Уже рассвело, когда нас разбудила Муська.

— Полежим, — просит Борька.

— Пора идти.

Мне тоже не хочется вставать. Я выжидаю, пока первым поднимется Борька, и на этом выигрываю несколько секунд.

— Васек, милый, присмотрись, может, ты сообразишь, куда идти. Ты ведь жил в этих местах, присмотрись, — умоляет меня Муська.

Я внимательно смотрю на все стороны, но разве можно что-нибудь понять на омшаре в такую погоду. Это только в книжках пишут, что, мол, удается определить направление по расположению веток на деревьях, по лишайнику на стволе. Умники! Их бы сюда.

Хочется пить. Ужасно как хочется. Выдрав мох, мы сосем его, выжимаем, слизывая с кулаков капельки. Далеко отстав друг от друга, бредем молча, от усталости нет сил даже произнести слово. Не знаю, сколько мы так ковыляем, но я вдруг ощущаю позади какую-то пустоту. Оглядываюсь — Борьки нет.

— Борька! — зову я.

— Где он?

Спотыкаясь, падая, задыхаясь от спешки, — пот застилает глаза, — мы лезем обратно по еле заметному следу, к счастью, мох не успел совсем распрямиться, кое-где на нем видны вмятины. Борька лежит за кочкой, притаился, прячется от нас.

— Ты чего? — останавливается над ним Муська. — Что? — с трудом переводя дыхание, испуганно спрашивает она.

— А так. Отдохнуть хочу.

— Ты что, не мог нас предупредить?

— А зачем? Я еще сам себе хозяин.

— Вот что, — говорит Муська. — Чтобы это было в первый и последний раз! Чтоб я этого больше не слышала. Пойдем вместе до последней капельки сил. А сейчас — встань!

— Уйди.

— Вставай.

— У меня нога болит. Тебе хорошо, а у меня нога оцарапана, вон вся изувечена.

— Покажи.

— Да вот здесь, высоко.

— Снимай штаны, показывай.

— Ну вот еще, не хватало!

— А если врешь, я тебе всю физиономию исцарапаю. Когтями!.. А вон птица летит! — вдруг вскрикивает Муська. — Смотрите-ка, птица летит! — Действительно, вдалеке над лесом пролетает какая-то птица, кажется, ворон. Куда она летит? Значит, там земля! Скорее, не отставать!

— Не отставать! — вопит Муська, лезет через кочки, не разбирая дороги. — Не отставать!

Но птица улетела. Скрылась за лесом.

Мы останавливаемся, чтоб отдышаться. Осматриваемся. Куда нас занесло?

Болото здесь совсем иное, зыбун, моховой покров упругий, как натянутый хвост. Он не проминается, а проседает под ногами, проваливается куда-то. И все колышется здесь; чуть шевельнешься — вдруг вздрогнет березка вдалеке, совсем в противоположной стороне, задрожит кочка. В ржавых прорехах в осоке сочится грязь, что-то бурчит в торфяной утробе, и по всему болоту кругом будто бы что-то кипит, пузырится, отфукивается гулко.

— Назад! — кричит Муська. — Назад! Топь!

По куда бы теперь ни поворачивали, куда бы ни шли, всюду так, мы будто на каких-то жутких качелях. Нельзя остановиться. Если остановишься, через мох начинает сочиться вода, постепенно поднимаясь до щиколотки, до колена…

Наконец-то попадается хоть небольшой участок тверди. Мы падаем и лежим не шевелясь. В такт с толчками сердца ходит земля.

— Это ничего, — шепчет Муська. — Ничего особенного. Раз птица летела… Хорошо будет… Испугались, да? А еще мужчинами называетесь! Эх вы! Носы повесили.

— Спасите-е-е! — жалобно кричит Борька. — Спаси-те-е-е!

Вырывает щепоть мха, засовывает в рот, начинает жевать. Жует долго, силится проглотить.

— Боря, — зовет Муська. — Боренька, ты слышишь меня?

— Есть хочу… Не могу больше.

— Ты слышишь меня? Встань попробуй. Пойдем. — Муська подсовывает ему под руку плечо, пытаясь приподнять. Я поддерживаю с другой стороны. А Борька обвис, как мокрая тряпка, и я чувствую, как он дрожит. — Сделай шаг одной ножкой, — просит Муська. — Вот так. Теперь другой. Не бойся, опирайся на меня, крепче, крепче. Держу!

Голова у Борьки перекатывается на груди, мокрой мочалкой висит челка.

— Отпусти, — пытается вырваться Борька. — Отпусти, отвяжись. Укушу, зараза. — Он падает на мох. — Не пойду больше, все.

