которые Пенелопа повесила в спальне, потому что лампочка там перегорела.

Ее отец принес елку, которую мы не хотели ставить.

– Что значит, что ты не подаришь Пенелопе рождественскую елку? – он кричал несколько

часов, прежде чем неожиданно прибыл с пихтой, слишком высокой для нашего потолка. –

Верхушку нужно отрезать. Я бы сделал это, если бы знал.

– Я тоже,– сказал я, уже психуя из-за иголок повсюду.

Уэйн посмотрел на меня из-под густых бровей и сказал:

– Какой мужчина не знает это, парень?

Она не украшена. У меня нет свободного времени из-за учебы, а Пенелопа даже не

помнит, что ее необходимо поливать. Пихта уже желтеет и я, все больше времени трачу на

беспокойство, что она загорится, чем на наслаждение традициями, которыми глупое

дерево должно нас обеспечить.

Наше первое рождество в нашем собственном доме не так значимо. Мы договорились не

делать друг другу подарки в этом году, потому что времена тяжелые. Пенелопа хочет

устроиться на работу, но я не согласен.

– Кафе рядом с домом, Диллон. Мы можем использовать дополнительные деньги, –

говорит она.

– У нас есть все необходимое, – говорю я, собирая елочные иголки из ее волос.

– Кроме хорошей еды и шампуня. Они закончились, – отвечает она, смахивая иглы с моей

рубашки.

Ей нужно больше времени, чтобы обосноваться, и учеба является более важной, чем

работа. Пенелопа начинает занятия в колледже после зимних каникул, и если это дерево

не самовозгорится и не поджарит нас обоих во сне, я хочу убедиться, что она в состоянии

справиться хотя бы с одной ответственностью.

Я уверен, что наше потребление лапши быстрого приготовления с ароматом курицы –

опасно, но моя ответственность – убедиться, что Пен находится в здравом уме. Тем более,

что она не принимает свои лекарства.

Моя девочка встряхивает своими кудрями.

– Мне пришлось использовать сегодня утром средство для мытья посуды, чтобы помыть

волосы. Это было странно.

Хотя мы заключили соглашение о подарках, я не мог его соблюдать. Я потратил целую

неделю в поисках подарка во всех магазина города, даже искал в Интернете то, что мне

нужно.

Тренер Файнел хотел, что бы мы приехали в Кастл Рок прошлой ночью, но после

некоторых уговоров, Пенелопа убедила его приехать к нам утром. Сейчас пять утра, и я

выскальзываю из постели, чтобы положить подарки под мертвое дерево. Собираю

коробки, спрятанные под диваном и в духовом шкафу, который она не использует;

подарки, спрятанные в моем комоде, и в багажнике моей машины.

Я, возможно, перешел границу, но я люблю ее.

Она до сих пор не проснулась, так что после пары часов ожидания, я начинаю быть

намеренно громким. Я принимаю душ с открытой дверью, и закрываю дверцы шкафа с

громким хлопком. После того как я сделал звук телевизора таким громким, что соседи над

нами начали стучать, я удивился, что она не выбежала из комнаты, ломать метлу о

потолок как она любит.

– Пенелопа, проснись,– сдаюсь я.

– Уходи, – бормочет она, стонет и переворачивается.

– У меня для тебя кое-что есть. Но для этого тебе нужно встать.

– Лучше, чтобы это было в виде оргазма, мы договорились не дарить друг другу подарки,

Диллон.

Девушка с усталыми глазами следует за мной в гостиную и садится на диван, хмуро

смотря на свою кучу подарков. Мне радостно смотреть, и мое сердце гулко бьется, когда

она берет плохо завернутый подарок сверху, и разворачивает полосатую как леденец

бумагу. Я купил ей свитер и рюкзак для колледжа, несколько тетрадей и другие

принадлежности, которые ей понадобятся. Я также купил ей новую пару зеленых

конверсов, фен, и несколько книг, которые она хотела.

Когда она тянется за последней коробкой, я начинаю нервничать и сажусь у ее ног.

– Это набор специй? Я действительно его хотела? – Пенелопа трясет коробку, пытаясь по

звуку понять что там.

