Следователь проснулся только часу в шестом.

— Ночь прошла спокойно, эксцессов не было? — спросил он Филимонова. — А я, честно говоря, опасался. Сейчас отправимся.

Пришел колхозный бригадир, сообщил, что еще вечером, по указанию Филимонова, отправил в район нарочного сообщить о случившемся и что запряжена лошадь — если понадобится, можно использовать. Следователь сказал, что будут ждать, пока еще кто-нибудь приедет из района. Рисковать не стоит.

Демид переоделся, умылся, приготовил и завернул в салфетку харч на дорогу.

— До обеда еще не скоро, путь дальний. Позавтракать разрешите, — попросил Демид.

— Завтракайте, — разрешил следователь.

Демид вынул из холодной печи горшок, налил в миску щей. Перекрестившись, сел за стол, посолил щи. Намочив палец, собрал им со столешницы хлебные крошки и бросил в рот. Затем взял нож, неторопливо, тщательно соскреб с лезвия присохший, зачерствелый мякиш, приложил большущую, похожую на жернов, буханку хлеба к груди, придерживая левой рукой, начал отрезать, потянул нож от левой ладони к груди. Поднатужился, приноровился, быстро, резко вскинул голову, глотнул громко и, выставив вперед кадык, резанул по шее чуть выше ворота.

Следователь ойкнул и оцепенел. Метнувшись по-кошачьи, Филимонов, опрокинув скамейку, упав на Демида, поймал его руку, а другой рукой, левой, перехватив поперек, вместе с ним повалился на лавку.

— Полотенце! — закричал Филимонов следователю. — Полотенце!

Следователь бестолково заметался по избе, тыкаясь то в один, то в другой угол, не находя полотенца, подвывая испуганно: «Ай-яй-яй!» — и хватая что ни пришлось дрожащими руками.

— Да вот оно! Скорей!

Демид хрипел, пытался еще освободиться от Филимонова, но тот цепко держал его, зажимая рукой рану.

— Эх ты, Демид Никифорович!.. Зачем же так?..

— Что, все? Все? — мельтешил рядом следователь.

— Коня запрягай!.. Еще полотенце!.. Коня скорее!..

Егор и Степан шли на добычу, пробирались лесом. Ночь была темной, морозной. Небо забило тучами, ветер сек по хвое ледяной крупой, было слышно, как она, будто крупная дробь, скатывается по ветвям, постукивая. Стволы елей постанывали, и весь лес гудел. Но только в такую ночь и можно было идти, чтобы сразу замело след.

После убийства Кудрявчика Баркановы, понимая, что их будут искать и наверняка уже ищут, подались в леса под Красные Струги, за сто верст, и там перебивались несколько летних месяцев, не задерживаясь на одном месте больше суток — путали след. Но в чужих незнакомых местах было особенно тревожно, боязно, и по чернотропу они вернулись обратно, полагая, что когда-то ведь должны прекратить поиск. Укрылись на Черных мхах, выбрав среди топи единственное сухое место, вырыв там землянку. Сутками не вылезали из нее, чтобы не следить снег, зябли, не решаясь развести костерок, — по болоту запах дыма держится долго.

Жили впроголодь, но все равно скудные запасы скоро кончились — и надо было где-то доставать жратвы. Без этого не просидишь. Однако страшно было выходить за болото. Вот уже больше недели держались на одной клюкве. От нее обожгло все во рту, узлами связало кишки. Но терпели, ждали непогоды, а как только разыгралась она, завихрило, подняло ветром снег, отправились на добычу.

Они вышли еще днем и шли мимо деревень, напрямик, снежной целиной. А теперь оба уже не знали, куда идут, — темнота была густой, лес казался бесконечным, и лезли они почти на ощупь. Не разговаривали. Лишь изредка, упав в яму или скатившись куда-нибудь под елку, откуда повыветрило снег, Егор поминал бога и всех святителей. Степан отставал. От усталости у него дрожали и подгибались в коленях ноги, ветром забивало дыхание. Степану казалось, что они повернули и идут обратно, в сторону землянки. Он сказал об этом Егору, но Егор сурово молчал, лез и лез через валежник. Степан понял, что Егор и сам не знает, в какую сторону и где сейчас идет.

— Слышь, посидим, — попросил Степан, с трудом перевалив через ствол рухнувшей ели.

— Нельзя садиться, закоченеем. Вон, я весь мокрый!

— И я мокрый.

