Мог ли Неруда предполагать, что через несколько недель он сам будет погребен в безвестной могиле?
В смерти своего друга Сальвадора Альенде поэт предугадывал свою судьбу. Она была для него роковым знамением…
Луис Эчеверриа, президент Мексики, выслал специальный самолет, чтобы перевезти больного Неруду на мексиканскую землю. Посол Мексики в Чили Мартинес Корбала передал ему официальное направление в клинику Санта-Мария. Неруда поблагодарил, но отказался.
Посол всячески старался уговорить его. А Матильда рассказала, что солдатня разграбила их дом «Часкону». Учинив разгром, грабители разбили в саду водосток и вода затопила все комнаты. Посол не отступался: «Там за вами будет лучший медицинский уход, чем здесь. Вы вернетесь здоровым». В конце концов Неруда решился уехать из Чили. Ему было чрезвычайно важно уберечь свои мемуары, и прежде всего их последние страницы. Мемуары были вывезены из Чили дипломатической почтой. Неруда закончил их словами о Сальвадоре Альенде и о преступлении тех, кто предал родину.
Матильда немедля отправилась в Исла-Негра за необходимыми для поездки вещами и за книгами, которые она держала под замком. Вернувшись в Сантьяго, она увидела, что Пабло как-то по-особому неспокоен. Ночью в бреду он говорил: «Их расстреливают». Днем его навещали друзья, но уходили рано, чтобы попасть домой до комендантского часа. Ночью Неруда метался во сне и все повторял: «Их расстреливают, их убивают». Поэт был отгорожен от внешнего мира прочными стенами больничной палаты. И все же он слышал по ночам рокот вертолетов. Он знал, что происходит с его страной. Со дня военного переворота до дня смерти Пабло Неруды пиночетовские бандиты уничтожили десятки тысяч чилийцев. И поэт отзывался на каждую смерть всем своим существом…
Матильда не отпускала руку Пабло, и вдруг его рука дрогнула. Сердце поэта разорвалось, остановилось. Прибежала сестра и стала делать массаж груди, но вошедший за ней следом врач сказал: «Не надо. Не трогайте его больше».
Это случилось 23 сентября 1973 года в половине одиннадцатого ночи.
186. Кочующий гроб
Матильда открыла чемодан, приготовленный для поездки в Мексику, достала оттуда любимый клетчатый пиджак Пабло, его рубашку из шотландки и красный шелковый платок. В голове ее все время звучали слова врача, который сказал, что Пабло смог бы прожить еще пять-шесть лет, не случись ничего непредвиденного.
Теруса Хамель помогла Матильде одеть умершего Неруду. Чуть погодя обе женщины вышли из палаты — надо было позвонить по телефону друзьям и сообщить о смерти Пабло. Когда они вернулись, кровать была пуста. Матильда с Терусой бросились на первый этаж, но никого не нашли. Тогда они побежали в подвал и увидели перед собой надпись: «Часовня». Было совсем темно. И вокруг ни души. Вскоре послышался шум колес и какой-то металлический скрип — лежавшего на каталке Неруду везли в часовню. У дверей Матильду остановил санитар: «Сеньора, здесь находиться нельзя!» Матильда закричала: «Вы сами уходите отсюда! Вам здесь делать нечего!» И приникла головой к лицу Неруды… Кто-то неслышно подошел. Это была Лаурита. Они провели ночь возле умершего Пабло не в комнате, как положено по обычаю, а в темном коридоре.
Ближе к полуночи диктор объявил по радио:
«Поэт Пабло Неруда при смерти. Нет никакой уверенности, что он доживет до утра. Категорически запрещается посещать его в клинике „Санта-Мария“».
На другой день, едва кончился комендантский час, в клинику хлынули журналисты и фотографы. Администрация клиники приняла решение перевезти покойного Неруду в холл. Хочешь не хочешь, а пришлось соблюдать приличия.
Фотографы без конца щелкали затворами, и Матильда взмолилась: «Пожалуйста, не надо больше фотографировать». Приехали друзья поэта: Омеро Арсе, Грасиэла Альварес, Хувенсио Валье, Франсиско Колоане, Аида Фигероа, Энрике Бельо, Хуан Гомес Мильяс и многие другие.
