– Слушай, я же красиво придумал. Соглашайся, пожалуйста.

Он держал ее руку, а Надя смотрела на него очень серьезно, мудро. Тофика смутил ее недетский взгляд.

– Не уходи, давай еще погуляем, – попросил он.

Костровая площадь перестала разговаривать громкими голосами, и наступила сначала тишина, а потом прокатился гул вздохнувшей, потянувшейся, вскочившей и побежавшей к выходу детворы. Надя рывком высвободила руку.

– Кино кончилось, – сказала она. – Пора.

– Давай все-таки еще погуляем, – крикнул вслед Тофик.

Надя засмеялась и пропала за деревьями. А он остался один на поляне. Вздохнул и сказал не то растерянно, не то удивленно:

– Чаби-чараби.

На другой день Надя пришла одна к скульптуре. Она сидела на ступеньках лестницы, смотрела на девочку, бегущую наперегонки с оленем, словно бы примеряла ее судьбу. Артековка бежала босиком, платье, обжатое ветром, жарко прилипало к животу и коленкам, стремительно пузырилось сзади. И все же она никак не могла обогнать оленя. Достала до ветвистых рогов, дотянулась до них пальцами и навсегда застыла в неподвижности.

Надя положила блокнотик на колени и сделала быстрый набросок, на котором удлинила руку девочки в ситцевом платье на целую кисть. Теперь девочка должна была прибежать к финишу первой. Надя считала, что у человека достаточно для этого сил. Она чувствовала в себе эти силы…

Лебединая стая

Еще об одной экскурсии успела сообщить Надя в Москву: «Ездила в Гурзуф на катере. Проезжали грот Пушкина».

Николай Николаевич спросил:

«Надюша! А как увиденная тобой Пушкинская скала, не вдохновила тебя на рисунки в дополнение к твоим пушкинским папкам?»

Но отвечать на вопрос отца было уже некогда. Артековские карусели замедляли свой бег. Стадион опустел, столовая опустела, на площадях вспыхнули последний раз и погасли костры. И спальные корпуса по всему склону: от ворот, ведущих в Гурзуф, и до Медведь-горы – начали грустно проваливаться во тьму.

Не спали только девочки во второй палате. Вожатый пообещал прийти к ним после отбоя, поговорить по душам.

– Не спите? – спросил он, заглядывая в приоткрытую дверь.

– Мы вас ожидаем, – за всех ответила Люда.

– Если бы вы не пришли, мы бы такой тарарам напоследок устроили, – сказала Оля.

– А я надеялся, что вы заснули, – устало пошутил вожатый.

Девочки негромко засмеялись, показывая, что им понятна его хитрость.

– Ну что ж, я к вашим услугам.

Неторопливо и аккуратно, как умеют ходить люди маленького роста, он двинулся к проходу между кроватями, глядя подчеркнуто прямо перед собой.

Девчонки при его приближении торопливо натягивали одеяла до самых подбородков, а оказавшись за его спиной, быстро поворачивались, устраивались поудобнее.

Марат подошел к раздвижной стеклянной стене и некоторое время смотрел на море, ожидая, когда можно будет обернуться. Несильно, словно нехотя, он толкнул обе створки в боковые пазы и замер в пустоте прямоугольника на фоне моря.

– Ну, о чем мы будем сегодня разговаривать? – мягко спросил он.

– Об отъезде, – сказала Люда, и в голосе ее прозвучали неподдельно печальные нотки.

– Марат Антонович, вы остаетесь еще на один срок? – спросила Оля. – Что вы без нас будете делать?

– Скучать, – ответил он искренне и, оглядев палату, задержал взгляд на лице Нади. Ему были хорошо видны ее глубокие темные глаза. Она смотрела на него, подложив по-детски ладошку под щеку, и молчала.

– Марат Антонович, – продолжали расспрашивать девочки, – а вам с нами хорошо было?

– Хорошо, – сказал он.

Все обрадованно зашумели, а Надя и на этот раз промолчала. Она видела Марата немного сбоку, а за его спиной видела море и две черные скалы между берегом и горизонтом. Море светилось. Оно было вставлено в раму раздвижной стены вместо стекла, и его мерцание распространялось узкой полосой на полу и на потолке.

– А что вы будете делать с тем материалом, что мы собрали для седьмого номера нашей газеты? – спросила Оля.

