На этом месте запись обрывалась.

– Значит «Вако-Пайнвуд» всё-таки, – воскликнул Монтес энергично потирая руки. – Теперь сеньоры из Хуареса у меня на крючке, с которого им уже не слезть. А этот швейцарец мне бы, пожалуй, пригодился. Надеюсь, ты оставил его в живых, друг мой?

Впервые со времени их знакомства с Монтесом дядя увидел в его глазах нечто похожее на беспокойство.

– Да, я привёз его сюда в багажнике, – спокойно ответил Пако.

– Ай, красавчик! – Монтес потрепал Пако по щеке. – Хочешь, оставайся здесь, в Мехико, работать на меня. Мне нужны люди с яйцами.

– С радостью, сеньор, – ответил Пако. – Но сначала мне надо попасть в город Алматы, чтобы уладить одно неотложное дело.

– Алматы, Алматы, где это, в России что ли? Жаль, у меня нет там своих людей, которые бы тебе подсобили. Слышал, что это земля людей лихих и смекалистых. Там рулит таинственный «Братский круг». Во всяком случае, так говорят люди из ФБР.

– А мне никто и не нужен, сеньор. И я никого не боюсь.

Со встречи Пако уходил, унося в кармане чёрный паспорт с золотистым гербом Мексики на обложке. Дядя Фелипе сказал ему, что для поездки в Алматы ему не нужна виза, потому что для граждан всех стран ОЭСР, включая Мексику, в Казахстане в связи с проведением всемирной выставки Экспо был введён безвизовый въезд. Он оставил дядю и Монтеса в компании Антуана д’Эперона, слегка потрёпанного, но не теряющего бодрости духа и деловой хватки, потому что он уже привык к подобным передрягам, мотаясь по самым непредсказуемым уголкам света и раз за разом срывая какой-нибудь очередной куш, невероятный по степени риска и обстоятельствам происхождения, и недоступный для его более осторожных и избалованных конкурентов. Он и раньше догадывался, что хрупкая власть клиентов, их судьба, когда-то может оказаться в его руках. Благодаря его информации и содействию Монтесу хватит пары суток для того чтобы от картеля из Хуареса не осталось и следа – они даже разбежаться не успеют.

Из Санта Фе до кампуса Национального автономного университета было рукой подать. Неразговорчивый, обкуренный таксист, скорее всего боливиец или эквадорец, смуглый и узкоглазый, уложился за полчаса. Территория кампуса оказалась огромной, но Пако всё равно надеялся случайно встретить Марьяху. Он мало знал о её вкусах и привычках, лишь примерно представлял себе распорядок её учебного дня, но он верил в судьбу, и в то, что ему суждено было увидеть свою возлюбленную перед отъездом в далёкие края. Её невесомая походка, её длинные каштановые локоны, и даже отмеченные неизбывной печалью черты её лица, так надрывавшие душу Пако, стали бы для его жаждущих глаз чем-то вроде глотка студёной родниковой воды в самый знойный сезон его жизни. Стайки студентов, пёстрые компании молодёжи из самых разных стран деловито сновали по аллеям и между зданий, или прохлаждались, лёжа с книжками и косячками в руках на многочисленных зелёных лужайках, расположенных в шахматном порядке. Пако чувствовал себя явно посторонним в этой среде, но, как ни странно, пока он слонялся по университетскому городку, никто не обращал на него никакого внимания. Здесь было полно самых разных персонажей.

