лета, мои первые водительские права, все это отправляет поток предвкушения по моим

венам, вымывая страх и отвращение к самой себе. Я мечтаю о днях, проведенных на

горячем песке, о купании в соленом океане и о дорожном приключении, и о том, что бы

покинуть Кастл Рейн.

Потом я вспоминаю, всех кого покину в этом году.

Сумасшедшая девушка.

Подъезжаем к дому, мама выключает машину и поворачивается ко мне лицом.

С рукой на ручке двери я спрашиваю:

– Что?

Она улыбается, освещая свое круглое лицо принудительным счастьем. Темные волосы

седеют с возрастом, и годы стресса, благодаря такой дочери как я, влияют на нее – у моей

мамы глубокие морщины между бровей и вокруг глаз, а ногти обкусаны, как у меня. Я не

могу вспомнить последний раз, когда видела ее улыбку, а значит, и не слышала ее смех, а

вот плач постоянно.

– Я хочу, что бы ты знала, отец и я гордимся тобой, Пен, – говорит она. Несколько прядей

волос выпадают из ее хвоста.

– Спасибо, мама,– бурчу я, вылезая из машины.

Я закрываю дверь, чтобы обойти Chrysler сзади, когда Диллон выходит из своего дома. Он

одет в шорты и белую футболку. С ключами свисающими с его руки, соседский парень

останавливается на краю крыльца и смотрит на меня. Я не могу больше выдержать его

взгляд и двигаюсь вперед.

– Пенелопа, – он меня окликает.

Спасая, нас обоих от неловкого разговора о том, что произошло на вечеринке у Герба и

Матильды, и себя от того, что бы услышать о том, что он, наконец, уезжает, я пробегаю

через дверь и бегу наверх, где запираюсь в ванной.

Располагая руки на краю раковины, я смотрю в зеркало. Смотрю на отражение лица,

которое не хочу больше знать. Девушка, пристально смотрящая на меня, с темными

кругами под глазами и постоянно хмурым лицом – та, что отгоняет от себя всех кого

любит.

– Будь нормальной, – говорю я ей. – Веди себя нормально.

Мой пульс ускоряется, когда из-за гнева напрягается каждый мускул в моем теле. Я

ударяю кулаком по зеркалу, посылая рябь через мои неизменные размышления.

– Будь, черт возьми, нормальной!– кричу я, разбивая руками зеркало.

Трещина прорывается через центр моего лица, но ничего не меняется. Мои глаза отдельно

стоящие, моя кожа выглядит больной, и я чувствую свои внутренности мертвым грузом.

Посылаю кулак в стекло еще раз, разбивая его полностью, чтобы в этот раз я была

неузнаваема. Я – ничего, кроме острых как бритва осколков, калейдоскопа обломков... Он

говорил, что не покинет меня.

Глава 34

Диллон

Я провел последние несколько месяцев, пытаясь выяснить, что мы сделали неправильно,

думая, что я мог бы сделать по-другому, и спрашивая, можно ли это исправить.

Я скучаю по тем дням, когда мы были детьми.

Подростковая любовь такая неприкасаемая.

Я тосковал по простым вещам. Когда Пенелопа ездила на моем руле. Или, когда она

ждала новую пару солнцезащитных очков. Мы играли, пока не загорались уличные

фонари. Шли домой толкаясь и крича, с грязными лицами и следами от травы на

коленках. Я скучаю по прыжкам со зданий с Гербом и Матильдой, по зависанию с

друзьями, без необходимости заботы о всем мире.

Я скучаю по безумию.

Пока я принимал решение, наконец, уехать, отец много чем угрожал. Он угрожал забрать

мою машину и лишить меня стабильности. Он сказал, что не будет платить за обучение, и

дал лето для принятия решения. Когда угрозы не сработали, он убедил меня.

– Ты хочешь ее вернуть, сын? Если все наладится, то что ты сможешь предложить такой

девушке как Пенелопа, без образования?

Я уезжаю в колледж, но мое сердце остается в Кастл Рейн.

