– Ты что? – спросила Надя.

– Не люблю, когда подглядывают.

– Я не подглядываю. То, что у тебя в тетради, есть и на доске.

– Ну и смотри на доску.

– Почему ты так разговариваешь?

– Я не хочу, чтобы ты со мной сидела.

– Почему?

– Потому что ты знаменитая девочка, а я никто. Почему ты не взяла у меня циркуль? Предпочитаешь лучше испортить чертеж, чем попросить циркуль?

Надя обезоруживающе улыбнулась.

– Он мне не нужен. У меня есть своя готовальня в портфеле. Но я не люблю черчение и провожу окружность, лишь бы провести. На глазок. Поняла? Но если тебя раздражает такое мое отношение к урокам черчения, могу попросить, чтоб меня пересадили.

Они разговаривали шепотом, не глядя друг на друга.

– Можешь сидеть здесь, если тебе нравится, – выдавила из себя Ленка.

Надя ехала в метро и недоумевала по поводу записки. А у выхода на улицу на ступеньках увидела Ленку с букетиком гвоздик в целлофане.

– Это тебе, – протянула она цветы.

– В честь чего? – сухо спросила Надя.

– Не злись, не злись, а лучше улыбнись, – и почти насильно вложила в руку цветы и пошла рядом как ни в чем не бывало.

Объединяла девчонок не только парта, обеих избрали в редколлегию «классных окон сатиры» (КОС). Надя рисовала карикатуры, Ленка делала подписи, сочиняла коротенькие фельетоны, юморески, двустишия. Ребята называли газету «Окнами РОСТА», а соавторов: Надю – правой рукой Маяковского, а Ленку – левой рукой Маяковского.

– Ладно, – сказала Надя, рассматривая цветы, – мы попросим их поставить перед портретом Самари. Ты меня извини, Гришина, но я отказываюсь понимать…

– Я не Гришина, я – Печорина…

– Это что… твоя девичья фамилия?

Они искоса посмотрели друг на друга и рассмеялись.

На ступеньках музея безработным атлантом стоял Витя Половинкин. Он был подчеркнуто неподвижен, руки держал скрещенными на груди. Поднятый воротник пальто и нахлобученная низко на лоб шапка скрывали прическу «хиппи-эй!». Как-то, по поручению Лены, не подозревая подвоха, он купил за свой счет несколько больших листов бумаги для «классных окон сатиры». И на следующий день увидел в одном из окон карикатуру на себя и подпись: «Этот номер газеты выпущен на средства В. Половинкина – самого лохматого человека в Советском Союзе. Парикмахерские нашего района борются за право сделать его своим почетным клиентом». Критика не помогла.

– Рядовые члены клуба проявляют энтузиазм, а президенты, как всегда, опаздывают, – с пафосом проговорил Половинкин, выбросив вперед руку.

– Витя пришел, – удивилась Ленка. – Вот уж не думала, что ты осчастливишь нас своим появлением.

– Более того, – сказал Половинкин и театральным жестом сдернул с головы шапку.

– Постригся?! – искренне удивилась Надя.

– Витенька, что ж ты наделал?! – изобразила на лице комический испуг Ленка. – Столько времени отращивал и в одно мгновение уничтожил всю битлзскую красоту. И не жалко?

– Искусство требует жертв. Считайте, что я первая жертва вашего клуба. – Он нахлобучил шапку на непривычно маленькую голову и продекламировал: – Кто Родена разменял на бигуди? Тот, кто не знает, что такое КЮДИ. Сам сочинил, можете опубликовать в следующем номере «Окон РОСТА».

На дорожке, расчищенной от ворот до ступенек музея, появилась тихая, молчаливая девочка Таня Опарина. Газета КОС, отступив от своих сатирических правил, поздравила ее с днем рождения. Надя нарисовала милую головку. Но Ленка все же не удержалась и написала внизу: «К нашему поздравлению присоединяется и товарищ БЕЛИНСКИЙ. Он по этому поводу сказал: «Натура Татьяны не многосложна, но глубока и сильна. В Тане нет этих болезненных противоречий, которыми страдают слишком сложные натуры. Таня создана как будто вся из одного цельного куска без всяких переделок и примесей».

– Приближается натура, созданная из цельного куска, – негромко, чтобы девочка не слышала, сказал Половинкин.

– Хватит по этому поводу острить, – попросила Надя.

– Умолкаю. Не буду.