— Ну, идем, идем. — Егор подождал Степана. — Пить хочется. — Подцепил на рукавицу и полизал снег, — Как пить хочется!

— Вроде кричит кто-то, — сказал Степан, прислушиваясь.

— Где? — Оба притихли, насторожились.

— Да нет, — сказал Егор, — не слышно.

Но они все еще ждали, не двигались.

— Кричит, — сказал Степан. Теперь уже отчетливо был слышен звук.

— Волк, — сказал Егор. — Тоже, сука, пожрать ищет. Пойдем!

Они опять полезли, разгребая снег. Теперь скользили куда-то под уклон.

— В такую погоду обычно не воет, — сказал Степан. — В морозы, когда тихо, воет.

— Хрен его знает, чего он.

— Слышишь, не туда идем.

Егор опять ничего не ответил.

Они миновали низкорослый ельник, шумящий на ветру, как пожар, и вышли в поле. Здесь мело вовсю. Снизу, из-под ног, задирая полы шуб, вздымало снег и тянуло куда-то вверх, высасывало со свистом. А вверху метало, кружило. Холодный ветер пробивался под одежду, обжигал кожу. Егор и Степан шли, повернувшись к ветру боком, наклонившись, почти падая. В лесу все-таки теплее, а здесь будто бежишь раздетый. Тепло не держится.

— Может, в лес свернем? — крикнул Степан.

— Го… га… ло… лу, — прокричал что-то Егор в ответ. Он побежал, и Степан поднажал, чтобы не отстать.

Так они еще долго бежали по картофельному полю, под ногами хрустела сваленная в кучи картофельная ботва. Степану казалось, что он закоченевает. В лесу он вспотел, а теперь до боли прихватило пальцы рук и кожу на лице. Егор вдруг остановился, и Степан ткнулся в него.

— Что?

Они всмотрелись и различили черные ветлы и небольшое черное строение. Пахнуло дымком и разопревшим в кипятке березовым листом.

— Баня, — сказал Егор. Они подошли с подветренной стороны, осторожно ступая, обошли с угла. Егор открыл дверь в сенцы. — Натопленная, кажется. Недавно мылись, еще пар есть.

— Что, суббота сегодня?

— А шут ее знает.

— Вот хорошо! Хоть погреемся!

В мыльной было жарко и сыро — чувствовалось, кто-то недавно здесь парился.

— Отдохнем, — сказал Степан. — Хоть немного.

Егор присел возле тусклого окна, снял из-за спины винтовку.

— Вот где рай-то.

Но за стенкой вдруг что-то стукнуло и раздались голоса. Егор и Степан разом испуганно вскочили, ринулись в сенцы.

— Идут!

Бежать уже было поздно, они прижались в углу за дверью.

— Давай на чердак! — скомандовал Егор, став на скамейку. Он помог Степану, подтянув его, вцепившись в воротник шубы. Степан тяжело упал на живот, пополз, осыпая с чердака сухую глину.

— Ой, тут кто-то есть! — испуганно воскликнула девчушка, приоткрыв в сенцы дверь и услышав, как что-то прошуршало. — Кто тут?

— Никого там нет, — сказала вторая девчонка и, светя фонарем, прошла вперед. — Есть кто или нет? — заглянула в мыльную. — Никого нет, вечно ты боишься! Раздевайся, вон, еще каменка горячая.

Они разделись и стали мыться. Егор и Степан слышали плеск воды, их приглушенные, веселые голоса, смех.

— А когда кино кончилось, Мишка мне и говорит: «Что это вы сегодня такая невеселая? Не танцуете? Обычно, говорит, всем девушкам киномеханики нравятся, а вы танцевать не желаете». А я, говорю, механиков не люблю, противные они, воображалы, из себя бог знает что воображают.

— Так и сказала?

— Ну! Так он после этого, понимаешь…

В сенцах опять заскрипела дверь, кто-то долго, неуклюже влезал.

— Девки! — позвал сиплый мужской голос. — Еще моетесь?

— Да!

— Воды еще принести?

— Нет, не надо. Хватит, папа.

— Ну ладно, мойтесь, полуночницы.

Девчата вымылись быстро и вышли в сени одеваться. Вынесли фонарь, торопились. Егор чуть привстал, глянул. И Степан увидел в его зрачках злые алчные огоньки. Девчата разговаривали.

— Нюрк, что я знаю?.. Сережка мне сегодня сказал.