него информация. Мы пытали его с друзьями, и он тоже умер. В третий…

– Грехи твои тяжки, но, увы, не уникальны, таких как ты здесь проходит очень много, – с горечью ответил священник. – Каждый день читай молитву «Отче наш», хотя бы один раз, и по десять раз «Аве Мария», до праздника святой Пасхи. На Пасху снова приходи на исповедь.

– Погодите, святой отец, – сказал Пако, поняв, что священник уже собирается его благословить: с тех пор, как дон Херардо перевёлся в эту церковь из Тихуаны, он привык проводить исповедь в ускоренном режиме, чтобы справиться с огромным потоком кающихся.

– Не могли бы вы, отец, заодно сразу отпустить мне ещё один грех? – спросил Пако.

– Да, конечно, если ты забыл упомянуть ещё какой-либо из совершённых тобой грехов, расскажи мне о нём.

– Дело в том, отец, что та информация, которая нужна мне была от второй жертвы… В общем, это про человека, который в меня стрелял. Я его убью на днях.

– Что?! – в непритворном ужасе возопил отец Херардо. – Я служил в Тихуане, служил в Хуаресе, отпускал грехи самым пропащим душегубам, но такое я слышу в первый раз! Как?! Несчастный, ты пришёл сюда не для того чтобы смиренно каяться в совершённых грехах, ты пришёл, чтобы получить добро от Бога на новые злодеяния, ты хочешь получить от меня разрешение на убийство!

Епископ Херардо Монтеро в чрезвычайном волнении, выскочил из исповедальни и, отдёрнув занавеску, указал ему на дверь. Несколько голов прихожан обернулось в их сторону.

– Вон! – воскликнул священник и, слегка придя в себя, добавил уже более спокойно. –Уходите прочь, молодой человек, и не преступайте порог святой, соборной, апостольской церкви, пока вы не одумаетесь. Одумайтесь, заклинаю вас, одумайтесь пока не поздно! Иначе гнев Господень неминуемо настигнет вас. Не позволяйте Нечистому владеть собою, помяните моё слово. Изгоните прочь ваших демонов, которых я всё ещё вижу в вашем облике. Вон как они нагло ухмыляются, скалятся. Вы нарушили главную заповедь и упорствуете во грехе! Не убий! Нет! Идите, молодой человек, идите. Да снизойдёт на вас благодать божья и да отвратят вас ангелы от зла, пустившего корни в вашей душе. Опомнитесь!

Пако лишь обречённо покачал головой, словно бы не веря собственным ушам, и, сунув руки глубоко в карманы, пошёл прочь из церкви. Марьяха догнала его на паперти.

– Что случилось? – спросила она.

– Он не дал мне отпущения грехов, – пожал плечами Пако.

– Наверное, ты не раскаялся? – предположила Марьяха.

– Он сказал, что я нарушил главную заповедь, – спросил Пако. – Интересно, что он имел в виду?

– Ты должен верить в бога. Всё просто.

– Не знаю, что это значит – верить в то, что всё в этой жизни так и было задумано? Это значит верить, что он хочет, чтобы люди в Мексике, например, постоянно мочили друг друга и только! Падре говорит мне «Не убий!», но если я не убью, тогда ведь убьют меня. Прощу одного, а за это другие не простят меня. Это не я такой, это жизнь такая. Кому как не тебе знать, Марьяха, – Пако вдруг осёкся.