– Надьк, ты чего? – тревожно спросил Чиз. – Ушиблась? Здорово ты прыгнула. Мы смотрим – тебя нету. А ты тут лежишь, да?

Девочка не шевелилась и не поднимала головы.

– Вставай, чего притворяешься, – сказал Юриз.

Боль в коленке начала затихать, но вставать не хотелось, и Надя еще ниже наклонила голову и закрыла глаза варежкой, чтобы осушить слезы.

– Надьк, вставай, ну, пожалуйста, – попросил Чиз. – На снегу нельзя долго лежать. Вытащить тебя оттуда или сама вылезешь? Надьк, ты чего? Мы просто так бежали… Наперегонки. А ты что… упала, да? Я сейчас…

Он отошел на несколько шагов от траншеи и, расстегнув пальто, принялся выдергивать из брюк ремень. Юриз, наклонившись вперед, пытался заглянуть в лицо девочке. Но Надя держала варежку у глаз и не шевелилась.

– Между прочим, мы ничуть с Юркой не обиделись, что ты нас так нарисовала, – сказал Чиз. – Дружеский шарж. Ха-ха! На поэтов и писателей каждый день рисуют дружеские шаржи. Ха-ха!

Он смеялся, но ему было не смешно, потому что девочка лежала на снегу в неестественной позе и не реагировала на его слова. Поддерживая штаны одной рукой, Чиз опустил пряжкой вниз свой пояс в яму и жалобно попросил:

– Хватайся!

– Можно сначала портфель прицепить, – предложил Юриз.

Пояс раскачивался недалеко от Нади, но она не подавала никаких признаков жизни. Чиз стал на колени на краю траншеи, чтобы ниже опустить пояс.

– Надьк, ну скажи что-нибудь.

– Молчишь, да? – сказал Юриз. – Ну, молчи, молчи. Пожалуйста. Нам все равно.

Они переглянулись. Было ясно, что случилось несчастье.

– Позови кого-нибудь, а я тут посижу, – чуть не плача, сказал Чиз.

– Ладно, я Юлю позову, – сказал Юриз.

Он отряхнул колени и побежал к школе.

Чиз заглянул в траншею и еще раз позвал:

– Надьк…

Брюки без пояса сползали. Он поддернул их и прыгнул в траншею. Чиз приземлился около портфеля. Поднял пенал, засунул тетрадки и книжки. Надя отняла от глаз варежку и посмотрела на него сердито.

– Чего тебе надо? Я не нуждаюсь в помощи.

Лицо мальчишки расплылось в глупой радостной улыбке.

– Юрка! – заорал он во все горло. – Юрка! Ха-ха! Ошибочка.

И сел в снег около портфеля. Но Юриз его не услышал. Он влетел в школу, оттолкнул с дороги двух девчонок и со всего размаха распахнул двери пионерской комнаты.

– Юля, скорей, – крикнул он старшей пионервожатой. – Там девчонка из нашего класса прыгнула в яму. Скорей!

– Какая девчонка?

– Рощина!.. Мы ее не сталкивали. Она сама. Она думала, что мы ее догоняем. А мы тренировались по бегу. Она на нас карикатуру нарисовала и думала, что мы ее догоняем, чтоб отлупить. А мы не хотели. Мы просто так, тренировались.

Последние слова он выкрикивал на бегу по дороге к скверу, но Юля его не слушала. Она взбежала на бугорок перед траншеей и увидела Надю и Чиза, мирно сидящих на дне ямы. Мальчишка держал в руках снежок, от которого откусывал по маленькому кусочку. Такой же снежок был в руках у Нади. Она прикладывала его к коленке.

– Что вы там сидите? – спросила Юля.

– У нее болит коленка, – объяснил Чиз и виновато заморгал, увидев над краем ямы рядом с пионервожатой склоненную фигуру своего дружка. Юриз таращился на Надю, словно не ожидал увидеть ее живой.

– Обманула, да? – шепотом спросил он у Нади и погрозил кулаком. – Возмездие…

– Я дам тебе возмездие, – поймала его кулак Юля. – Вы вообще мне ответите за это безобразие, чемпионы.

– По чему чемпионы? – удивился Чиз.

– По бегу и по глупостям.

Друзья обреченно переглянулись и тяжело вздохнули.

– Ну, мы домой, – сказал Юриз.

– До свидания, – вздохнул Чиз. Ему почему-то не хотелось уходить.

– Нет, не до свиданья, – сказала пионервожатая. – Вы проводите Рощину домой. Видите, она хромает.

– Я сама. Я сама, не надо.