Он вышел к зданию университетской библиотеки снизу доверху покрытому цветными фресками эпических масштабов. В искусно уложенной мозаике «муралес» угадывались ацтекские мотивы, повествование в камне о культурном наследии и горькой истории легендарного народа. Пустой взгляд совиных глаз змееподобного Тлалока, бога грома и дождя, мирно уживался с двуглавым орлом вице-королевства Новой Испании, летящего с крестом и мечом, на фасаде. При этом забавная фигурка Тлалока, пожиравшего реальных человеческих детей во время жертвоприношений, казалась вполне сытой и умиротворённой. Фрески рассказывали о мрачных верованиях людей, постоянно живших как бы в преддверии конца света, мучительного хаоса, который мог нагрянуть по истечении каждых суток, обрушивая филигранную архитектуру космоса, поглощая с солнечным светом всю многоликость чуда земной жизни. Эти верования заставляли их добровольно ложиться под обсидиановый нож жреца, поить своей кровью ненасытных богов ради спасения красоты мироздания. Эти же верования заставляли самого жреца в религиозном экстазе кромсать своё собственное тело тем же ножом, отрезать свои уши и гениталии в неуёмном стремлении задобрить всё тех же своевольных богов, непредсказуемых как сама природа. Разве человеческая жизнь может быть важнее, чем угасающий свет пятого солнца? Фрески рассказывали и о дальних морских путешествиях, о поисках пути в сказочную Индию, предпринятых в слепом порыве первооткрывателя, стремящегося всё дальше и дальше до самого края света, где заканчиваются все возможные морские и сухопутные странствия. Закованные в латы конкистадоры вели льстивые речи перед троном Монтесумы, а геоцентрическая система Птолемея вращалась вокруг своей оси параллельно галактическим мирам Коперника, далёким, холодным и абсолютно безразличным к солёному вкусу человеческой крови. Контрасты неожиданно перетекали друг в друга, срастались на этих стенах в уникальный и гармоничный симбиоз. Пако решил занять свой выжидательный пост, выбрав скамеечку под кактусом питайо, напротив библиотеки, ни дать, ни взять очередной абитуриент.

Он увидел Марьяху издалека, и какое-то время наблюдал за тем, как она неспешно идёт одна, погружённая в свои мысли, пока его глаза упивались ею. Он словно бы прирос к своему месту и смог встать и окликнуть её только когда понял, что через несколько мгновений она скроется в здании библиотеки, куда посторонним без читательского билета вход был запрещён. Она остановилась и улыбнулась так, словно ждала его появления.

И вот они шли рядом, бок о бок, и он не решался её обнять, чтобы не спугнуть невзначай эту израненную душу.

– Что тебе показать в Мехико? – спросила она.

– Я хотел бы увидеть тот город, в котором живёт Мария Хавьера Гутьерес. Пройти дорожками её любимых пеших прогулок, увидеть улицы её глазами.

– Пойдём, – она снова улыбнулась.

Оставив за спиной шумную авениду, с компактными маршрутными автобусами, деловитыми грузовичками и нервно маневрирующими такси, они постепенно углубились в лабиринты улочек тихих кварталов, прилегающих к кампусу, облюбованных и обжитых приезжими из других городов округа и соседних штатов ещё в семидесятые. В восьмидесятых здесь еженедельно бушевали драки «стенка на стенку» между молодёжью с разных улиц, но с тех пор утекло много воды, и теперь обуржуазившийся район считался одним из самых спокойных и безопасных в городе. Марьяхе нравилось гулять бесцельно, идти всегда необдуманно, в ту сторону, где ей казалось красивее или удобнее для того, чтобы пройти пешком. Так она постепенно вывела своего спутника в исторический центр района Койоакан, где безмятежная атмосфера была уже по-настоящему деревенской. Невысокие церквушки возвышались над добротными старинными особнячками, красными, жёлтыми и синими, а над тротуарами тихо шелестела листва субтропических деревьев и пальм. Пако послушно следовал за своей путеводительницей, смотрел на улицы её глазами и находил их очаровательными. У фонтана с парой скульптурных койотов в центре очередного парка он остановился. Авиабилет на завтрашний рейс в кармане словно бы жёг его кожу под тканью брюк. Времени терять было уже нельзя.

– Марьяха, – сказал он решительно. – Завтра я уезжаю за границу, но ненадолго. А когда я вернусь, я на тебе женюсь.

Марьяха беззвучно рассмеялась, взяла его под руку и повела дальше. Они вышли на небольшую уютную плазу, мощёную брусчаткой, с витыми зелёными скамеечками под высокими кедрами, на которых, казалось, дремали в этот час сиесты местные пенсионеры.

– Ты же понимаешь, что это невозможно, – сказала она счастливым голосом, словно бы нараспев. Звучало так, как всегда звучит женское «нет», когда ей больше всего хочется сказать «да».

– Нет, Марьяха, это возможно, и я уже думал об этом. Если надо, я поеду на площадь святого Петра в Риме, растолкаю всех, когда выйдет папа, пробьюсь к нему, поцелую его руку и попрошу его позволить мне жениться на моей кузине.