В новом учебном году Надя оказалась в новой школе. Это произошло из-за дедушкиной квартиры, которую они временно заняли на Городской улице. И на первом же уроке физкультуры случилось несчастье. Надя прыгнула неудачно через «козла» и сломала руку.

Дни в новой школе тянулись медленно, рука в гипсе побаливала, очки с непривычки натирали переносицу. Жизнь из праздника превратилась в утомительное ожидание конца занятий.

Прозвенел звонок, захлопали крышки парт, ребята шумно покидали класс. Надя отодвинулась к стене, чтобы не мешать. Оберегая свою руку, она уходила последней. Коридор загудел под топотом многих ног.

Неожиданно дверь распахнулась, и в класс, мешая друг другу, заглянули двое мальчишек. Они были в видавших виды пальто и в помятых кепочках.

– Здесь! – крикнул один.

– Надьк, это мы, – объявил другой и, словно застеснявшись своего ухарского вида, сдернул с головы кепку и вошел в класс.

– Чиз и Юриз! – вырвалось у Нади. – Откуда вы взялись?

Игорь Сырцов смущенно переступил с ноги на ногу и, не зная, что сказать, нахлобучил только что снятую кепку опять на голову.

– Мы за тобой, – сказал он. – Пойдем.

– Куда? – засмеялась Надя.

– Домой. Мы – твой почетный караул. Мы тебя проводим домой, чтобы никто не толкнул, – он взял с парты портфель. – Мы только вчера узнали. Зойка сказала, что твои родители не могут каждый день тебя встречать. Пусть они не волнуются. Мы тебя будем встречать. Ты не думай – нам такое пионерское поручение дали на совете отряда.

Наде было очень приятно видеть ребят.

– Разве бывают такие поручения? – смущенно спросила она.

– В армии бывают, – сказал Юриз. – Если бы Чапаева не убили, а только ранили, около него четыре человека ходили бы, чтобы его никто не толкнул.

– Зато нам теперь не надо собирать макулатуру, – поделился своей радостью Чиз. – У нас есть поручение – тебя после школы охранять. Чем ходить по этажам и выпрашивать старые газетки: «Дяденька, дайте немножко макулатуры», лучше мы тебя будем провожать.

– Ты долго будешь болеть? – поинтересовался Юриз на улице.

– Врач сказал – месяца два.

– Вот и хорошо, – обрадовался Чиз. – Мы каждый день будем тебя провожать.

– Не провожать, а сопровождать, – поправил его друг. – Мы не провожающие, а сопровождающие лица.

Они шли по обе стороны от Нади, как настоящие телохранители, и зорко глядели вперед, чтобы какой-нибудь прохожий ненароком не толкнул девочку…

Встреча с Чизом взволновала Надю. Некоторое время она шла по залам музея, не замечая развешанных по стенам картин. Черные прямые волосы, прямая челочка, темные дужки очков отражались в стеклах, в пейзажах Утрилло, в аквариуме с красными рыбками Матисса, в воде Сены, написанной Марке, в голубоватых треугольниках лица королевы Изабеллы Пикассо. Стекла растаскивали очки, волосы, челочку, полоски свитера на отдельные блики, и Надя воспринимала это, как продолжение своей прозрачности, растворимости в мире. Но теперь к настроению ясности и легкости примешивалась грусть о несбывшемся. Не побывала на вечере танцев в своей первой школе, не поговорила с Чизом, не встретилась до сих пор с Маратом.

Дверь из музея на улицу была тугая, и Надю почти выбросило, как из катапульты, в узенький, продуваемый ветром переулок. Посетители музея старались как можно быстрее преодолеть открытое пространство, и только один странный человек никуда не торопился. Постукивая ногой о ногу, он прогуливался недалеко от выхода.

– Чиз, ты чего здесь делаешь? – изумилась Надя.

– Тебя жду, – замерзшими губами ответил он. – Пойдем, я куплю тебе пирожное и кофе.

– Какой кофе? Что ты придумал?

Они перебежали улицу и спрятались от ветра за большим домом.

– Ты не думай, Надьк, я за свои деньги, – объяснил Чиз. – Я даже костюм за свои деньги купил. Мы с ребятами телеграммы носим. Как полмесяца – так зарплата. Пойдем, Надьк, а?

В стеклянном павильоне на проспекте Калинина они заняли столик у стены и некоторое время молча прихлебывали кофе и ели пирожное. На тарелке возвышалась гора эклеров, трубочек, бисквитов.

– Чиз, зачем ты столько взял? Мы же это ни за что не съедим.

