уже направленно на Безумие. Все, за исключением волнистых каштановых волос и

грустных глаз, растворяется в тумане неважного. Мои ноги несут меня туда, где Пенелопа

сидит одна на диване, и я наклоняюсь и целую ее в щеку.

– Эй, – шепчу я.

– Привет, – Грусть убирает прядь волос за ухо.

Она словно стала меньше, чем я помню, и ей явно неуютно в собственном теле.

Потирая большим пальцем по ее щеке, которые становятся красными, я стою над

единственной девушкой, которую когда-либо любил и удивляюсь тому, как долго я к ней

не прикасался. Протягиваю ей свою руку, похожую на наждачку из-за дорожных работ.

Она проскальзывает своей тоненькой ручкой с мягкой кожей в мою без колебаний.

Переплетая наши пальцы, я тяну Пен с ее места в первую попавшуюся комнату.

Это не та девушка, которая рисовала «знак мира» на своей щеке или писала мне записки

через весь двор посередине ночи. Мягкость в глазах Пенелопы исчезла из-за ее еб*утой

жизни. Она не скрывает свою бессонницу под толстым слоем макияжа. Теперь всему миру

можно увидеть темно-фиолетовые круги под глазами.

Поднимая и усаживая Печаль на комод у стены, я раздвигаю ее колени и поднимаю юбку

по тонким бедрам, пока не могу стать между ними.

– Скажи мне этого не делать, – говорю я, затаив дыхание, и смотря на ее приоткрытые

губы.

Пенелопа двигается к самому краю комода и дергает меня за толстовку ближе к себе. Ее

округлая грудь ощущается напротив моей с каждым тяжелым вздохом, поступающим

через легкие, которые в данный момент не могут работать в полную силу. Обвивая руками

мою шею, Пен начинает потираться своим теплым местечком напротив моей твердости.

– Пожалуйста, не останавливайся, – говорит она, уткнувшись лицом в мою шею. – Не

оставляй меня здесь.

Целуя ее разгоряченное лицо, я становлюсь еще ближе к ней и расстегиваю джинсы.

Пенелопа стонет, когда я задеваю костяшками ее чувствительное местечко, и в попытке

услышать ее снова, я стягиваю с нее нижнее белье и вхожу одним резким ударом.

Мы плавимся.

– Чувствуешь меня сейчас? – спрашиваю я, когда достигаю конца и выскальзываю

обратно.

Каждая часть моего тела дрожит, Безумие тянет меня за волосы и вонзает свои зубы в

основание моей шей. Мои колени врезаются в комод, пальцы зажаты между комодом и

стеной, а наши качающие тела заставляют скрипеть полу-глянцевое дерево. Практически

вознесся Пенелопу на вершину, я покрываю каждый дюйм Печали своим взрывом, желая

быть ближе и глубже.

– Я люблю тебя. Я люблю тебя, – говорю я и опускаюсь ртом на тонкую кожу шеи

Пенелопы и начать посасывать.

Я выпускаю все эмоции, которые у меня были с тех пор, как эта девушка разрушила мою

душу. Сжимаю тонкие вены между зубами, разрывая кровеносные сосуды губами. К тому

времени как мы закончим, я оставлю ее горло черным и синим, помечая Пенелопу, из-за

моей неспособности контролировать мою потребность быть с ней. Проводя пальцами по

отметкам, которых она не заслужила, вина раскалывает меня, а когда я смотрю в ее глаза,

то по мне разливается опустошение.

Выходя из нее, я надеваю свои темные джинсы и сажусь на кровать в другом конце

комнаты.

Пен выпрямляется одергивая юбку, и соскакивает с комода. Ее гольфы в военном стиле

спустились до лодыжек, а шнурки на ботинках развязались. Стоя на неустойчивых ногах,

она поправляет свитер и вытирает рукавом рот, прежде чем дать слезам упасть.

– Пенелопа, прости, – говорю я.

Она обнимает себя руками и качает головой. Закрывая глаза, она разворачивается и

выходит из комнаты.

Глава 33

Пенелопа

– Я не уверена мисс Файнел, что так усердно работать в вашем состоянии это хорошая

идея. Мы добились прогресса за последние пять месяцев, но такие вещи непредсказуемы.