До вчерашней встречи на подъездной дорожке, я не видел Пенелопу несколько месяцев –

с вечеринки Герба и Матильды. Если то, как она быстро убежала в дом было показателем

ее отношению к произошедшему, то я не удивлен.

Я трахал ее, буквально и фигурально.

Предав ее доверие самым худшим из возможных способов, я воспользовался

единственной девушкой, которую я когда-либо любил и позволил ей уйти от меня без

извинений или объяснений, сломленную и травмированную. Мне следовало вывести ее из

комнаты, провести мимо ребят на вечеринке, которые все слышали, посадить в машину,

чтобы она не ехала домой одна. Слова: « я люблю тебя до смерти» никогда не слетали с

моих губ, хотя они единственные, которые следовало бы сказать.

В моей комнате большинство вещей уже упаковано, и дни пролетают в этой маленькой

комнате. Я бесконечно смотрю на желтые шторы. Я устал быть без нее.

Пенелопа это все, что у меня есть. Все, что мне нужно. Все, о чем я мечтал, с тех пор как

мне исполнилось двенадцать лет.

Я делаю затяжку сигареты, привычки, которую я никак не могу бросить, пока не бросаю

сигарету на землю и тушу ее ботинком. Делая глубокий вдох, я иду к ней.

Вот что я делаю.

Это то, что я всегда делал.

Для нее, я буду бодрствовать вечно.

***

– Она на заднем дворе, милый.

– Спасибо, миссис Файнел.

Я прохожу между нашими домами и иду по влажной траве через двор. Ролики Пенелопы,

старые и грязные, собирают пыль на деревянной веранде, которую я помог строить Уэйну

несколько лет назад. Разбитая бетонная плита – наши руки и сердце – находится перед

ней.

Мне не пришлось идти далеко, чтобы найти ее.

Подходя к линии леса, среди деревьев, я вижу ее. Она там, где мы проводили летние дни и

копали червей, или прятались от наших родителей. Блестящие и естественно вьющиеся,

такие же как и при нашей первой встрече, волосы Пенелопы разлетаются вокруг головы,

пока она вращается по кругу, медленно танцуя под музыку льющую из старого

радиоприемника. Пальцы ног с розовым лаком, закапываются в сырую землю, которая

застревает под ногтями.

Сидя на пне от старого дерева, я скрещиваю руки на груди и наблюдаю, как ее белое

платье двигается на теле и взлетает у колен. Пенелопа видит меня и улыбается, но не

прекращает кружиться. Она закрывает глаза и поворачивает лицо к солнцу,

проглядывающему сквозь ветки деревьев покрытых густой листвой, согревая свою

бледную кожу и усталые глаза, разводя руки и кружась.

Она была рождена, чтобы я любил ее.

Когда заканчивается одна песня и начинает другая, соседская девчонка садится рядом со

мной и вытирает свои грязные ноги о траву. Она смотрит на меня снизу вверх сквозь

длинные ресницы и улыбается, в мгновение, отметая время, что мы провели врозь. Так

много слов и объяснений, что нужно сказать, но ни одно из них не казалось достаточно

важным, чтобы заговорить.

Пенелопе необходима забота.

– Диллон,– шепчет Пенелопа, – иногда мне так грустно.

– Это нормально.

– Я не знаю, как это исправить, – признается она. Эмоции собираются в ее карих глазах.

– Я помогу тебе, – говорю я.

Поднявшись на ноги, я предлагаю ей руку, и она берет ее легко. Соленая грусть капает в

грязь, пока я вытираю ее слезы, и мы перешагиваем их, когда выходим из леса. Серые

тучи закрывают яркое небо, и мелкие капли дождя начинают падать, когда мы входим

через заднюю дверь Файнелов.

Знакомый аромат, только что сваренного кофе, возвращает меня во времена, когда я

относился к этому дому как к родному. Соня смотрит в кружку, когда ее дочь и я,

проходим через гостиную, взявшись за руки к лестнице. Она не произносит ни слова, но

судя по ее улыбке, Соня чувствует облегчение.

Закрывая дверь в свою спальню, моя девочка забирается в кровать и скользит под тяжелое

одеяло. Я выскальзываю из своей обуви и снимаю куртку, прежде чем забраться к ней, и