– А я, Надьк, больше не Чиз, – грустно сказал он.

– Почему?

– Юрка уехал в Киев. Его отца перевели в Киевский военный округ. И я остался один. Какой же я после этого Чиз? Нас же прозвали вместе, а по отдельности мы не Чиз и не Юриз.

Надя засмеялась. Сквозь стеклянную стену ей были видны прохожие, обтекавшие павильон со всех сторон, и автомобили, двумя стремительными потоками несущиеся навстречу друг другу. Мелькнул щупленький парень в куртке и мохнатой кепке с длинным козырьком. Надя привстала: так он был похож на Марата.

– Надьк, куда ты смотришь? – спросил Чиз.

– Я думала, что увидела знакомого, – виновато сказала она. – Я все время надеюсь встретить одного человека. Он мне очень нужен.

– Как встретить? На улице?

– На улице. Или в музее или в театре. Где-нибудь, – она с грустью посмотрела в широко раскрытые, непонимающие глаза Чиза.

– А ты его фамилию знаешь?

– Знаю.

– А где живет – не знаешь, да?

– И где живет знаю.

– Надьк, а зачем он тебе? – растерянно заморгал ресницами Чиз и поправил галстук.

– Доложить о выполнении артековского поручения, – грустно засмеялась девочка. – Нет, правда. Я в Артеке была президентом КЮДИ. А он был вожатый наш. Когда мы уезжали, он сказал, чтобы мы продолжали свою деятельность. Вот я и хочу встретить его и доложить, что меня и в школе избрали президентом. Я и в музее сегодня была знаешь зачем?

– Встретить его хотела?

– Нет, – засмеялась Надя. – Намечала диспозицию экскурсии. Наш класс поведу в следующее воскресенье к Давиду.

– Надьк, ты влюбилась в него, да? – спросил Чиз.

– В кого? В Давида?

– Нет, в вожатого.

– Я не знаю, что это такое – «влюбилась», – очень серьезно ответила она и посмотрела сквозь стеклянную стену павильона, сквозь людской поток и автомобили куда-то далеко, где мог быть сейчас Марат.

– А я знаю, – тихо сказал Чиз.

Он отхлебнул глоток кофе и, поставив стакан на стол, подпер рукою подбородок. Печально вытянувшаяся из галстука шея была у него такая же длинная, как рука.

– Расскажи про ребят, – попросила Надя. – Федорова как там?

– Федорова ничего. Все ничего. И я тоже ничего.

Он махнул рукой, опять поправил галстук, который почему-то сползал все время набок, и потянулся за трубочкой с кремом.

– Ты ешь. Ты, Надьк, не волнуйся, ты обязательно его встретишь. Я знаю одно место, где каждый человек раз в месяц обязательно бывает.

– Какое место?

– Памятник Пушкину.

– Это место и я знаю, – сказала Надя.

Давид

По коридору осторожно прошлепал в тапочках отец, заговорил шепотом с мамой на кухне. Надя запрокинула руки за голову и потянулась сладко, как в детстве. Из зеркала старенького шкафа на нее смотрела улыбающаяся девочка. Она выпростала из-под одеяла руку и погрозила сама себе пальцем:

– Смотри не подведи!

– Ты с кем там разговариваешь? – заглянул отец.

– С собой. Даю себе последние наставления, как вести экскурсию, – улыбнулась ему дочь.

– Может быть, я с вами все-таки пойду?

– Нет, папа, я сама.

Она была счастлива оттого, что лежала в теплой кровати, оттого, что слышала посвистывание чайника на кухне, оттого, что видела перед собой отца. И она была немножко несчастлива из-за Марата. Она была постоянно счастлива и несчастлива по этой причине.

В метро Надя рассматривала сидящих напротив пассажиров, и многие лица ей были приятны, как хорошие рисунки или картины. Она ехала одна, потому что в новой школе у нее не было еще подруг, если не считать Ленку. Эта самолюбивая девчонка обещала зайти, чтобы вместе ехать, но вечером прислала с братишкой записку, что не желает «нести шлейф президентского платья» и потому пусть на почетный экскорт Надя не рассчитывает. Странная выходка! Обижаться было бы глупо. Обижаются на тех, кого любят, а к Ленке Надя только приглядывалась. Недоразумения начались чуть ли не с первого мгновения, как только Надя села рядом с ней за парту. На уроке черчения щеки Ленки вдруг запылали краской обиды. Она сузила свои большие серые глаза и остреньким, напряженным локтем отодвинула тетради и книжки, случайно заехавшие на ее территорию.