Я не помню, чтобы она когда-нибудь говорила о приправах.

– Просто шучу.

Она смеется, разрывая бумагу в клочья.

Я внимательно наблюдаю, как она открывает коробку.

Безумие делает резкий вдох и закрывает рот руками. Ее карие сияющие глаза начинают

наполняться влагой.

– Они сохранились у меня с тех пор. Ты не должна их носить, если не хочешь. Но я

подумал, что они помогут тебе, так как ты не принимаешь лекарства, – я беру коробку и

высыпаю очки разных цветов и форм на диван, чтобы она могла видеть их все. – Я

никогда не заберу их у тебя.

Пенелопа выбирает красные в форме сердца очки, как те, которые были у нее в детстве, и

надевает их.

– Что ты думаешь? – спрашивает она. – Они все еще делают меня невидимой?

– Я всегда тебя видел, Пен, – говорю я, смотря на свое отражение в ее очках.

***

– Я только что разговаривала по телефону с твоей сестрой,– мямлит Пен с пеной вокруг

рта.

Горячая вода льется из старой насадки и струится вниз по моей спине, облегчая мое

напряжение, но низкий напор воды и загруженное расписание препятствуют любой боли

от температуры воды.

В колледже тяжело, и ощущается, будто это дерьмо никогда не закончится. Мой путь еще

очень долгий, и кажется, я все время буду учиться. Папа говорит, что весь тяжелый труд

окупается в конце.

Ага. В течение семи – десяти лет.

Пен отодвигает пластиковую шторку и становится передо мной, одетая в трусики и

тонкую майку, так что я вижу ее соски.

– Тебе не интересно? – спрашивает она уголком губ.

Ее волосы собраны в высокий, неопрятный хвост, и пара розовых очков сидит низко на

носу, показывая ее круглые глаза.

– Я просто пытаюсь принять душ, – я прикрываю свое «достоинство», и начинаю

посмеиваться, когда пузырьки скользят по моим плечам.

Правая сторона ее губ изгибается вверх, и румянец покрывает ее щеки. Совершенства

нет, некоторые дни лучше, чем другие; несколько месяцев лучше, чем большинство, и не

важно, как она себя чувствует – она всегда сексуальна.

Папа говорит, что это из-за эндорфинов. Когда она испытывает оргазм, это работает как

естественный и мгновенный антидепрессант.

Поэтому мы занимаемся им часто.

Это часть процесса.

Пен снимает свои очки и убирает их в сторону. Конский хвост исчезает следующим. Затем

снимаются майка и трусики. Она голая и ступает под воду со мной.

Я оборачиваю свои руки вокруг нее, затягивая под воду. Пен целует мою грудь, под

подбородком и уголок губ. Она говорит мне, что я секси, и что она любит мои волосатые

ляжки.

– Волосатые ляжки не сексуальны, Пен, – говорю я, целуя ее шею и грудь. Она наклоняет

голову назад.

– Твои сексуальны, – шепчет она, сжимая мои руки.

Зацепив руку под ее скользким коленом, я поднимаю ее ногу к себе на бедро. Пен встает

на цыпочки, прежде чем оборачивает обе ноги вокруг моей талии и накрывает мой рот

своим, задыхаясь, когда я полностью вхожу в нее.

Я смотрю через полуприкрытые глаза, как румянец распространяется от щечек Пен к ее

груди. Она шепчет мое имя, запрокидывая голову назад и раскрывая губы.

Как это далеко от двух детишек, которые плачут из-за глупости, разбивают цемент и

заколачивают окна.

Это любовь.

Всегда была.

Всегда будет.

Когда в моих сексуальных, волосатых ляжках начинается судорога, я прижимаю

Пенелопу к стене и использую ее, чтобы сильнее толкаться, любить глубже. Она тянет

мои волосы и просит еще ... просит и просит, и умоляет, она кричит, чтобы я остановился,

но я не останавливаюсь.

Пока она шепчет нежности на ухо, я прихожу к концу внутри Безумия. Пен убирает мои

мокрые волосы с лица и заставляет смотреть прямо на нее, когда я кончаю.

Она улыбается и закусывает губу.