Но коленка сильно болела, и без посторонней помощи она не могла идти. Надя растерялась. Юля оставила ее одну с мальчишками, и она не знала, что теперь делать.

– Не могу идти, – сказала она и прислонилась к забору.

– Опять притворяешься? – подозрительно спросил Юриз.

– Нет, она не притворяется, – заступился за девочку Чиз. – Она правда не может. Она знаешь, как ушиблась? Надьк, а ты держись за меня рукой.

Он подставил плечо и даже присел немножко. Надя нерешительно оперлась и попробовала шагнуть. Так идти было легче. Юриз даже остановился от удивления. Надька шла, держась за плечо его друга, а у того лицо было радостно-глупое.

После случая в сквере Чиз превратился в счастливо-растерянного человека. Ему хотелось быть бесшабашным, хотелось все время отличаться. И он по всякому поводу тянул руку вверх.

– Можно сказать?

– Ну, скажи, скажи, – вздохнула учительница.

– Ирина Викторовна, когда у нас будут прозрачные доски из стекла?

– Что за глупые мысли тебе приходят в голову? Где ты видел такие доски?

– В Японии. На них не мелом пишут, а большими фломастерами, как у Рощиной.

При этих словах он бросал на Надю быстрый торжествующий взгляд. В чем заключалось его торжество, он и сам не знал. Ему нравилось так вот подняться и выкрикнуть рядом с Японией и стеклянной доской имя Нади Рощиной. Его охватывал непонятный восторг, когда ему удавалось упомянуть девочку в своем очередном вопросе.

– Садись, Сырцов, если бы ты поменьше смотрел телевизор, у тебя лучше были бы отметки.

– А можно еще спросить?

– Последний раз, Сырцов.

– Как, по-вашему, кто изобрел парту?

– Больше тебя ничто не интересует? Никто не изобрел. Столяр… Садись. Напомнишь мне, чтобы я сделала тебе запись в дневнике о сорванной перекличке.

– А диктор сказал, что парту изобрел Петр Феоктистович Коротков.

– Какой диктор?

– По телеку… Студент Петербургского университета Петр Феоктистович Коротков, – упрямо повторил мальчишка. – Он за нее получил серебряную медаль на выставке. В тысяча восемьсот каком-то году. А у Нади Рощиной отец работает на телевидении художником, – неожиданно добавил он. – Вчера после передачи было написано: «Николай Николаевич Рощин».

– Послушай, Сырцов, что с тобой? У нас урок математики. При чем тут стеклянные доски, парты, отец Нади Рощиной? Есть в том, что ты говоришь, хоть какая-нибудь логика?

В классе засмеялись.

– Он влюбился, – ехидно хихикнула Зоя Федорова и толкнула Надю локтем, чтобы та посмотрела на изумленно вытянувшееся лицо Чиза. Было видно, что он сам только что понял, почему так часто выкрикивает имя Нади Рощиной.

Учительница постучала ладонью по столу, прекращая всякие разговоры и давая возможность Чизу пережить сделанное им открытие.

Надя, не поворачивая головы, спросила у соседки по парте:

– Зачем ты сказала?

– Ты на него нарисовала карикатуру, а он, дурак, твои фломастеры вспоминает и где твой отец работает, – продолжала хихикать подружка.

– Ирина Викторовна, – поднялась Надя. – Можно я пересяду на свободное место к Петрову?

– Почему? Что за фантазия?

– Я не люблю, когда хихикают над человеком.

– Нет, нельзя! Впрочем, пересядь. С вами тут голову потеряешь, – рассердилась учительница не столько на девочку, сколько на себя за то, что запретила пересесть и одновременно разрешила.

Надя собрала тетради, книжки и перебралась за другую парту. Петров, никогда не сидевший рядом с девчонкой, испуганно отодвинулся на край скамьи.

Чиз и Юриз перехватили Рощину у автобусной остановки. Юриз выскользнул из-за столба и преградил девочке дорогу:

– Ваш пропуск, гражданочка.

Вдоль кромки тротуара школьники отполировали до зеркального блеска небольшую ледяную прогалину. Чиз лихо разбежался и подкатился к Наде.

– Ваш портфель, гражданочка! – сказал он.

Девочка рванулась в сторону, мальчишки ее догнали, толкнули в сугроб. Падая, она выронила портфель и зарылась руками в снег по локти. Юриз тотчас подобрал портфель и отбежал на несколько шагов. Надя выпрямилась и, некоторое время, не оборачиваясь, вытряхивала снег из рукавов шубки. На глазах выступили слезы, и она часто-часто заморгала.