– Да, – пожалел вожатый, – нам бы два дня, и мы выпустили бы еще одну простыню, – так они в шутку называли свою длинную газету. – Не знаю, что сделаю с вашими материалами. Скорее всего увезу в Москву и оставлю себе на память.

Девочки не возражали, а Марат подумал, что надо будет обязательно вырезать из выпущенных номеров «Артековца» рисунки Нади и забрать с собой.

– Марат Антонович, а вам нравится Милана Григорьевна? – неожиданно спросила Оля.

Все жадно прислушались, что он ответит.

Вожатый засмеялся:

– Это мне напоминает пресс-конференцию. Можно подумать, что я вернулся с Луны, а вы представляете разные газеты и задаете мне вопросы. Ну, что ж, я готов. Но давайте договоримся, на сколько вопросов я отвечу. Ну, скажем, на пять, и мы разойдемся. Уже поздно.

– Нет, на десять, – возразила Оля.

– Ну, хорошо, на десять.

– А про Милану Григорьевну не в счет. Мы его задали раньше, – напомнила Оля.

И опять все замерли.

– Милана Григорьевна мне нравится так же, как и вам, – ответил вожатый и серьезно добавил: – Я рад, что и второй поток мы будем с нею работать вместе.

Девчонкам не очень понравился его ответ. Наступила пауза, во время которой они придумывали свои десять вопросов.

– Марат Антонович, а вы когда-нибудь собирали марки? – сказала Ира Апрельмай.

– Нашла о чем спрашивать, – возмутилась Рита.

– Целый вопрос испортила.

– Она всегда вперед всех выскакивает.

– Тихо, тихо, дети мои. Я готов ответить еще на один лишний вопрос. Марки я собирал.

Он говорил с ними, как с детьми, а им хотелось задавать вожатому, с которым завтра, а некоторые послезавтра должны были расстаться, серьезные вопросы о жизни и слышать от него такие же серьезные ответы. А он стоял перед ними дружески-насмешливый, иронический. Обнимал себя за локти и слегка покачивался на каблуках.

Прошла минута, девочки молчали.

– Надя, задай ты, – сказала Оля.

Но Надя замотала головой.

– Ола! Надия, давай, давай! А? – заволновалась Гейла Пейдж.

– Марат Антонович, – решилась Оля. Вздохнула и сказала: – А значки вы собирали?

На какую-то секунду воцарилось недоумение, а потом девочки дружно рассмеялись. Не было у них серьезных вопросов.

Надя долго ворочалась. Другие девочки тоже не спали. Гейла Пейдж села на кровати, обняла подушку, прижала ее крепко к себе и сказала так, словно сделала важное открытие:

– Рита, пора! Надия, пора! Ола, пора!

Головы девочек взметнулись над кроватями.

– Что пора, Гейла?

– Все пора! Сари пора! – радостно ответила австралийка. Она соскользнула на пол и достала из тумбочки сверток с платьем.

– Ты что, влюбилась? – обрадовалась Оля.

– Влюбилась, – охотно подтвердила Гейла. – Я влюбилась, Ола влюбилась, Надия влюбилась! Все! Годится! – вспомнила она слово.

Девушка взмахнула руками и засмеялась, радуясь тому, что так хорошо выразила свою мысль по-русски. Оля спрыгнула на пол и подошла к австралийке, чтобы помочь развернуть сари.

– Что ты собираешься делать?

– Bombey, – ответила возбужденно Гейла и приложила один конец к плечам девочки из Павлодара. – Хочешь?

– Лучше ты сама, – сказала Оля.

Надя села на кровати и закуталась одеялом, словно ей вдруг сделалось холодно. Австралийка повернулась к ней.

– Надия, хочешь?

– Нет, что ты! – испуганно ответила Надя.

– Я хочу, – подбежала Ира Апрельмай.

– Девчонки, слышите, она хочет, – засмеялась Оля и, повернувшись к Гейле, сказала: – Лучше ты сама. Давай я тебе помогу. Это твое платье, лучше ты сама.

– Сама, я сама… Годится.

Вслед за тоненькой девушкой в белом платье из палаты высыпали на галерею все остальные и потянулись к лестнице, ведущей на крышу солярия. Девочки, подражая Гейле, завернулись в простыни, как в сари. Надя вышла, кутаясь в одеяло. «Я как черная ворона среди белых птиц», – подумала она.