Подошла Таня, застенчиво поздоровалась, вчетвером они поднялись по ступенькам и вошли в вестибюль. Надя невольно смотрела на одноклассников сквозь ею же самой рисуемые «окна». Ленка помогала ей лучше узнать ребят, но кое-что она успела заметить и сама, например, что Тане нравится Половинкин, да и он поглядывает на девочку с какой-то особой внимательностью и всегда первый замечает ее появление.

Широкая мраморная лестница, украшенная скульптурами, вела вверх к дверям выставочного зала и на колоннаду. Ступени этой лестницы как бы приглашали не задерживаться в вестибюле, и ребята с сожалением отошли в сторонку. Надо было подождать остальных. Половинкин снял шапку и, вытянув шею, попытался снизу разглядеть, что там вверху. Таня наивно удивилась:

– Виктор!..

– Что?

– Ты ужасно помолодел, – сказала она очень искренне, нисколько не желая сострить. Прозвучало это так мило, что Половинкин покраснел.

– Я могу еще больше помолодеть, побреюсь наголо, – буркнул он.

Легкой походочкой вошел А. Антонов, победитель трех математических олимпиад, щеголевато одетый мальчик с золотыми часами на руке. Он тотчас же их выпростал из-под рукава пальто и посмотрел: не опоздал ли?

– На одну минуту раньше пришел, – сообщил он всем.

Про А. Антонова в «классных окнах сатиры» решительно нечего было писать, и он оставался до сих пор не охваченным стенной печатью. Звали его Александром, Сашей, но он был так подчеркнуто отчужден от класса, что с легкой руки учительницы литературы, сказавшей машинально: «А. Антонов, к доске», его стали все именовать А. Антоновым.

Приехали обе Наташи: Наташа Белкина, легкомысленная девочка с косичками и «голубыми глазами озер», и Наташа Миронова, староста класса, толстая рассудительная девочка. Ждали комсорга класса, члена школьного комитета Романа Дьяченко.

– Это я мог не прийти, – возмущался Половинкин. – А он не имеет права, он активист. Надьк, скажи, это же я мог не прийти.

Неожиданно явился угрюмый Толя Кузнецов. Летом он работал в слесарной мастерской в гараже у отца, получил в свое полное распоряжение гоночный мотоцикл спортобщества и осенью возвратился в школу со словами: «Мы – рабочий класс».

– Нам, рабочему классу, все эти ваши КЮДИ до лампочки, – сказал он на собрании и демонстративно ушел. Ему нужно было на тренировку.

Надю его приход очень обрадовал. Несмотря на грубость, неприветливый взгляд и полупрезрительную неразговорчивость, что-то симпатичное было в нем, в его походке, когда он шагал по коридору к классу, поигрывая белым шлемом.

– Гляди, кто искусством заинтересовался, – дурашливо привалился к стене Половинкин.

– Мы по Зимнему шарахнули для того, чтобы тоже иногда ходить в картинные галереи, – без улыбки ответил тот.

– Толя Кузнецов и Путиловский завод. Толя Кузнецов плюс электрификация всей страны, – съязвил А. Антонов.

– По шее захотел? – спокойно спросил Толя.

– Ты что, так понимаешь диктатуру пролетариата? – сказала Ленка.

– Я так понимаю свою личную диктатуру, – миролюбиво буркнул Толя и отошел в сторону.

– Ну, больше ждать никого не будем, – сказала Надя, желая отвлечь внимание от Толи Кузнецова. – Спускаемся в раздевалку.

Она распахнула пальто, вязаную шапочку еще раньше засунула в карман. Пушистые помпоны торчали наружу, придавая всему облику озорной вид. За ней гуськом потянулись вниз по крутой лестнице одноклассники.

– Дети, поздоровайтесь с Давидом, – сказал Половинкин.

– Помолчи, пожалуйста, – попросила его Наташа Миронова. – Надь, говори ты.

Спиной к лестнице, ведущей в залы египетского, древнегреческого и римского искусства, возвышался гигант, изображенный скульптором во всей своей прекрасной наготе и силе. Наташа Миронова, стараясь быть и здесь старостой класса, заняла позицию в центре и смотрела на обнаженного юношу в упор, не мигая. Другие девчонки стыдливо поглядывали на мальчишек и, прячась друг другу за спину, хихикали. Половинкин, обняв за плечо мрачно стоящего Толю Кузнецова, что-то шептал ему со смешком на ухо. Надя растерялась. Она не ожидала, что ее одноклассники будут так примитивно воспринимать произведение искусства.