Неруда, завернутый в белый саван, лежал на столе. Лицо его было открыто. Казалось, что он улыбается… С тела Неруды сняли саван и переложили его в гроб, который принесли служащие. Франсиско Колоане застегнул ему пуговку на рубашке. Потом гроб закрыли тяжелой крышкой. Все направились в «Часкону». Но подойдя к дому, увидели, что войти в него нет никакой возможности. Лестница, ведущая к парадной двери, была покрыта размокшей глиной, завалена обломками. Молодчики Пиночета сделали свое дело. Гроб с телом Неруды не смогли пронести по этой покореженной лестнице. Решили войти в дом со стороны холма, через другую дверь. В траурной процессии была небольшая группа молодых людей. Они встали вокруг гроба и подняли вверх сжатые кулаки. Один из них крикнул, разрывая тишину:
— Товарищ Пабло Неруда!
— С нами! — отозвались ему навстречу громкие голоса.
— Ныне…
— и навсегда!
— Ныне…
— и навсегда!
Это была невероятная смелость, равносильная самоубийству. Это было первое открытое выражение протеста в те недели, когда хунта Пиночета начала топить страну в море народной крови, ежедневно уничтожая тысячи людей.
Тщетны оказались попытки попасть в дом и через черный ход. Пиночетовские бандиты запрудили ров, по которому текла вода, и ее потоки преграждали путь. К тому же зачастил дождь. Под ногами была не земля, а жидкое месиво. Гроб опустили на эту землю, не зная, что делать дальше. Кто-то предложил идти в Общество чилийских писателей.
«Пабло хотел, чтобы его отвезли домой! — резко сказала Матильда. — Мы никуда отсюда не пойдем».
Аида Фигероа робко подала голос: «Может, отнесем его в мой дом?» «А ты не думаешь, — спросила Матильда — что, чем сейчас ужаснее в доме, тем лучше?»
Неподалеку в сарае лежали бревна, доски, обтесанные столбы. Кто-то увидел их и предложил сделать мост. Энрике Бельо первый вытащил длинную доску. Его примеру последовали другие. В считанные минуты был сложен дощатый мост.
Гроб подняли с земли и на руках, с трудом одолевая крутой подъем, внесли в дом. Все кругом было порушено, искорежено, разбито. Под ногами хрустели осколки стекла. То там, то тут виднелись горстки пепла, оставшегося от вещей, которые с такой любовью собирал поэт… Обгоревшие картины и книги, сломанные веера, яркие птичьи перья, втоптанные в грязь.
Был непогожий весенний день, из окон с выбитыми стеклами тянуло пронизывающим холодом. Столовую точно бомбили: со стен свисали клочья обоев, на полу валялись обломки люстр… Вся гостиная была затоптана солдатскими сапогами. Друзья поэта начали подбирать с пола битые стекла. «Не надо, — остановила их Матильда. — Пабло захотел бы оставить все так, как есть».
Гроб поставили посреди гостиной. Матильда положила в изголовье букет красных гвоздик. Чуть позже в гостиную вошел шведский посол Харальд Эдельштам с большим венком и поставил его у гроба. На сине-желтой муаровой ленте было написано:
«Великому поэту, лауреату Нобелевской премии Пабло Неруде. Густав Адольф, король Швеции».
Дом в Исла-Негра не был разграблен, но моряки военного флота разорили, как могли, «Себастьяну» в Вальпараисо.
Энрике Бельо взялся оформить все бумаги и получить справку о смерти и разрешение на похороны. Однако Отдел записей актов гражданского состояния никого не принимал. В те дни погибало столько людей, что выдача документов была прекращена. И все же, когда две молодые сотрудницы услышали, о ком идет речь, они, своей волей, не сказав никому ни слова, сняли печать с книги и выдали необходимые бумаги. Лишь спросили, где будет захоронен Пабло Неруда.
«В склепе Карлоса Дитборна. Улица О’Хиггинс, между улицами Лимай и Лос-Тилос, на Центральном кладбище», — сказал Энрике Бельо.
Неруда хотел, чтобы его похоронили в Исла-Негра. Но это было невозможно, и Адриана Дитборн предложила Матильде захоронить Неруду в ее семейном склепе.
Вскоре появились молодые коммунисты. Они работали неподалеку, в издательстве «Киманту», где в эти дни пиночетовская солдатня отправляла под нож тысячи книг. «Не надо фотографировать, — сказал кто-то из них. — Мы хотим организовать почетный караул у гроба Неруды, чтобы достойно проводить его в последний путь». Пока длилась церемония, никто не фотографировал. Но едва она кончилась, шведский посол обратился к представителям прессы: «Снимайте как можно больше и так, чтобы были видны следы разбоя. Пусть об этом узнает весь мир».