Откинув голову обратно на кушетку, я лопаю большой розовый пузырь жвачки со вкусом

арбуза, и позволяю прилипнуть ему к верхней губе и носу. Всасывая жвачку обратно, я

сжимаю ее между зубами и говорю:

– Я не брошу свою работу.

– Никто не говорил, что надо бросить,– осуждающе говорит доктор, добавляя короткие

заметки в желтый блокнот, – но ты должна подумать о сокращении часов работы. Твоя

мама сказала, что ты взяла на прошлой неделе дополнительную смену и потерпела

неудачу ночь. Она сказала, что чувствует, будто ты перегружена работой.

– Я взяла дополнительную смену, потому что не могу находиться с ней в доме каждый

день. Мне почти девятнадцать, и она не дает мне даже сходить в туалет без стука в дверь

каждые пять минут, чтобы убедиться, что я не убила себя. Я не самоубийца.

Доктор Постоянно Кивающий кивает и спрашивает:

– А неудача, о которой она упоминала?

– Я хотела помочь приготовить ужин, мне надо было нарезать лук. От него мои глаза

начали слезиться, и я случайно порезалась ножом. Мама подумала, что я собиралась

вскрыть себе вены, – говорю я, надувая еще один пузырь.

– Она объяснила это немного иначе, – отвечает доктор Монотонность, опуская свой

блокнот на стол. Она поднимает очки на голову. – Она сказала, что пришла на кухню, а ты

была вся в крови и с ножом в руках.

– Моя мать не дала мне шанса все объяснить. Как я уже сказала, я не самоубийца.

– Может, тебе стоит оставить нарезку продуктов своим родителям, чтобы этого снова не

произошло, – говорит доктор Всезнайка, взяв свой блокнот обратно.

Левая сторона моего рта приподнимается, и я говорю:

– Может, вам не стоит лезть не в свое дело.

Доктор Кивок продолжает кивать, делая все больше заметок обо мне.

– Ты замечаешь разницу в настроении, Пенелопа? Ты часто злишься без причины?

– Я не злюсь.

Мой терапевт морщит губы, но не показывает мне каких-либо других признаков того, о

чем она думает. С каменным лицом и царапая карандашом по желтой бумаге, она

совершает ошибку и переворачивает карандаш, чтобы исправить ее.

И пишет. И пишет. И пишет.

Она переворачивает страницу.

Я начинаю кусать ногти, пока тепло поднимается по моему позвоночнику вверх, и капля

пота стекает в нижнюю часть моей спины. Изгиб каждой буквы, которую она пишет, звук

каждой буквы «t» , которую она перечеркивает, ощущается так, будто режут мои кости.

Сжав челюсть, я хватаюсь влажными пальцами с кровоточащими кутикулами за край

кресла, чтобы не убежать из этой комнаты с криками.

– Что насчет мальчика по соседству, Пен? Ты хочешь поговорить о нем? – спрашивает

доктор Мастер Письма. Она останавливает карандаш и ждет моей реакции.

– Почему вы спрашиваете о Диллоне?– я выдыхаю, борясь с внутренним огнем и пытаясь

казаться нормальной.

– Потому что мне сказали, что он уезжает в следующем месяце.

– И?– спрашиваю я, пока слезы жгут мне глаза.

– Ладно, у тебя с ним были стычки…

– Я не хочу говорить об этом, – я прерываю ее.

– Твои родители боятся, что отсутствие Диллона разрушит все наши успехи. Что ты об

этом думаешь?

Проглотив жвачку, я держу мои руки на стуле и говорю:

– Я думаю, что мои родители должны перестать говорить с Вами и начать говорить со

мной.

***

– Пенелопа, мы сказали ей о Диллоне не для того чтобы она расстроила тебя. А

упомянули об этом на случай, если это станет проблемой, – говорит мама. Ее карие глаза

ненадолго встречаются с моими в зеркале заднего вида, прежде чем вернуться на дорогу

перед ней.

Сидя на заднем сидении с опущенными окнами, пока почти летний ветер оставляет в моих

волосах аромат соли. Мы едем через город после моего приема у терапевта. Солнечное

тепло просачивается через мою кожу, согревая меня снаружи. Искра восторга в ожидании