Муська долго молча смотрит на него. И по мере того как она смотрит, меняется ее лицо, суровеет, став бледным.

— Встать! — неузнаваемым, чужим, перехваченным голосом произносит Муська. — Встать!

— Не-е…

— Я приказываю, встать! (Борька молчит.) Встать немедленно! Собрать все силы. Встать! Ты думаешь, мне жить неохота? Думаешь, мне жить надоело? Встать!

Она поворачивается, вроде бы отыскивая что-то. И вдруг, вскрикнув жутким от испуга голосом, шарахается в сторону.

— А-а-а!

Борьку будто подкидывает вверх. Я бросаюсь следом за ним.

— Что, что?.. — Мы обалдело оглядываемся.

— Там, — шепчет Муська, указывая глазами. — Там… лягушка.

— Что? Лягушка? — наконец соображает Борька, — Ах так! Лягушка!.. — озлобленно произносит он. — Лягушки испугалась! Командирша! Вот так! — И он поддает лягушку ногой. — Вот ей!

Белая, с вздрагивающими бескровными губами, Муська медленно приближается к нему. Останавливается напротив. И вдруг дает громкую пощечину.

— Ты чего? — теряется Борька.

— Ничего, — оседая, она вяло опускается на колени. — Вот попробуй только!.. Еще когда-нибудь. — Она валится на мох. — Отдыхайте… Можете отдыхать.

Меня будит Борька.

— Там кто-то ходит, — испуганно шепчет он.

— Где? — Я прислушиваюсь, но ничего не слышно. — Приснилось тебе.

— Да нет, кто-то ходит. Или показалось. Может, медведь.

— Показалось. Спи.

Когда я просыпаюсь опять, уже рассветает. В пепельном сумраке проступили деревья. Край неба с одной стороны пожелтел, там, очевидно, восток.

Муська лежит на боку, щекой на ладони. Она спит сладким сном. Лицо ее спокойно и даже кажется счастливым.

А Борьки нет. Там, где он лежал, на мху вмятина. Я думаю, что Борька отошел на минутку и сейчас вернется. Но он не возвращается. И не слышно ни звука.

— Борька, — зову я. — Борь!

— Где он? — вскакивает на ноги Муська, будто и не спала.

— Был здесь.

— Ушел!

Мы идем по заметному на мху темному следу.

— Скорей, скорей! — торопит Муська.

Но я отстаю. Вдалеке вроде бы крикнул кто-то.

— Борька зовет! Может быть, в топь провалился. Бежим! (Теперь уже отчетливо слышно, что кто-то кричит.) Бежим!

Но я шатаюсь и падаю через каждые два-три шага.

— Иди за мной, — велит Муська. — Не отставай. Я его догоню!

Я вижу, как она перелезает через кочку, отстраняя от лица сухую тонкую ветку, споткнувшись, хватается за ствол елки. В последний раз вижу.

Я иду по следу. Примятый мох постепенно распрямляется, след делается все менее заметным. Потом он исчезает совсем. Куда же дальше? Куда? Падаю. Ползу на четвереньках. Я совсем ослаб. Совсем ослаб. Но я еще ползу… Ползу… Ползу… А сам лежу не шевелясь.

Где-то хрустнула ветка.

— Эй! — раздается рядом Борькин голос. — Помогите!

Собрав остатки сил, я подымаюсь:

— Бо-ря!

Он сидит, вцепившись в ствол дерева. Волосы мокрые, растрепаны. Рубашка задралась на спине. Силится встать, тянется кверху.

— Люди! — говорит Борька, глазами показывая в сторону. — Там!.. Выстрел!.. Люди!..

Три дня все местные, поселковые, и наши заводские искали Муську. И даже после того, когда в одном из болотных окошек удалось выловить ее головной платок, все равно продолжали искать. Верили: может, выбралась. «Она девка жилистая, упорная, такие не пропадают», — утешал меня дядька-инвалид. Все эти дни я в полуобморочном состоянии пролежал у него в избе на горячей печи, укрытый одеялом и тулупом. Меня лихорадило. Я бредил.

На третий день, когда все вернулись с поиска и, усталые, разбрелись по домам, я сполз с печи. Пошатываясь, я выбрался на улицу. И, хотя кружилась голова, порой темно делалось в глазах и казалось, вот-вот упаду, я все же побрел в лес. Инвалид видел, что я иду туда, но не остановил меня. Я недалеко ушел от деревни. Не было сил отойти подальше. Но я надеялся, что мне и здесь повезет. Я найду Муську. Я шел и кричал: